Я глубоко потрясен этим решением и аргументами, выдвигаемыми в его пользу. Я много раз читал и перечитывал их… Неужели поражение было неизбежно, допустимо, оправданно? Неужели среди вас не было и нет никого, кто мог бы вернуть вас обратно к простоте прямого и узкого пути?.. Никого, кто бы умолил вас не подрывать столь ужасно и непоправимо доверие к Исповеднической церкви?378
Выдавались и минуты радости. В апреле Бонхёффер руководил конфирмацией троих внуков Рут фон Кляйст-Ретцов: Спес фон Бисмарк, Ханса-Фридриха фон Кляйст-Ретцова и Макса фон Ведемайера. Служба проводилась в церкви Кьекова, и, учитывая присутствие многих представителей прусского военного сословия, Бонхёффер прибег в проповеди к военному сравнению: «Сегодняшние причастники – юные солдаты, отправляющиеся на войну Иисуса Христа против богов мира сего. Эта война требует полной преданности вплоть до смерти. Разве Господь наш не стоит того, чтобы за Него бороться? Идолопоклонство и трусость грозят нам со всех сторон, но худший враг не подступает извне, он – в нас самих. «Верую, Господи, помоги моему неверию»379.
На службе присутствовала Рут фон Кляйст-Ретцов, лучившаяся от гордости за внуков и за Дитриха. Там были и ее дети с супругами, и другие внуки, в том числе Мария фон Ведемайер, с которой Дитрих обручится четыре года спустя. Оба юных причастника погибнут на войне, которой еще только предстоит начаться: Фридрих в 1941 году, Макс – в 1942-м. Но в ту пору дружба с этими благородными – в истинном смысле слова – людьми оставалась для Бонхёффера единственной отрадой в темные времена.
Бегство из Германии
28 мая Гитлер информировал военное командование о планах вторгнуться в Чехословакию и стереть это государство с политической карты мира. В июне была введена принудительная гражданская повинность, все лето страна готовилась к войне. Настало время генералам осуществить переворот, медлить было нельзя. В августе Эвальд фон Кляйст-Шменцин встретился с Уинстоном Черчиллем (в ту пору всего лишь членом парламента) и попытался выяснить, чем Англия готова помочь немцам, пытающимся свергнуть нынешнее свое правительство. «Мы дадим вам все! – посулил Черчилль. – Но сперва принесите нам голову Гитлера!» Генералы принялись разрабатывать соответствующий план.
Надвигавшаяся война побудила Ляйбхольцев готовиться к бегству из страны. Вот-вот должен был выйти закон, согласно которому в паспорта евреев вносились исправления: если имя человека не казалось само по себе безусловно еврейским, то к мужскому имени требовалось добавить «Израэль», а к женскому – «Сара». Ханс фон Донаньи торопил Ляйбхольцев с отъездом, пока ловушка не захлопнулась: начнется война, и границы закроют. До слуха Сабины и Герта доносилось немало историй о евреях, за которыми приходили среди ночи, избивали, издевались. Они уже пугались каждого звонка в дверь, гадая, какое несчастье обрушится сейчас на них. Им доводилось путешествовать в Италию и Швейцарию, и там они наслаждались свободой, давно забытой в Германии. «Каждый раз, когда мы ехали обратно в Гёттинген, – вспоминала Сабина, – как будто железный обруч сжимался вокруг моего сердца и давил тем сильнее, чем более сокращалось расстояние до города»380.
Наконец, они решились бежать. Это было тяжелое, душераздирающее решение. Прежде всего Сабина и Герт съездили в Берлин и обсудили все подробности с родственниками – многое уже было говорено-переговорено по телефону и в письмах, в которых давно научились использовать «условный шифр». Все еще оставалась надежда на переворот, планами которого делился с ними Донаньи, и тогда они могли бы вскоре вернуться. Может быть, эмиграция продлится всего несколько недель! Но медлить долее было слишком опасно – настала пора уезжать.
8 сентября они вернулись в Гёттинген, Дитрих с Бетге приехали туда же на машине. На следующий день они собирались проводить Ляйбхольцев к швейцарской границе. Следовало соблюдать строжайшую тайну, не предупреждали даже няню.
Наступила пятница. Няня разбудила девочек в полседьмого и начала собирать их в школу. В этот момент в детскую вошла Сабина и сказала дочерям, что в школу они не пойдут – они едут погулять в Висбаден. Одиннадцатилетняя Марианна заподозрила какую-то хитрость – никогда прежде они не ездили вот так в Висбаден, – но благоразумно промолчала. Она была уже достаточно большой, чтобы понимать: если семья решила бежать, лучше никого не извещать об этом. Няне Сабина сказала, что они вернутся в понедельник.
Обычно Марианна ходила в школу вместе со своей подругой Сибиллой, но на этот раз она сказала ей, что на выходные едет в Висбаден. Она посмотрела Сибилле вслед и подумала, что они могут никогда больше не увидеться. «Надо постараться запомнить, какая она», – сказала девочка себе.
Машину Ляйбхольцев загрузили основательно, однако не доверху, чтобы не вызвать подозрений на границе, под Базелем. Уезжали на двух машинах.
Отъехав достаточно далеко от дома, Сабина призналась дочерям, что цель их поездки – вовсе не Висбаден, они попытаются пересечь границу со Швейцарией. «Из-за кризиса границу могут закрыть», – пояснила она.
