Война неуклонно надвигалась. Это было очевидно, а вот что делать дальше – этого Бонхёффер никак решить не мог и 25 марта написал епископу Беллу:
Я подумываю об отъезде из Германии. Основная причина – принудительный набор на военную службу. В этом году будут призваны мужчины моего года рождения (1906). Мне кажется несовместимым с моими убеждениями участвовать при нынешних обстоятельствах в войне. С другой стороны, Исповедническая церковь еще не заняла определенной позиции по данному вопросу и, вероятно, в данных обстоятельствах и не сможет ее занять. Я бы нанес непоправимый вред своим собратьям, если бы совершил поступок, который режим воспринял бы как типичное проявление враждебности нашей Церкви по отношению к государству. Хуже всего для меня необходимость принимать военную присягу. В целом эта ситуация меня весьма смущает и тем более потому, что я уверен: я не хочу служить в этих обстоятельствах именно и исключительно из христианских принципов, но лишь немногие друзья меня в этом поддержат. Хотя я много читал и думал по этому поводу, но так и не решил, как бы я поступил при иных обстоятельствах. Однако при нынешнем положении дел я погрешил бы против собственных убеждений как христианин, если бы взялся за оружие «здесь и сейчас». Я подумывал о миссионерстве – не как о выходе из ситуации, но потому, что это позволило бы мне служить там, где служба действительно нужна, однако нынешнее международное положение Германии исключает миссионерскую деятельность немцев, а о возможностях сотрудничества с миссионерскими обществами Британии мне ничего не известно. И в то же время, я все еще питаю величайшее желание служить Исповеднической церкви до тех пор, пока это не сделается вовсе невозможным390.
Такова была в сжатом виде проблема, которую Бонхёффер пытался решить в тот момент, и так проявлялось его убеждение, что одними лишь принципами христианин руководствоваться не может. Принципы работают до определенного момента, а дальше необходимо расслышать голос Бога, понять, к чему призывает Бог именно тебя, как отдельную личность, а не вместе со всеми. Бонхёффер не считал допустимым лично для себя участвовать в агрессивной войне, однако не считал себя и вправе возвести свою позицию в абсолютное правило и даже публично отстаивать ее, ставя тем самым в трудное положение Исповедническую церковь. Он искал выход, который позволил бы ему действовать в согласии со своей совестью, но не принуждать других поступать по его убеждениям.
Так бывало не всегда: были вопросы, по которым он громко заявлял о своем мнении и требовал того же от других. Дискуссия по Арийскому параграфу – лучший тому пример. Но воевать «за Германию» – это особый вопрос, и по нему Дитрих не был готов выступить, хотя избежать решения тоже практически не представлялось возможным. Но должен же найтись выход! Он молился об этом и просил совета у людей, которым доверял, в первую очередь у епископа Белла.
В Англии Бонхёффера ждали радостные встречи со старыми друзьями – Францем Хильдебрандтом и Юлиусом Ригером. Он пообщался с коллегами по экуменическому движению, но ничего приятного от них не услышал. 29 марта он вместе с Ляйбхольцами отправился в Оксфорд, а 3 апреля с Юлиусом Ригером и Герхардом Ляйбхольцем – в Сассекс к Нибуру, на чью помощь Дитрих рассчитывал. Бонхёффер объяснил бывшему своему преподавателю, что официальное приглашение лектором в «Юнион» сроком на год решило бы все его проблемы, но оформить такое приглашение нужно срочно. Нибур хорошо понимал серьезность ситуации и принялся действовать незамедлительно, дергая за разные ниточки.
На следующий же день рейхсцерковь опубликовала Годесбергскую декларацию за подписью доктора Вернера. Декларация объявляла национал-социализм естественным продолжением «дела Мартина Лютера» и утверждала, будто «христианская вера состоит в бескомпромиссном религиозном антагонизме к иудаизму». А также: «Наднациональные и международные церковные структуры римского католичества или всемирного протестантизма представляют собой политическую дегенерацию христианства»391.
Временный комитет Всемирного совета церквей выступил с ответным манифестом, составленным Карлом Бартом. В нем отвергалась какая-либо связь между христианской верой и расой, национальной идентичностью или этнической принадлежностью и провозглашалось:
Евангелие Иисуса Христа есть осуществление еврейских надежд… Христианская Церковь… радуется общению с теми представителями еврейского народа, кто принял Евангелие.
«Пробил» этот манифест некий Виллем А. Виссерт Хуфт, знакомый Бонхёфферу по экуменическому движению и игравший довольно видную роль в этом движении. Узнав, что Хуфт собирается в Лондон, Бонхёффер попросил Белла организовать им встречу. Встретились они на вокзале Пэддингтон. Годы спустя Виссерт Хуфт вспоминал этот разговор:
Мы оба много знали друг о друге по слухам и все же удивительно, как быстро мы смогли преодолеть первую стадию знакомства и проникнуть в более глубокие слои задушевного разговора. Вскоре он уже обращался со мной словно со старым другом… Мы долго ходили взад-вперед по платформе. Он описывал ситуацию в своей Церкви и стране. Говорил о скорой войне – без иллюзий, порой почти провидчески… Не настало ли время отказаться от служения правительству, которое прямиком ведет страну к войне, нарушая все заповеди Исповеднической церкви? Но каковы будут последствия для Исповеднической церкви, если занять такую позицию?392
Бонхёффер также съездил в Чичестер к Беллу. Перед отъездом из Англии он написал Беллу письмо с благодарностью за совет и понимание: «Не знаю, каков будет исход всего этого, но для меня много значит то понимание, с каким вы отнеслись к тем проблемам совести, перед которыми мы сейчас стоим»393. 18 апреля Бонхёффер вернулся в Берлин полный надежд на то, что разговор с Нибуром принесет какие-то благие плоды. Он провел в Англии пять недель, и за это время опасность войны существенно возросла.
Через два дня Германия праздновала день рождения Гитлера, и низкопоклонный доктор Вернер вновь завязывался узлом, не зная уж как и приветствовать юбиляра. Очередное его подношение было опубликовано в официальном журнале рейхсцеркви:
Мы с ликованием приветствуем пятидесятый день рождения нашего Фюрера. В нем Господь даровал немецкому народу истинного чудотворца… воздадим благодарность тем, что будем упорны и несгибаемы в решимости не разочаровать… нашего Фюрера в сей великий исторический час394.
Хуже того, другое официальное церковное издание, Junge Kirche , некогда орган богословской ортодоксии и истины, также перешло на сторону тьмы и рисовало Гитлера в ярких мессианских красках.
Ныне каждому без исключения ясно, что образ Фюрера, мощно пробивающего себе путь в толще старого мира, видящего умственным взором новое и побуждающего это новое осуществиться, присутствует на тех немногих страницах мировой истории, которые отводятся родоначальникам новых эпох… Появление Фюрера накладывает новые обязательства и на Церковь395.
В любой момент Бонхёффера могли призвать в армию, но тут ничего поделать было нельзя, только ждать и молиться. Нибур привел все рычаги в движение. 1 мая он писал в Нью-Йорк Генри Лейперу, всячески расхваливая Дитриха и умоляя Лейпера поспешить с приглашением, ибо «времени в обрез»396. Лейпер был знаком с Бонхёффером по экуменическому движению и встречался с ним в Фано в 1934 году. Писал Нибур и Генри Слоану Коффину, президенту «Юниона», и его также просил помочь. Получил письмо от Нибура и друг Бонхёффера Пол Леманн, преподававший в это время в колледже Элмхерст под Чикаго. За считаные дни письма Нибура вызвали бурную деятельность по ту сторону Атлантики: начались телефонные звонки и встречи, менялись уже установленные учебные планы, поступали новые письма, все – в отчаянной надежде вызволить друга, спасти Бонхёффера от неминуемой угрозы, а также добавить к своим «активам» блестящего молодого богослова. Каким-то даже авантюрным, праздничным духом веет от этой интриги, а сам Бонхёффер и понятия не имел, сколько людей хлопочут о нем.
11 мая Лейпер направил Бонхёфферу официальное письмо с предложением сразу двух ставок, в «Юнионе» и у самого Лейпера в Центральном бюро помощи церквам. Это Бюро намеревалось направить Бонхёффера пастором к немецким беженцам в Нью-Йорке; а по линии «Юниона» и «Коламбии» ему предстояло вести семинар в летней богословской школе, а осенью – занятия в «Юнионе». Лично для Бонхёффера Лейпер создал новую должность и продумал обязанности, которых хватило бы «по крайней мере на два или три года работы». Со своей стороны, Пол Леманн, страстно желавший вернуть старого друга в Америку, разослал настойчивые прошения в тридцать с лишним университетов – заметим, что в ту пору еще не изобрели компьютер, так что труд был сам по себе немалый, – стараясь привлечь их интерес к Бонхёфферу. В первой строке каждого из этих посланий он вставлял авторитетное имя Нибура, именуя его председателем комитета, который «стремится обратиться ваше внимание на Бонхёффера». Самого Бонхёффера он описывал как «одного из самых талантливых молодых богословов, одного из самых отважных молодых пасторов, которые приняли на себя миссию сохранения и продолжения христианской веры в нынешних критических обстоятельствах в Германии» 397.
Но в то время как друзья столь усердно хлопотали за Бонхёффера, сам он еще вовсе не выбрал окончательно дальнейший путь. Еще больше затрудняло выбор дружеское предупреждение от Адольфа Фрейденберга: если Бонхёффер примет должность пастора в приходе для беженцев, возвращение в Германию при нацистском режиме для него будет закрыто. Бонхёффер терпеть не мог отрезать себе пути. Вместе с тем и ситуация внутри Исповеднической церкви все менее обнадеживала. Большинство ее членов открестилось от послания Карла Барта, который назвал мучени