Мы ужинали в полвосьмого, а затем собирались в гостиной. Сначала мальчики играли втроем: Карл-Фридрих на пианино, Вальтер на скрипке, а Клаус на виолончели. Потом мама пела, а Хёрнхен [11] ей аккомпанировала. Каждый показывал, что выучил за неделю. Сабина занималась на скрипке, две старшие сестры пели дуэтом из Шуберта, Брамса и Бетховена. Дитрих играл на пианино гораздо лучше, чем Карл-Фридрих37.
По словам Сабины, он был внимательным и чутким аккомпаниатором, «всегда старался затушевать чужие ошибки, чтобы никто не попал впросак».
Будущая невестка Эмми Дельбрюк часто присутствовала на этих вечерах.
Пока мы играли, Дитрих, сидя за роялем, руководил всеми. В любой момент он знал, что делает каждый музыкант, он никогда не ограничивался исполнением собственной партии – он слышал всю музыку. Если виолончель подолгу настраивалась перед выступлением или в промежутках, Дитрих опускал голову, но умело скрывал нетерпение. Любезность была свойственна ему от природы38.
В особенности он любил аккомпанировать матери, когда она пела псалмы Геллерта – Бетховена, а под Рождество она всегда пела под его аккомпанемент песни Корнелиуса.
Семейные музыкальные вечера продолжались много лет и привлекали новых друзей, их круг все время расширялся. Концерты устраивались также в дни рождения или по иным особым случаям, вплоть до марта 1943 года, когда на 75-й день рождения Карла Бонхёффера заметно увеличившееся в численности семейство исполнило кантату Вальха «Lobe den Herrn» («Хвалите Господа»), причем Дитрих играл на пианино и дирижировал.
Грюневальд
В марте 1916 года, в разгар войны, Бонхёфферы переехали из особняка на Брюкеналлее в берлинский район Грюневальд. Место было не менее престижное, здесь селились известные берлинские ученые и профессора. Бонхёфферы сблизились со многими соседями, дети проводили много времени вместе, а со временем в этом же окружении находили женихов и невест.
Как большинство домов Грюневальда, особняк под номером 14 по Вангенхаймштрассе был очень велик, к нему прилегали сад и участок площадью в полгектара. Вероятно, именно участок и привлек старших Бонхёфферов: в военное время прокормить восемь детей, в том числе троих юношей, было нелегко, а тут они развели огород, держали коз и птицу.
Дом был полон произведений искусства и семейных реликвий. В гостиной висели писанные маслом портреты предков Бонхёффера, а рядом с ними – гравюры итальянского художника XVIII века Пиранези. Здесь же присутствовали и масштабные пейзажи кисти прадеда, графа Станислауса фон Калькрёйта. Выполненный по его чертежу величественный буфет главенствовал в столовой – громадина высотой в два с половиной метра с рельефной резьбой и двумя колоннами под зубчатым фронтоном напоминала формами греческий храм. Дитрих порой забирался на эту махину и с высоты взирал на жизнь в зале, где за обеденным столом могли разместиться двадцать человек, а паркетный пол натирали ежедневно. В одном углу на изысканным резном пьедестале, внутри которого располагался винный погребец, красовался бюст другого предка, богослова Карла Августа фон Хазе. В его честь и погребец в пьедестале звался «дедушка» (Grossvater).
Детство Бонхёффера мог бы изобразить на своих картинах швед Карл Ларссон, отчасти схоже оно и с образами «Фанни и Александра» Бергмана, только без присущей этом фильму интонации скрытой тревоги и дурного предчувствия. Бонхёфферы были редкостным чудом – подлинно счастливой семьей, чья упорядоченная жизнь катилась из недели в неделю, из месяца в месяц, из года в год, с музыкальными вечерами по субботам, со множеством дней рождения и прочих праздников.
В 1917 году Дитрих перенес аппендицит и операцию, но этот перерыв в обыденной жизни был кратким и едва ли слишком огорчительным. Рождество прошло своим чередом, как обычно, Паула Бонхёффер пела, дети ей аккомпанировали, читали вслух Писание, исполняли псалмы – все было так прекрасно, что даже те, кто не считал себя особо религиозным, проникался духом праздника. Сабина вспоминала:
В воскресенья Адвента мы все собирались за длинным обеденным столом и пели рождественские хоралы. Папа присоединялся к нам и читал вслух сказки Андерсена… Сочельник начинался с чтения рождественской истории. Мы все, включая горничных в белых фартуках, торжественные, полные ожидания, усаживались кружком, и мама начинала читать… Она читала историю Рождества твердым, внятным голосом, а дойдя до конца, всегда запевала гимн «Этот день сотворил Господь»… К тому времени свечи догорали, и мы пели рождественские хоралы в темноте, пока отец, который ухитрялся потихоньку выскользнуть из комнаты, зажигал свечи у яслей и елки. Звенел колокольчик, и нас, троих младших, первыми впускали в «рождественскую комнату», к елке со свечками, и там мы, счастливые, запевали: «Всех деревьев краше елка в Рождество» и только потом разворачивали подарки 39.