Много лет спустя Марианна описала тот день:
Верх автомобиля был поднят, небо синее-синее, сельская местность волшебно прекрасна в этот жаркий солнечный день. Я чувствовала, что четверо ехавших с нами взрослых согласны во всем. Я знала, что нам, детям, придется делать то, чего мы никогда прежде не делали, и гордилась возможностью разделить со старшими их взрослые проблемы. Я думала: если я ничего не могу сделать против нацистов, я хотя бы буду помогать взрослым, которые могут это сделать. По дороге мы с Христианой почти все время пели, и народные песни, и довольно воинственные, про свободу, а мама, дядя Дитрих и «дядя Бетге» подпевали нам. Мне нравились старинные песни, и дядя Дитрих обучил меня «Песне над водой», Über die Wellen gleitet der Kahn .
В тот раз дядя казался мне таким, как всегда: очень сильным, уверенным, безгранично добрым, решительным и бодрым.
Мы остановились в Гиссене и устроили пикник при дороге. Вроде бы взрослые были не в плохом настроении. Потом они вдруг заторопились: становится поздно, следует поспешить. «Надо пересечь границу сегодня, ее в любой момент могут закрыть». Мы вернулись в автомобиль, родители сели с нами, и я помню, как дядя Дитрих и «дядя Бетге» махали нам руками, пока не сделались совсем крошечными вдали и не скрылись за подъемом дороги. Теперь мы ехали очень быстро, и мы с сестрой примолкли, чтобы не отвлекать родителей. Атмосфера была напряженная.
Мы пересекли швейцарскую границу поздно ночью. Мы с Христианой прикинулись, будто мы крепко спали и раскапризничались, когда нас разбудили – так надо было, чтобы немецкие пограничники поторопились и не слишком внимательно обыскивали машину. Мама надела длинный, густого коричневого оттенка замшевый жакет – авось этот цвет умиротворит немецких чиновников. Они пропустили нас, а швейцарцы впустили. Больше мы до окончания войны на родину не возвращались381.
Проводив Сабину, Герта и девочек, Бонхёффер с Бетге вернулись в Гёттинген и несколько недель прожили в доме Ляйбхольцев. Там Бонхёффер написал маленький шедевр «Совместная жизнь» [43] . Бетге запомнил, как Бонхёффер почти не разгибаясь работал за письменным столом Герхарда, а сам Бетге тем временем изучал «Церковную догматику» Барта. В перерывах они играли в теннис. Это короткое сочинение Бонхёффер изначально предназначал для былых семинаристов – хотел запечатлеть свой опыт и свои мысли, пока они еще были свежи в памяти. Но вскоре он понял, что его размышления о христианской общине могут охватить более широкую аудиторию. Эта книга сделалась классикой религиозной литературы.
Он писал эту книгу, а тем временем всеобщее внимание было приковано к чехословацкому кризису. Гитлер публично провозгласил все немецкоязычные области Европы собственностью Германии. Присоединение Австрии подавалось не как проявление агрессии, а как возвращение блудного сына под отеческий кров. Точно так же изображалась и ситуация с Судетским регионом Чехословакии, но ставки существенно выросли: потерпят ли такое Англия и Франция? Италия во главе с Муссолини склонна была принять сторону Гитлера. Генералы рассматривали планы Гитлера как ничем не прикрытую агрессию и опасались, что он вовлечет страну в заведомо проигрышную мировую войну. Бонхёффер знал о готовящемся перевороте. Он и Бетге поддерживали постоянный контакт со старшими Бонхёфферами на Мариенбургераллее.
В этот момент Карл Барт писал другу: «Каждый чешский солдат, сражающийся и страдающий, делает это и ради нас и – скажи без сомнения – ради Церкви Иисуса, которая при Гитлере и Муссолини либо уничтожается, либо отдается на посмеяние»382. Это письмо каким-то образом сделалось широко известно и вызвало бурную реакцию. Для многих членов Исповеднической церкви это было уж слишком, они поспешили отмежеваться от Барта.
Мир в наше время: Мюнхен, 1938
Генералы с нетерпением ждали вторжения в Чехословакию – не потому, что одобряли планы Гитлера, но потому, что считали их настолько безумными, что тут-то им и представится шанс, которого они уже долго ждали: они свергнут Гитлера и будут управлять страной сами. Открывались различные возможности, в том числе объявить Гитлера психически ненормальным и неспособным возглавлять страну, а вторжение в Чехословакию, навлекавшее на страну очевидную катастрофу и гибель, станет первым доказательством душевного заболевания. Любительский диагноз военных подтвердил наиболее уважаемый психиатр Германии, который также разделял их позиции. Пока что Карл Бонхёффер ждал своего выхода за кулисами: его мнение, мнение эксперта оказалось бы как нельзя более кстати, и он действительно был убежден на основании своего клинического опыта, что во главе страны стоит сумасшедший. С другой стороны, генералы предпочитали оформить все законным образом, изобличить преступления Гитлера и таким образом предотвратить опасность гражданской войны и превращение чрезвычайно популярного фюрера в святого мученика. Поэтому они предоставляли Гитлеру сделать первый ход – пусть нападет на соседей, и военные тут же осуществят переворот и все пойдет по-другому.