В подобных обстоятельствах у многих членов Исповеднической церкви появились причины опасаться за собственную жизнь, особенно если бы они выступили с политическими декларациями на мировой сцене. Они также понимали, что в Фано будет обсуждаться «Заявление в день Вознесения» епископа Белла, и это поставит их в неловкое положение. Даже летом 1934 года эти люди оставались в первую очередь патриотами и с недоверием относились к гражданам тех стран, которые навлекли на Германию позор Версальского договора и все причиненные этим договором несчастья и унижения.
Сам Бонхёффер разделял эти чувства всего четырьмя годами ранее, до учебы в «Юнионе», но там, главным образом благодаря дружбе с Жаном Лассером, его мировоззрение изменилось. Общение же с американцами, с Леманнами и Фрэнком Фишером, с английским епископом Джорджем Беллом и со шведским епископом Вальдемаром Аммундсеном и вовсе наделило Бонхёффера столь широкими взглядами на природу Церкви, о каких большинство его соотечественников и мечтать не могли. Для него братья и сестры во Христе, где бы они ни жили, стали заведомо ближе нацистских лжехристиан рейхсцеркви. Однако он понимал, почему многие члены Исповеднической церкви не отважатся выступить с решительным заявлением в Фано.
За несколько недель до этой встречи, 8 августа, Бонхёффер писал епископу Аммундсену:
Лично я, честно говоря, больше опасаюсь действий многих наших сторонников в Фано, чем «немецких христиан». Многие из тех, кто нас поддерживает, осторожничают из опасения показаться непатриотичными, и это опасение внушено не страхом, но ложным чувством чести. Многие люди, даже те, кто давно уже участвуют в экуменической работе, все еще не в состоянии до конца принять и поверить, что мы едины именно как христиане. Они чудовищно подозрительны, и потому не могут пойти на откровенность. Если б только вы, дорогой мой епископ, смогли разбить лед, чтобы эти люди прониклись доверием и открылись! Во имя Иисуса Христа и ради дела экуменизма мы должны с абсолютной искренностью высказать свое отношение к государству. Нужна полная ясность, как бы она ни пугала: мы все стоим перед неотвратимым выбором, быть либо национал-социалистами, либо христианами…
Я убежден, что требуется принять резолюцию, что ничего хорошего из уклончивого поведения не выйдет. Если в результате деятельность Всемирного Альянса в Германии будет прекращена, значит, так тому и быть, и мы примем ответственность на себя, но это лучше, чем закоснеть в неискренности. Лишь полная правда и полная правдивость спасут нас ныне. Многие мои друзья в Германии думают пока иначе, но я заклинаю вас обдумать эту идею280.
В глазах Бонхёффера настоящие христиане экуменического движения и были Церковью, истинной, не признающей границ Церковью, и он призывал их действовать по-христиански. В Фано он повторит этот призыв.
Молодежная конференция началась 22 августа. Бонхёффер прочел общую молитву и наставление. Одна из участниц, Маргарет Хоффер, вспоминала:
На первом молитвенном собрании нам было сказано – как девиз, под которым должна пройти вся конференция, – что вся наша работа состоит только в том, чтобы совместно прислушиваться к тому, что говорит Господь, и в совместной молитве о том, чтобы нам дано было правильно расслышать Его слово. Прислушиваться с верой к словам Библии, слушать друг друга и слушаться Слова – в этом суть экуменической работы.
Другой участник, Э. Блэкмен, рассказывал:
Мы приступили к работе в хорошей атмосфере, ибо на первом же молитвенном собрании Бонхёффер напомнил нам, что главная задача состоит не в изложении собственных или национальных взглядов, но в том, чтобы прислушиваться к Богу 281.
Трудно переоценить радикализм слов и действий Бонхёффера в Фано. От Фано к Флоссенбургу проходит прямая линия, хоть этот путь и занял без малого одиннадцать лет. Тюремный врач Флоссенбурга, понятия не имевший, кто этот узник, вспоминал о нем:
Я видел, как пастор Бонхёффер преклонял колени на полу и пылко молился Богу… в полной уверенности, что Бог его слышит… Никогда я не видел, чтобы человек шел на смерть со столь безусловной покорностью воле Божией.
Таким Бонхёффер был уже в Фано. Этим он отличался от всех: он не надеялся быть услышанным, он был уверен , что Бог его слышит. Кому-то это казалось вдохновением, кому-то и чудачеством, но когда Бонхёффер призывал участников конференции смириться и прислушаться к Богу, он не позировал. Он старался передать им свое видение Бога, он говорил, что нужно полностью вверить себя Господу здесь и сейчас, понять, что единственная насущная необходимость – слушать Его. Многие участники экуменического движения и Исповеднической церкви не до конца разделяли эту веру, но Бонхёффер понимал, что Господь поможет лишь тем, кто действует в вере и послушании.
Во вторник 28-го числа Бонхёффер читал утреннюю проповедь на текст псалма 84:9 «Послушаю, что скажет Господь Бог. Он скажет мир народу Своему и избранным Своим, но да не впадут они снова в безрассудство». Мир – вот о чем он пекся превыше всего, но в тот август мир стал и насущным политическим вопросом. Убийство Дольфуса ввергло Австрию в хаос, там со дня на день ожидали германского вторжения. Муссолини тем временем в связи с кризисом вокруг Абиссинии грозился оккупировать Эфиопию.
