По этой причине Бонхёффер вступил в бой с рейхсоветом по управлению литературой, и, как в дальнейшем в тюрьме на допросах, он умело притворялся глупцом, выдавал свою книгу за самое обычное упражнение в экзегезе. Он прекрасно знал, что истинная экзегеза, подлинная наука всегда говорят истину, а истины нацизм страшился больше пистолета. Бонхёффер также утверждал, будто возражения цензуры против его «религиозных сочинений» были «неясны», и что он вообще не знал о необходимости предъявить рукопись на проверку.
Этот инцидент живо иллюстрирует подход Бонхёффера к истине и к «говорению правды». Следовать истине – значит послушаться Бога и опубликовать проеврейскую книгу, а также умело делать вид, будто он понятия не имеет, с какой стати начальство недовольно ее содержанием. Он прекрасно понимал, что, отдай он книгу на предварительный просмотр, она бы никогда не увидела свет. Бонхёффер был уверен, что Бог требует от него именно этого – опубликовать истину, а говорить нацистам правду он не был обязан, как та маленькая девочка в его эссе не обязана была обсуждать с классом дурные привычки своего отца.
В этой книге Бонхёффер увязал учение Барта о благодати с молитвой: он утверждал, что мы не можем достичь Бога собственными молитвами, но должны молиться «Его» молитвами, то есть ветхозаветными псалмами, которыми молился Иисус – на них мы доберемся до неба. Нельзя смешивать естественные наши порывы, «желания, надежды, вздохи, жалобы и веселье» с молитвами, которые сами по себе неестественны и инициируются извне, Богом. Смешав столь разные вещи, «мы смешаем землю и небо, человека и Бога». Молитва не может исходить от человека. «Для нее нужен Иисус Христос!» – пишет Бонхёффер. Молясь словами псалмов, «мы молимся, как молился Христос, и потому можем быть блаженно уверены, что Господь слышит нас. Когда воля и сердце целиком входят в молитву Христа, тогда мы молимся поистине. Мы можем молиться лишь в Иисусе Христе и с Ним мы будем услышаны»476.
Нацистам подобные рассуждения казались до отвращения «жидовствующими», а на вкус многих протестантов они были слишком «католическими»: повтор молитв рассматривался как «языческий ритуализм». Но Бонхёффер попросту призывал вернуться к Библии. Семинаристы в Финкенвальде и в других местах ежедневно читали Псалмы. В этом вопросе Бонхёффер был тверд: «Псалтырь наполняла собой жизнь ранних христиан. И самое главное: Иисус умер на кресте со словами из Псалма на устах. Когда оставляется Псалтырь, христианская Церковь теряет несравненное сокровище; вновь обретая его, обретает и огромную силу»477.
В этой тонкой книжице Бонхёффер ухитрился заявить, что Псалмы и Ветхий Завет всецело одобрены Иисусом, что христианству не уйти от еврейских корней, что Ветхий Завет не уничтожается Новым, но неразрывно переплетен с ним, наконец, что нам никуда не деться от еврейства самого Иисуса Христа. Бонхёффер также указал на содержащиеся в Псалмах пророчества о пришествии Иисуса. Вскоре (в марте следующего года) он обнаружит, что публикация этого экзегетического трактата привела к полному запрету дальнейших его публикаций.
Бонхёффер поступает на службу в абвер
14 июля 1940 года Бонхёффер читал проповедь на церковной конференции в Кёнингсберге, как вдруг явились гестаповцы и прервали собрание. Они огласили новый указ, воспрещавший подобные мероприятия, и на том конференция закончилась. Никого не арестовали, но Бонхёффер понимал, что возможность вести пастырскую работу подходит к концу. Вместе с Бетге он принял профилактические меры, объездил приходы Восточной Пруссии, в том числе ставшие в ту пору немецкими города Сталлупонен, Тракенен и Эйдкунен [47] . По ту сторону границы стояли сталинские войска, ситуация была очень напряженной. Объехав эти города и местечки, Бонхёффер вернулся в Берлин и обсудил дальнейшие планы с Донаньи.
Между абвером и гестапо существовало ожесточенное соперничество, но у них, примерно как у ЦРУ и ФБР в США, были разные сферы деятельности. Донаньи понадеялся, что если Бонхёффер официально поступит на службу в абвер, гестапо вынуждено будет оставить его в покое. Были в этой идее и другие преимущества: Бонхёффер сможет по-прежнему свободно перемещаться и таким образом продолжать пастырскую работу, он получит прикрытие, под которым сможет активнее участвовать в заговоре. Еще одно соображение: сотрудника разведки с меньшей вероятностью призовут на действительную службу в армию, ведь он и так по видимости будет приносить неоценимую пользу отечеству. И это значило для Бонхёффера очень много, потому что он так и не мог определиться, как поступить, когда его призовут.
Все это Донаньи, Бетге, Бонхёффер, Гизевиус и Остер обсудили на встрече в доме Бонхёфферов тогда же, в августе, и решили, что этот план нужно осуществить. Для начала Бонхёффера послали с поручением в Восточную Пруссию – война с Россией казалась неизбежной, так что повод для командировки имелся, а у Бонхёффера там было множество пастырских дел. Если бы гестапо сочло странным, что разведка завербовала пастора Исповеднической церкви, можно было бы возразить, что в качестве агентов абвер не брезгует даже евреями и коммунистами и что «маска» пастора Исповеднической церкви служит отличным прикрытием для деятельности в разведке. Военная разведка выполняет множество сложных и секретных задач, и не стоит гестаповцам совать в них нос.
