– Почему? Что еще она может нам сделать? – Эвриала подняла голову и руки к небу. – Ты хочешь убить нас? Где же ты сейчас, о Великая? Закончи начатое, или участь твоя будет ужаснее участи твоего любимого титана, Прометея.
– Прекрати эти насмешки, Эвриала! – Волны вздымались все выше, бились о корабль все сильнее, и капли воды просачивались сквозь доски, заливая пол. – Прекрати это. Они тебя услышат.
– Я хочу, чтобы они меня слышали. Я хочу, чтобы они увидели, что сделала их драгоценная богиня.
– Хватит! – Медуза ударила сестру открытой ладонью. Руку обожгло. Эвриала застыла с открытым ртом, но тут же стиснула зубы и криво усмехнулась.
– Даже сейчас ты принимаешь ее сторону? После всего, что она сделала?
– Я на твоей стороне, Эвриала. Я пытаюсь защитить тебя.
Эвриала фыркнула в ответ, но поток ее проклятий хотя бы ненадолго прекратился. Все исправится, когда они окажутся вдали от людей, сказала себе Медуза. Им полегчает, когда больше не придется скрываться в тени, слыша звуки смеха и веселья на палубе – чего ни одной из них больше не испытать. Станет лучше, когда они будут вдали от той жизни, частью которой они никогда не станут. И какое-то время так оно и было.
Капитан их последнего корабля отказался плыть дальше Кистены и вместо этого предложил – за некоторую плату – небольшую весельную лодку. Ее спустили на воду ночью, и Медуза, используя недавно обретенную силу, стала грести, направляя суденышко к заходящему солнцу. Три дня и три ночи она гребла, не уставая и не ослабевая, пока в темноте не возникли очертания острова, на котором не было видно ни единого огонька.
– Здесь. Наш дом будет здесь, – сказала она.
– Тут же ничего нет, – ответила Эвриала.
– Этого больше чем достаточно. – Медуза соскочила в воду и потащила лодку к берегу; на мелководье днище царапали камни. – Тут есть укрытие. Есть деревья, и послушайте, это блеяние коз?
Даже Сфено перестала хныкать и наклонила голову в сторону острова, прислушиваясь к звукам, которые приносил ветер.
– Там есть козы, – сказала она и впервые ощутила слабый проблеск надежды.
– Но ведь козы – значит люди? – Эвриала пришла к тому же выводу, что Медуза, но та уже успела понять кое-что еще.
– Нет. Не думаю. Кажется, людей уже довольно долго тут не было.
Наклонившись, она подняла полную горсть гальки и ракушек. Вместе со зрением и слухом день ото дня обострялось и ее обоняние. Раковины пахли только землей, солью и морскими водорослями, рыбой и свежей дождевой водой. И чем-то умиротворяющим. Спасением от всего мира.
– Я думаю, здесь мы будем в безопасности, – сказала она.
За первый месяц жизни на острове сложился определенный распорядок дня. Эвриала каждый вечер продолжала гневно поносить Богиню; Сфено вставляла слово-другое, пребывая иногда в радости, иногда в печали. Большую часть времени она проводила на одном из дальних уступов, наблюдая за козами и приманивая их своим детским голосом. Это смахивало на пародию: змееволосое чудовище, теперь едва способное выпрямить спину, скрючившееся, как старая карга, подзывало коз голосом ребенка. Так сестра проводила час за часом, но из-за змей не могла подойти достаточно близко и приручить животных. Медуза же, попав в это неуютное каменистое святилище, снова надела свою мантию: наставления жриц все же глубоко укоренились в ней.
В свете луны она рассказывала сестрам истории из храма; о людях, о богах, об их кознях. Сфено и Эвриала слушали с широко распахнутыми глазами, их змеи молчали. Только в такое время, когда свет костра плясал в их глазах, можно было разглядеть в них семью несчастных сирот, таких же, как многие другие. Семью, которая с радостью проводила вместе время. Сфено обычно клала голову на колени Эвриалы, но иногда и на плечо Медузы. В эти минуты Медуза чувствовала робкую надежду. Видела далекую тень того, что могло бы быть правдой. Козы привыкнут к ним, сказала она себе, и, может быть, весной они заберут козленка у матери и вырастят его сами, так что он ощутит доброту рук Сфено. У них появится молоко, и они будут делать сыр и жить так, как жили бы любые женщины на подобном острове.
Медуза рассказывала свои истории, и порой сестры задавали вопросы о временах до храма, когда они были маленькими. Они спрашивали Медузу, помнит ли она, какими они были, только родившись или пока не начали ходить; о любимых блюдах; припоминает ли она какие-нибудь забавные случаи. Этих мгновений Медуза жаждала больше всего: возможности восстановить связь, которая так долго была оборвана.
– Вы же, наверное, тоже можете мне рассказать о чем-то? – говорила она, закончив историю о том, как Эвриала объелась гранатов и у нее заболел живот. – Например, о сборах урожая? Или о праздниках в честь богов? Разве у вас нет историй из тех времен, которыми можно поделиться со мной?