Война входит в дом
Война продолжалась, приходили все новые известия о смертях и ранениях – круг родства и знакомств у Бонхёфферов был весьма широк. В 1917 году подлежали призыву двое старших детей, Карл-Фридрих и Вальтер. Оба родились в 1899 году – теперь их ждала война. Родители не пытались пускать в ход какие-либо связи, хотя легко могли это сделать, чтобы уберечь их от передовой. Больше всего Германия нуждалась в пехоте, пехоту оба мальчика и выбрали, как бы предугадав события, которые произойдут четверть века спустя, в следующую войну. Бонхёфферы правильно воспитывали своих детей и никогда не мешали им поступать отважно и самоотверженно. Те замечательные слова, которые Карл Бонхёффер напишет коллеге в 1945 году, убедившись в смерти Клауса и Дитриха (погибли также два его зятя), подытоживают его позицию в обе эти войны: «Мы горюем и гордимся»40.
После краткой подготовки обоим Бонхёфферам предстояла отправка на фронт. Карл-Фридрих прихватил с собой учебник физики. Вальтер готовился к сражениям с самого начала войны, он тренировал выносливость, отправляясь на долгие прогулки с тяжелым рюкзаком за спиной. В тот год перспективы Германии все еще казались весьма радужными. Немцы были так уверены в победе, что кайзер заранее провозгласил 24 марта 1918 года праздничным днем.
В апреле 1918 года настал черед Вальтера. Как это всегда делалось в семье – и будет сделано для внуков четверть века спустя – в честь Вальтера устроили прощальный обед. Вся семья собралась за большим столом, молодому человеку вручили сделанные собственными руками подарки, читали стихи, пели песни, тоже сочиненные специально для этого случая. Двенадцатилетний Дитрих аранжировал песню «Ныне мы говорим тебе: «С Богом!» и спел ее брату, аккомпанируя себе на пианино. На следующее утро Вальтера проводили на вокзал, и Паула Бонхёффер бежала за поездом, повторяя своему розовощекому мальчику: «Нас разделяет только расстояние». Через две недели он умер во Франции от осколочного ранения.
Смерть Вальтера изменила все.
Сабина писала:
Я все еще помню то яркое майское утро и ту страшную тень, что легла вдруг на всех нас. Отец как раз собирался уходить в клинику, а я – в школу, но тут почтальон принес нам две телеграммы. Я стояла в холле первого этажа и видела, как отец поспешно вскрыл конверты, сильно побледнел, ушел к себе в кабинет и рухнул в кресло, уронив голову на руки, закрыв обеими руками лицо… Несколько минут спустя в полуоткрытую дверь я увидела, как отец поднимается на второй этаж по широкой удобной лестнице, хватаясь на каждом шагу за перила, а ведь обычно он с легкостью взбегал по ней. Он поднялся в спальню, откуда мать еще не выходила, и остался там на много часов41.
Вальтер был ранен шрапнелью 23 апреля. Сперва врачи сочли рану не слишком серьезной и сообщили о ней родственникам в успокоительном тоне. Однако рана воспалилась, состояние пациента резко ухудшилось. За три часа до смерти Вальтер продиктовал письмо к родителям:
Дорогие мои, сегодня мне сделали вторую операцию, и должен признать, что прошла она намного тяжелее первой, потому что пришлось удалять осколки изнутри. Затем мне сделали, с небольшим перерывом, два укола камфары, но, надеюсь, теперь уж дело закончено. Я применил свою технику и думаю о другом, чтобы не думать о боли. Есть в мире вещи поинтереснее моих ран. Гора Кеммель, например, и вероятные последствия этого сражения. Сегодняшние известия о применении иприта внушают нам надежду. Мне страшно думать о моих однополчанах, мой бедный полк так сильно пострадал в последние дни. Как там другие новобранцы?
Я думаю с любовью и тоской о вас, дорогие мои, каждую минуту этих долгих дней и ночей.
Издалека – ваш Вальтер42.
Позднее семья получила и другие письма, которые Вальтер написал в те немногие дни перед смертью. Из них видно, как он ждал приезда родителей. «По сей день, – писал много лет спустя его отец, – я не могу вспоминать об этом, не упрекая себя за то, что поверил успокоительным телеграммам и не отправился сразу же к нему, пусть врачи и писали, будто в этом нет надобности». Узнали они со временем и о том, что командир Вальтера не имел опыта, по глупости он выстроил всех солдат в одну линию»43.
В начале мая кузен, служивший в Генеральном штабе, доставил домой тело Вальтера. Сабина запомнила похоронную процессию, «катафалк с лошадьми под черными попонами, множество венков, мама, бледная как смерть под густой траурной вуалью… отец, родственники, множество молчаливых людей в черном сопровождали гроб по пути к церкви». Кузен Дитриха, Ханс-Кристоф фон Хазе, запомнил, как «плакали, плакали навзрыд мальчики и девочки, плакала его мать – никогда прежде я не видел, чтобы она так плакала».
Смерть Вальтера стала вехой и в жизни Дитриха. Заупокойную службу начали с гимна «Jerusalem, du Hochgebaude Stadt» [12] . Дитрих пел громко и внятно, как мать всегда требовала от детей, и сама Паула, казалось, обретала опору в этих словах, изливавших сердечную тоску по небесному граду, где Господь ожидает нас, примет и утешит и «отрет каждую слезу». Дитриху этот текст казался героическим и полным значения: