Геккель вернулся в Берлин с пустыми руками и кипя от ярости. Можно себе представить, как он сожалел о том энтузиазме, с которым недавно рекомендовал Бонхёффера в лондонский приход, – своими руками обеспечил своевольному и опрометчивому идеалисту платформу, с которой тот мог теперь обстреливать рейхсцерковь. Неделю спустя Геккель узнал о приглашении Бонхёффера во дворец Ламбет, к архиепископу Кентерберийскому Космо Лэнгу. Это уж и вовсе было нестерпимо, учитывая, что всего несколько месяцев назад делегация рейхсцеркви во главе с Хоссенфельдером и Фезером добивалась такого приглашения и была отвергнута. Геккель решил, что с него достаточно, и вытребовал Бонхёффера в Берлин.
Пока Бонхёффер добрался до Берлина, ставки в этой борьбе поднялись в очередной раз, причем для обеих сторон. Геккель только что получил награду за благонравие – сан епископа – и рейхсепископ поставил его во главе иностранного отдела. Теперь Геккель отчитывался не только перед церковными властями, но и перед государственными, и тем серьезнее воспринимал свою неудачу в попытке улучшить образ Германии и немецкой Церкви в иностранной печати. Но и положение Бонхёффера по той же причине сделалось серьезнее: разногласия с Геккелем и отказ подписать заготовленный им документ теперь понимались как государственное ослушание и даже могли рассматриваться как измена.
Бонхёффер приехал в Берлин 5 марта. На встрече с непокорным пастором новоиспеченный министр особо не церемонился в выражениях: отныне и впредь Бонхёффер должен прекратить всяческую экуменическую деятельность. Привычным жестом Геккель извлек очередной документ и велел подписать – Бонхёффер, как всегда, оказался достаточно умен, чтобы ничего не подписывать, и достаточно умен, чтобы не отказываться наотрез: он обещал взвесить этот вопрос и в ближайшее время ответить письменно. 10 марта он вернулся в Лондон, а 18 марта написал оттуда Геккелю. Как можно было предугадать заранее, Бонхёффер отказался подписывать документ.
На берегу Рубикона
В Берлине Бонхёффер встретился также с Мартином Нимёллером, Герхардом Якоби и другими руководителями Чрезвычайного союза пасторов. Настал момент истины. Они убедились, что все их усилия в церковной борьбе пропали втуне, и тоже пришли к решению порвать с Церковью рейха. Они согласились с Бонхёффером в том, что наступил status confessionis, и назначили на конец мая синод Свободной церкви в Бармене. То был водораздел: синод должен был официально и публично закрепить выход оппозиции из впавшей в ересь Церкви рейха. Пасторы вышли на брег Рубикона и препоясывали чресла перед переправой.
Теперь как никогда требовалась поддержка диаспоры. Бонхёффер чувствовал, как нарастает напряжение, и в ту же неделю, когда составлял ответ Геккелю, связался с друзьями по экуменическому движению. 14 марта он писал Анри-Луи Энрио, швейцарскому богослову, возглавлявшему Всемирный экуменический альянс. Написал он также епископу Беллу – по-английски:
Дорогой лорд епископ… Одна из важнейших задач – не дать угаснуть в церквах других стран интересу к затянувшемуся конфликту. Мне известно, что мои друзья с огромной надеждой ждут ваших дальнейших действий. В Германии наступили времена, каких, вероятно, никогда прежде не было, и сейчас наша вера в экуменическую работу Церкви может поколебаться и быть совершенно уничтожена или же укрепиться и неожиданным образом обновиться. От вас, милорд епископ, зависит, как повернется этот момент. В германской Церкви сейчас решается не внутренний вопрос, но вопрос о существовании христианства в Европе… Даже если газетная информация становится не столь интересной, реальная ситуация остается все такой же напряженной, острой и чреватой последствиями. Могу только мечтать о том, чтобы вы увидели, как проходят сейчас собрания Чрезвычайного союза: несмотря на всю серьезность текущего момента чувствуется подъем и веры, и отваги. Прошу вас, не молчите сейчас! Умоляю вас еще раз рассмотреть возможность направить экуменическую делегацию и предъявить ультиматум. Такой ультиматум должен прозвучать не в пользу какой-либо нации или деноминации, а во имя сохранения христианства в Европе. Время быстро уходит, и скоро будет поздно265.
16 марта Энрио написал Беллу, также выражая озабоченность ситуацией, и в тот же день ответил Бонхёфферу.
Дорогой мой Бонхёффер,
Благодарю вас за письмо от 14 марта. Как вы и говорите, ситуация становится все более критической, и экуменическое движение должно принять неотложные меры… Несколько дней назад я уже писал епископу Чичестера и просил его обратиться к епископу Геккелю с твердым выражением своей позиции… Те, кто отстаивает в Германии принципы Евангелия, не должны отчаиваться. Из разных стран от священников и не только от священников стекаются декларации и послания, которые выражают глубочайшую озабоченность всех вне Германии ситуацией с управлением немецкой Церковью. Могу ли повторить, что и ранее были бы приняты более решительные меры, если бы наши немецкие друзья вновь и вновь и даже в эти последние дни не убеждали нас не доводить до разрыва отношений с немецкой Церковью, поскольку единственная для нас возможность влиять на ситуацию – неустанно обращаться к нынешним властям с серьезнейшей критикой266.
28 марта Бонхёффер ездил в Ламбет и получил аудиенцию у Космо Лэнга, архиепископа Кентерберийского. 7 апреля он вновь писал Энрио. В переписке той поры и с представителями экуменического движения, и с коллегами по Исповеднической церкви отчетливо ощущаются тревога и разочарование.
Мой дорогой Энрио! Я бы очень хотел вновь обсудить с вами ситуацию, поскольку медлительность экуменической процедуры начинает граничить с безответственностью. В какой-то момент придется принимать решение, и нет никакого смысла бесконечно ждать знамения с небес, которое само собой разрешит все проблемы. Экуменическому движению тоже придется сделать выбор, и оно, как все человеческое, вполне способно допустить ошибку. Но медлить и колебаться лишь потому, что вы боитесь ошибиться, когда наши братья в Германии вынуждены каждый день принимать куда более трудные решения, кажется мне едва ли не противным любви. Откладывать принятие решения и отказываться от него может оказаться большим грехом, чем принять ложное решение из любви и веры… В этом конкретном случае действительно – теперь или никогда. «Слишком поздно» превратится в «никогда». Если экуменическое движение не осознает этого и не найдется людей достаточно пылких, чтобы взять Царство Небесное силой (Мф 11:12), то экуменическое движение из Церкви превратится в бесполезную организацию, где произносятся пышные речи. «Если вы не верите, то не будете утверждены» (Ис 7:9), а верить значит принимать решение. И может ли быть сомнение в сути такого решения? Для Германии ныне это – Исповедание, как и для экуменического движения это – Исповедание. Надо отрясти страх мира сего – под угрозой дело Христа, и неужто нас застанут спящими?.. Христос глядит на нас и спрашивает, остался ли хоть один человек, исповедующий веру в Него267.
Но и в водовороте своей экуменической деятельности Бонхёффер продолжал окормлять два прихода, по воскресеньям дважды читал проповеди и выполнял многочисленные обязанности пастыря. 11 апреля ему пришлось проводить погребение девятнадцатилетней девушки из его паствы, 12-го он узнал, что Мюллер назначил в качестве Rechtswalter (администратора) Германской Церкви фанатика-расиста доктора Августа Йегера. Годом ранее Йегер в своей речи дерзновенно провозгласил: «Явление Христа в истории означает прорыв нордического света в мир, терзаемый симптомами вырождения». 15 апреля Бонхёффер писал епископу Беллу:
Назначение д-ра Йегера – явный афронт для оппозиции и… фактически означает, что все управление Церковью передано политическим и партийным властям. Меня удивило, что Times в целом позитивно оценила это назначение. Йегер – человек, прославившийся высказыванием насчет Иисуса как воплощения нордической расы и т. д. Это он стал причиной отставки Бодельшвинга, и его считают наиболее беспощадным человеком во всей церковной верхушке… Подобное назначение следует воспринимать как существенный шаг к полному слиянию Церкви с партией и государством. Даже если Йегер постарается завоевать симпатии заграничных церквей, пустив в ход кроткие речи, нельзя обманываться подобной тактикой268.
Бонхёффер знал, что назначение Йегера свидетельствует о планах нацистов не считаться ни с чем и ни с кем, а потому экуменическое движение должно было отреагировать немедленно и предъявить ультиматум. Рейхсцерковь пошла бы на все, лишь бы сохранить симпатии зарубежных церквей, значит, экуменическое движение должно было проявить силу и отказаться признавать рейхсцерковь в качестве истинной Церкви Германии. Столь же насущно было выразить солидарность экуменического движения с Чрезвычайным союзом пасторов.
Разъясняя ситуацию своему другу Эрвину Суцу, Бонхёффер обнаружил вдруг неожиданную черту – умение не повиноваться.
Церковное правление велело мне явиться в Берлин и подсунуло мне какую-то декларацию с обещанием отойти от всяческой экуменической деятельности – я, разумеется, не подписал. Все это омерзительно. Они бы пошли на все, чтобы выкурить меня отсюда, но я упираюсь руками и ногами… Нацсоциализм упорно стремится покончить с церковью в Германии. Мы можем быть благодарны этим людям, как евреи Сеннахерибу. У меня не остается сомнений в том, что мы стоим перед лицом именно такой реальности. Наивные мечтательные идеалисты вроде Нимёллера все еще думают, что имеют дело с подлинными нацсоциалистами – благодетельное Провидение не снимает завесу с их глаз269.
Декларация в Бармене
Хлопоты Бонхёффера в экуменическом движении начали приносить плоды. Епископ Белл написал «Обращение в день Вознесения» о кризисе в немецкой Церкви и 10 мая разослал этот текст членам экуменической организации «Жизнь и работа». Его выступление привлекло внимание всего мира к оппозиционным пасторам Германии, и давление на рейхсцерковь усилилось. Геккель, Мюллер и нацисты в целом предстали в дурном свете. Большую часть текста Белл написал в сотрудничестве с Бонхёффером, который описывал ему борьбу внутри германской Церкви.