Итак, час пробил. Бонхёффер сделался полноправным участником заговора, «крышей» ему служит абвер, Остер и Канарис будут покровительствовать ему как сотруднику военной разведки. Многослойный обман: с одной стороны, Бонхёффер продолжит свою работу и будет писать богословские сочинения, но официально эта работа будет лишь прикрытием для его «настоящей» деятельности нацистского агента, сотрудника военной разведки, а эта деятельность, в свою очередь, послужит прикрытием для работы заговорщика, подрывающего нацистский режим.
Бонхёффер притворялся, будто продолжает вести пастырскую деятельность, а на самом деле он притворялся, будто притворяется, и оставался пастором. Он притворялся сотрудником работающей на Гитлера военной разведки, а на самом деле он, как Донаньи, Остер, Канарис и Гизевиус, работал против Гитлера. Это не маленькая ложь во спасение – пользуясь выражением Лютера, можно сказать, что Бонхёффер «грешил с дерзновением». Он был вовлечен в игру с двойным и тройным дном, ставки были чрезвычайно высоки, но главным для него было знать, что во всем этом он до конца исполняет волю Бога. Для него послушание Богу было той cantus firmus , что скрепляла все разрозненные части загадки и придавала цельность самому запутанному положению.
В сентябре новые неприятности Бонхёфферу доставила RSHA ( Reichssicherheitshauptamt ), заклятая соперница абвера. RSHA, Службу безопасности рейха, возглавлял спрут Рейнгард Гейдрих, подчинявшийся лично Гиммлеру. И вот RSHA уведомила Бонхёффера, что в связи с его «подрывной деятельностью» ему запрещается впредь выступать публично. Хуже того: он обязан был регулярно являться в штаб-квартиру гестапо в Шлаве, на восточной окраине Померании, где он был официально «прописан». Таким образом у него полностью отбиралась возможность работать на Исповедническую церковь. В качестве преподавателя его еще можно было использовать, но после такого постановления Исповедническая церковь предпочла предоставить Бонхёфферу отпуск для «богословских занятий».
Бонхёффер не промолчал в ответ на подобные обвинения. Ему следовало парировать их, поддержать иллюзию, будто он лоялен Третьему рейху. Он вновь притворился дурачком и написал в RSHA возмущенное послание, заверяя в своем безусловном патриотизме. Он даже перечислял своих именитых предков и родичей, чего никогда бы не стал делать в нормальных обстоятельствах, считая подобные претензии нелепой гордыней. Но тут он проделал все необходимое с непроницаемым выражением лица и даже завершил свое послание громогласным «хайль Гитлер!». Тем не менее это письмо не избавило его от проблем, и пришлось вновь обратиться за помощью к Донаньи.
В результате переговоров с Донаньи Бонхёффер получил более серьезную должность в абвере – и игра в кошки-мышки с гитлеровскими палачами пошла всерьез. В первую очередь Донаньи хотел уберечь шурина от лестного внимания RSHA. Не следовало ему долее торчать в Померании, но и Берлин был небезопасен, а потому для Бонхёффера придумали поручение в Мюнхене.
Для начала Донаньи сам съездил в октябре в Мюнхен и обсудил дело с коллегами, а Бонхёффер тем временем затаился в Кляйн-Крёссине, писал «Этику» и ждал сигнала. В конце октября сигнал был получен – он переехал в Мюнхен и зарегистрировался там на постоянное проживание. Тетушка, графиня Калкрейт, прописала его у себя в особняке. Таков был официальный адрес Бонхёффера, подобно тому как в Шлаве – дом суперинтендента Эдуарда Блока, а как часто он отлучался и проводил дни и ночи совсем в ином месте, никого не касалось.
Теперь, когда Бонхёффер сделался жителем города Мюнхена, местное отделение абвера могло воспользоваться его услугами. Бонхёффер получил должность V-mann (сокращение от Vertrauensmann, «доверенный человек», то есть агент под прикрытием). Официально он оставался гражданским лицом и мог заниматься, чем хотел – писать «Этику», служить в церкви, вести работу в Исповеднической церкви.
Монастырь в Альпах
В Мюнхене Бонхёффер возобновил знакомство с Йозефом Мюллером, также сотрудником местного отделения абвера и одним из вождей заговора. Мюллер стал контактом, связующим Бонхёффера с Сопротивлением в Мюнхене, Мюллер же пригласил Бонхёффера пожить в Эттале, живописном бенедиктинском монастыре в Баварских Альпах, в регионе Гармиш-Партенкирхе. Для Бонхёффера то была сбывшаяся мечта: здесь, в бастионе католического сопротивления нацизму, он обрел глубокий мир и тишину вдали от берлинского шума. Аббатство было основано в 1330 году, но большая часть построек барочного стиля относилась к XVIII веку. Бонхёффер сдружился с настоятелем, и тот пригласил его гостить, сколько он пожелает, – он приехал в ноябре и прожил в этом убежище зиму.