Для самого Бонхёффера источником силы и упования стали его отношения с Марией. Узнав об аресте, фрау фон Ведемайер признала их помолвку, и за это Дитрих был глубоко благодарен своей будущей теще. У них с Марией появилась надежда на скорый брак, на совместное будущее. Молодых просили сохранять помолвку в тайне, пока не истечет установленный матерью год, то есть ждать ноября. Все были уверены, что к тому времени Дитрих выйдет на свободу – Рёдер проведет допросы, получит все ответы, которые ему требуются, все в целом прояснится, и узник окажется на воле, а там вскоре и обвенчается. В первые два месяца пребывания в Тегеле Бонхёффер не получил разрешения писать невесте, поэтому он обращался к ней через своих родителей – они передавали девушке предназначенную для нее часть писем.
23 мая Мария навестила родителей Бонхёффера, и они приняли ее как невесту сына, даже оставили ее на какое-то время в его комнате. На следующий день она писала ему из Ганновера:
Дорогой мой, дорогой Дитрих, ты ведь думал вчера обо мне? Я чувствовала, что ты все время рядом, что ты вместе со мной проходишь по этим незнакомым для меня комнатам, помогаешь общаться с твоими родными, и вдруг все показалось мне знакомым, своим и очень любимым. Этот день в Берлине стал для меня таким счастливым, Дитрих, таким невыразимо счастливым, и я так благодарна тебе и твоим родителям! Мне кажется, счастье проникло в меня так глубоко, что скорбь, какой бы сильной она порой ни казалась, уже не сможет укрепиться во мне. В ту минуту, когда твоя мама приветствовала меня, я поняла, что я не подведу и что ты даешь мне гораздо больше, чем я смела мечтать. О, я влюбилась во все это – в твой дом, сад и, главное, в твою комнату. Чего бы только я не отдала, лишь бы посидеть в ней еще раз, хотя бы полюбоваться чернильными пятнами в твоем блокноте. Все стало для меня таким реальным и близким, после того как я словно заново узнавала тебя в родительском доме. Стол, за которым ты писал свои книги и письма мне, твое кресло, твоя пепельница, обувь на полке, выбранные тобой картины… Никогда не думала, что смогу тосковать по тебе больше, чем уже тосковала, но со вчерашнего дня тоска моя усилилась вдвое… Дорогой мой Дитрих, каждое утро в шесть часов, когда мы оба складываем руки для молитвы, мы знаем, что нас поддерживает великая вера, не только друг в друга, но и в то, что гораздо выше нас. Значит, теперь ты тоже не будешь грустить, правда же? Я скоро напишу снова.
Всегда твоя, что бы я ни делала, о чем бы ни думала
Мария590.
В следующем письме, от 30 мая, Мария дивится тому, что со времени судьбоносной встречи в Кляйн-Крёссине прошел уже год.
Так значит, миновал уже целый год! Подумать только, мне кажется совершенно непостижимым, что ты – тот самый господин, с которым я познакомилась тогда и болтала о крещеных именах, «Лили-Марлен» [61] , ромашках и прочих глупостях. Бабушка подтверждает, что ты помнишь все это, и я краснею задним числом от собственного легкомыслия.
В начале июня Рёдер разрешил наконец Дитриху написать невесте. Получив от него первую весточку, она 9 июня 1943 года откликнулась.
Дорогой Дитрих, ты написал мне такое прекрасное письмо… Одна мысль, что через десять дней я получу еще одно такое же, наполняет меня радостью, но я так счастлива, перечитывая его, что порой мне кажется: однажды я очнусь от сна и пойму, что ничего этого на самом деле нет, и посмеюсь над самой собой за то, что мне пригрезилось подобное счастье. Как видишь, мое счастье все еще заметно превосходит мою печаль – верь мне в этом. Скоро мы увидимся вновь, в этом я совершенно уверена и твержу об этом и тебе, и себе, днем и ночью…
Хочешь послушать насчет свадьбы? Я уже строю планы. Как только тебя выпустят, мы первым делом официально объявим о помолвке. Из моих родственников еще мало кто знает… от мероприятия по этому поводу не увернешься, но сразу вслед за этим мы поженимся. Хорошо бы летом, когда в Пэтциге так красиво. Мне всегда особенно хотелось показать тебе Пэтциг в августе. Все, что ты видел до сих пор, не считается. Я встречу тебя с поезда, будем гулять вместе, я покажу тебе все мои любимые местечки, пейзаж, деревья и животных, и ты тоже их полюбишь. А потом мы обзаведемся нашим собственным домом в имении. Подумай, как мы будем счастливы, и наверное, ты скажешь себе, что все это случилось с нами лишь затем, чтобы мы осознали, сколь прекрасна будет наша жизнь и как велика должна быть наша благодарность… Псалмы и тексты для бракосочетания начинай подбирать прямо сейчас. Я бы хотела услышать «Sollt ich meinem Gott nicht singen» [62] и Псалом 103… включи их, пожалуйста, в программу. Во всем остальном я готова выслушивать предложения и идти на уступки. Ты ведь хорошо знаешь церковь в Пэтциге…
И медовый месяц! Где мы его проведем? И что потом? Главное, что мы будем счастливы, мы оба! Все остальное не так уж важно, правда?