Надежды Бонхёффера на то, что молодежная конференция вынесет решительные и существенные резолюции, не были обмануты. Пятьдесят делегатов составили две резолюции. Первая провозглашала безусловное первенство Божиих заповедей перед законами государства. Эта резолюция была принята незначительным большинством, поскольку многие берлинские ученики Бонхёффера были против. Вторая резолюция воспрещала христианам одобрять «какие бы то ни было войны». Польский делегат предложил изменить формулировку и осудить лишь «агрессивные войны», а не любые, но остальные с ним не согласились. Разгорелся оживленный спор по вопросу об отказе от военной службы из религиозных убеждений. Этот спор, как и другие запланированные крупные вопросы, обсуждался и в небольших группах, на которые разбились участники конференции, и в этих дебатах немецкие студенты проявили достаточно отваги.
Днем молодежная конференция переносилась на пляж, там проводились неформальные обсуждения тех же вопросов, причем даже в столь непринужденной обстановке мужчины не снимали пиджаков с галстуками и не разувались, а женщины оставались в строгих накрахмаленных платьях. На одном таком пляжном заседании кто-то из шведов спросил Бонхёффера, как он намерен поступить, если начнется война. В ту пору этот вопрос не был абстрактным ни для кого, а уж тем более для Бонхёффера, младшего брата трех участников Первой мировой. Да ведь и он сам в пору Тюбингена и «Ежей» прошел двухнедельную военную подготовку в Ульме. За полтора года до конференции в Фано, в тот самый день, когда Гитлер дорвался до власти, Клаус Бонхёффер воскликнул: «Будет война!» Он вполне отчетливо различал, куда Гитлер намерен вести страну. Те, при ком был задан этот вопрос, запомнили, как Бонхёффер набрал горсть песка и медленно пропустил его между пальцев, обдумывая свой ответ. Потом он поглядел в глаза молодому шведу и ответил: «Молюсь, чтобы Господь дал мне силы не взяться за оружие»282.
Но и в разгар этих битв Бонхёффер не терял присущего ему задорного юмора. Отто Дудзус, один из берлинских учеников, сидел рядом с Бонхёффером, когда слово взял русский священник, отличавшийся необычайной дородностью, и Бонхёффер тут же по памяти записал на листке шуточные стихи немецкого поэта Кристиана Моргенштерна и передал листок другу:
Ein dickes Kreuz auf dickem Bauch,
Wer spürte nicht der Gottheit Hauch? [36]
По словам Дудзуса, вклад Бонхёффера в обсуждавшиеся на конференции темы и общее направление «едва ли возможно оценить во всей полноте. Он проследил за тем, чтобы заседания не вырождались в бесплодные академические дискуссии». Он героическими усилиями добивался, чтобы Аммундсен и многие другие поддержали эффективную резолюцию. Он умел объяснять и ободрять, и много раз в жизни ему удавалось открыть людям глаза на то, что сам он видел так ясно, и помочь им установить те логические связи и прийти к тем логическим заключениям, которые с необходимостью вытекали из увиденного.
Бонхёффер не принимал участия в официальной дискуссии по «Заявлению в день Вознесения» Белла, но он высказал все основные пункты тем, кому предстояло обсуждать этот текст. Он знал, что судьба этого заявления в надежных руках: комитет по составлению резолюции помимо самого епископа Белла состоял из Аммундсена, Энрио и еще четверых членов, среди которых был американец, доктор Генри Смит Лейпер, которому предстоит сыграть ключевую роль в судьбоносной поездке Бонхёффера в США в 1939 году. Бонхёффер был отдаленно знаком с Лейпером по «Юниону», где Лейпер был приглашенным лектором, в то время как Бонхёффер учился там на стипендии. Но в Фано Бонхёффер заглянул в комнату Лейпера для разговора, рассказал ему о поведении Геккеля и о том, что Геккель отзывает его из Лондона. Лейпер передавал этот разговор так:
На вопрос, что же он ответил на требование епископа, Бонхёффер мрачно усмехнулся: «Ответил отказом». К этой лаконичной реплике он добавил пояснение: «Я сказал ему: пусть приедет в Лондон и сам вытащит меня из этой церкви». С полной искренностью и бесстрашным презрением он говорил о том, как последователи Христа должны сопротивляться цезаризму наци и проникновению нацизма в духовные сферы. Мне стало совершенно ясно, что он готов до конца бороться с режимом Людвига Мюллера, но ни разу за весь наш разговор он не обнаружил ни малейшего беспокойства по поводу вероятных последствий этого решения открыто противостоять напору гитлеризма, подминающего под себя немецкую Церковь. Не обнаружил он и ни капли сомнения по поводу того, что трезвомыслящие немцы должны реалистично отнестись к крайне опасному и беспринципному диктатору, который собирался превратить то, что он именовал «практическим христианством», в источник власти и поддержки собственной политической платформы. Поразительно, как рано, в самом начале официального проникновения гитлеризма в административное управление Церкви, Дитрих сумел столь ясно понять суть происходящего и принять столь отважное решение. Едва ли кто-либо из его коллег проявил тогда равную мудрость или равное мужество, и никто не бросал – по крайней мере, так прямо и открыто – вызов тирании, нависшей над их страной в облике «чуда» Третьего рейха… Дитрих готов был разбираться с проблемами, вызванными поступками нацистов, не только богословски и философически, но и прямым действием283.