Она всегда ждала с замиранием сердца, желая заглянуть в те годы, которые она потеряла безвозвратно вместе с родителями. Но сестры молчали. Молчание нарастало и ширилось, пока уютное спокойствие между ними не исчезало. Из-за напряжения змеи начинали шевелиться и дергаться, пытаясь дотянуться друг до друга. И тогда Медуза с ужасающей ясностью понимала: сколько бы слов Эвриала ни прокричала в небо, не Афину она винила в том, что они превратились в чудовищ. Именно Медуза определила их судьбу.
Недели и месяцы превращались в годы, приходили приливы и отливы, Луна прибывала и убывала. Весной начинали зеленеть новые листья; потом осень вступала в свои права, и они осыпались, ломкие и коричневые. Сестры разводили костры скорее по привычке, чем из необходимости, поскольку никого из них холод уже не беспокоил так сильно, как раньше.
На уступе, где они построили свой дом, хватало зелени утолить голод, а также довольно пещер и ниш, чтобы остаться в одиночестве. Но временами уйти от сестер было недостаточно. На самом деле они стремились – все они – уйти из этого мира. Но только летом пятого года жизни на острове Медуза узнала, насколько сильно ее сестры в этом нуждались.
Этот день был просто предназначен нежиться на солнце. Тепло, поднимавшееся от земли, слегка ослабевало от морского бриза. Медуза собирала коренья и травы на суп, радуясь, что научилась различать болиголов и коровью петрушку: на острове они росли вперемешку.
Вдруг она увидела две фигуры, приближающиеся к вершине утеса. Хотя она сама и сестры сильно изменились, однако Сфено и Эвриала страдали от физических недугов. Превращение же Медузы было более удобным – еще одна причина для досады Эвриалы. Зрение Медузы теперь настолько улучшилось, что она различала морского ястреба по хвостовым перьям на большом расстоянии от берега. Она слышала шелест его крыльев, когда он складывал их, готовясь нырнуть вниз, и свист воздуха, когда птица устремлялась к воде. Чувства обострились до такой степени, что, даже сидя глубоко в лабиринте пещер, Медуза слышала плеск волн и завывание ветра меж скал.
Если бы не искривленные позвоночники и сгорбленные плечи, Медуза под сверкающим солнцем могла бы обмануться: Сфено и Эвриала казались обычными женщинами с медными локонами; наслаждаясь жарой и обществом друг друга, они не спеша поднимались по склону. Медуза смотрела, как сестры взбирались на более скалистые уступы, легко скользя там, где простому смертному пришлось бы остановиться и пойти назад или ползти, цепляясь руками и ногами, до более ровной поверхности. Несмотря на неестественное телосложение, Сфено и Эвриале тоже досталась новая сила, которая могла бы сравниться с ее собственной, доведись им когда-нибудь это проверить. Не сводя глаз друг с друга, сестры достигли самой высокой точки острова и остановились у самого края утеса. Их волосы развевались, будто под порывами ветра, а не потому что на самом деле были водопадом змей, крепившихся к головам. Не догадываясь, что Медуза замерла внизу, они обменялись парой слов и взялись за руки. Медуза помахала сестрам, но те не смотрели на нее. Она подумала, не окликнуть ли их, и уже собиралась это сделать, но тут они снова зашагали вперед, на сей раз быстрее. Их змеи взвились в воздух, когда девушки побежали, держась за руки, к краю обрыва; пальцы были переплетены, даже когда земля уже исчезла у них из-под ног.
– Нет! – вскрикнула Медуза, уронила собранные травы и помчалась к пляжу. К ее горлу подступила желчь.
– Сфено! Эвриала! – Нога застряла между камнями, Медуза споткнулась и упала. – Пожалуйста. Пожалуйста, нет! – Она карабкалась вверх по камням, поскальзываясь на склизких водорослях, несмотря на свое обычно хорошее чувство равновесия. Ее колени царапали острые раковины моллюсков.
– Сестры! Сестры!
Она услышала плач, тихий и приглушенный, задолго до того, как заметила их. Медуза уже вообразила страшные раны. Возможно, сломанные шеи. Раздробленные кости. «Как помочь им здесь?» – спросила она себя. Никак. Такова была горькая правда. Может быть, она сумеет перенести их обратно в пещеры. Но она видела достаточно раненых, положение которых ухудшалось из-за неуклюжести прохожего, который жаждал помочь. Они умрут там же, где лежат, с вывихнутыми конечностями, покрытые запекшейся кровью. Умрут, став пищей для птиц, кружащих сверху. И ей придется смотреть им в глаза, сдерживать слезы и скрывать дрожь в голосе, говоря, что все будет хорошо, даже когда последние проблески света исчезнут из глаз сестер. Вот и все. Последнее, что она может сделать ради родных. Быть рядом и держать их за руки, когда они умрут.
Сделав последнее усилие, она взобралась на уступ. Воздух вырвался из ее легких.
– Как? Этого не может быть.
Они сидели, прижавшись друг к другу, у подножия утеса; Сфено спряталась в объятиях сестры. Кости уродливо торчали в разные стороны, а суставы были вывихнуты и покрыты воспаленными фиолетовыми рубцами. И все же Медуза быстро поняла, что кричали они не от боли.
– Мы найдем способ, – прошептала Эвриала, гладя змей на голове сестры, будто мать успокаивает детей. – Мы найдем способ.
Медузе они ничего не сказали. Она скользнула на уступ чуть ниже. Обхватив руками колени, слушала приглушенные всхлипы и стоны и поклялась никогда больше не отходить от сестер.