Я попросила перевести меня в Берлин, в госпиталь Аугуста, и теперь жду ответа. Надеюсь, в ближайшие дни придет согласие. Будет настолько лучше оказаться поблизости от тебя, я смогу чаще навещать твоих родителей. Думай о том, как будет прекрасно, когда ты выйдешь из тюрьмы.
Если б я могла взять на себя хоть частицу твоего бремени, дорогой Дитрих! Чего бы я только не отдала за такую возможность! Я делю с тобой каждый миг, но я так ужасно далеко и мне так мучительно хочется быть с тобой вместе по-настоящему. Ты ведь знаешь, ты знаешь, что я всегда твоя.
Мария591.
24 июня Мария получала разрешение посетить жениха. Бонхёффера не предупредили о ее приходе. Всего таких визитов будет семнадцать, шестнадцать из них за год с 24 июня 1943 по 27 июня 1944 года [63] . Последний визит пришелся на 23 августа 1944 года, уже после покушения Штауффенберга. В тот июньский день 1943 года, когда Мария впервые пришла в тюрьму к жениху, оба они полны были надежд на скорый суд и освобождение и в этот визит и в последующие только и обсуждали, что свою свадьбу. Чувствовали они себя при этом чуточку неловко, поскольку никогда не оставались одни – в качестве дуэньи выступал Рёдер. В первый раз следователь застал Бонхёффера врасплох, неожиданно явившись к нему в камеру вместе с Марией. Дитрих даже растерялся. Как она оказалась тут? Конечно, со стороны гестаповца то была коварная уловка. «Я понимала, что дознаватель Рёдер использует меня как свое орудие, – годы спустя писала Мария. – Он ввел меня в приемную безо всякого предупреждения, и я видела, как был потрясен Дитрих. Сначала он не смог даже заговорить, но потом повел словно бы обычную беседу, и его эмоции выражались лишь в том, с какой силой он сжимал мою руку»592.
Когда время истекло, Рёдер вывел Марию через одну дверь, а Дитриха тем временем уводили через другую дверь в его камеру. Они не виделись с ноября, и теперь драгоценные мгновения быстро истекли – и вот уже визит закончен. Но в тот самый момент, когда Мария должна была шагнуть через порог, она проявила присущую ей независимость и даже строптивость: оглянувшись и увидев, что ее жениха выводят через другую дверь, она решительно, вопреки громким протестам Рёдера, бросилась к нему через всю комнату и обняла на прощание.
Вернувшись в камеру, Бонхёффер закончил начатое перед этой встречей письмо к родителям.
Только что я виделся с Марией – неописуемое удивление и радость! Меня предупредили в последний момент. Это все еще кажется мне сном – прямо-таки фантастическая ситуация – как-то мы будем вспоминать ее потом? Все, что люди способны сказать друг другу при такой оказии, вполне тривиально, однако не в этом суть. Какая отвага понадобилась ей, чтобы прийти – я сам не осмелился бы просить ее об этом. Я освоился здесь, но для нее все это странно, невообразимо, пугающе. Подумать, что нас ждет, когда закончится этот кошмар!593
Первые письма Марии полны планов и затей к свадьбе. Она сообщает, что работает над приданым, в одно письмо она вложила рисунки всей принадлежавшей ей мебели, чтобы обсудить, как они смогут обставить собственный дом. Невеста пишет Дитриху о том, что бабушка подарит им «синюю софу из Штеттина, кресла и стол», задумывается над тем, какой священник их обвенчает, и признается, что еще в прошлом сентябре, когда они оба еще не знали своего будущего и она думала о Бонхёффере только как о духовном наставнике, она записала в дневнике, что хотела бы пригласить его на свадьбу… в качестве священника. «Жаль, что теперь это не получится!»594 – сокрушалась она.
Мария все еще переписывалась с женихом и в своем дневнике. После второго свидания, 30 июля, она рассказывала ему в дневнике:
Я сидела на красной плюшевой софе, и тут ты вошел. От неожиданности я чуть было не обратилась к тебе на «вы». Хорошо сшитый темный костюм, церемонный поклон в сторону Oberstgerichtsrat [64] … все как-то непривычно.
Но когда я заглянула в твои глаза, я увидела их знакомый темный свет, ты поцеловал меня, и я поняла, что ты снова со мной – ближе со мной, чем раньше.
Совсем не так, как в первый раз – ты был спокойнее, не так напряжен, и более уверенно держался. Я почувствовала это своим печальным, напуганным сердцем, и вновь сделалась бодра и счастлива! О чем только не успеешь переговорить в такие минуты!.. Про автомобили, про погоду, про семью [65] . И все это так важно и сразу стирает многие месяцы разлуки. Ты обнял меня, и хотя внутри я была спокойна, меня пробрала дрожь. Это было так приятно, твоя теплая рука, я не хотела, чтобы ты ее убирал, хотя из нее в меня перетекало тепло, отвлекавшее от всех мыслей595.
Примерно в это время Бонхёфферу предоставили право писать раз в четыре дня, а не раз в десять дней, как было раньше. Он решил писать поочередно родителям и невесте. Поскольку письма проходили цензуру, порой они задерживались на десять дней, хотя расстояние от тюрьмы до родительск