— Учитывая груз в багажнике, надо облегчить машину. Джулиан может ехать, остальные пойдут пешком.
Ворота оказались ближе, чем ожидал Тео. За ними проселочная дорога шла вверх вдоль кромки невспаханного поля, очевидно, давным-давно заброшенного. Дорога была вся в рытвинах и следах от шин тракторов. Земляной гребень между колеями был увенчан высокими травинками, в свете фар походившими на антенны. Тео вел машину медленно и с большой осторожностью. Джулиан сидела впереди рядом с ним; сбоку, словно тени, двигались три темные молчаливые фигуры. Когда наконец показались деревья, Тео понял, что в рощице они найдут более надежное укрытие, чем он предполагал. Но существовало одно серьезное препятствие: между рощицей и дорогой пролег глубокий овраг шириной более шести футов.
Ролф забарабанил по боковому стеклу машины:
— Подождите минутку, — и снова бросился вперед. Возвратившись, он сказал: — Впереди, ярдах в тридцати, можно перебраться на ту сторону. Похоже, дорога ведет на поляну.
Въезд в рощу оказался узким мостиком, сооруженным из бревен и засыпанным землей, сейчас заросшей травой и сорняками. Тео с облегчением увидел, что он достаточно широк, чтобы по нему проехала машина, но подождал, пока Ролф обследует бревна с фонариком и убедится, что они не сгнили. Ролф махнул рукой, и Тео без особого труда миновал мостик. Трясясь и подпрыгивая, машина медленно покатилась вперед, въехав под сень буковых деревьев — их высоко расположенные ветви, изгибаясь, образовали шатер, покрытый тронутыми бронзой листьями и замысловатый, словно резная крыша. Выйдя из машины, Тео увидел, что они остановились на поляне, усыпанной мягкими опавшими листьями и расколотыми буковыми орешками.
Ролф и Тео занялись колесом, а Мириам светила фонариком. Льюк и Джулиан стояли рядом, молча наблюдая, как Ролф вытаскивает запасное колесо, домкрат и ключ. Но снять колесо оказалось труднее, чем ожидал Тео. Болты были закручены очень туго, и ни ему, ни Ролфу не удалось сдвинуть их с места.
Огонек фонаря беспорядочно задвигался, когда Мириам села на корточки, заняв более удобное положение.
— Ради Бога, держите фонарь ровно, — раздраженно произнес Ролф. — Мне не видно, что я делаю. К тому же свет очень тусклый.
Секунду спустя свет погас. Не дожидаясь вопроса Ролфа, Мириам сказала:
— Запасной батареи нет. Сожалею. Нам придется проторчать здесь до утра.
Тео ожидал от Ролфа взрыва раздражения, но его не последовало. Напротив, Ролф поднялся и спокойно произнес:
— Тогда мы с таким же успехом можем чего-нибудь поесть и поудобнее устроиться на ночь.
Глава 25
Тео и Ролф решили спать на земле, остальные трое — в машине: Льюк расположился на переднем сиденье, а женщины — сзади. Тео сгреб в кучу буковые листья, расстелил на них плащ Джаспера, лег и накрылся одеялом и своим пальто. Последнее, что осталось в его сознании, — приглушенные голоса женщин, устраивающихся на ночь, хруст мелких веток, ломающихся под его тяжестью, когда он вжимался в свою лиственную подстилку. Он еще не успел заснуть, когда поднялся ветер, не настолько сильный, чтобы раскачать ветви бука у него над головой, но принесший далекие слабые звуки — казалось, лес пробуждался к жизни.
Открыв утром глаза, Тео увидел над собой узор из бронзовых и красновато-коричневых буковых листьев на фоне бледного молочно-белого неба и почувствовал запах глины и листьев, резкий и почему-то успокаивающий. Он выбрался из-под тяжелого одеяла и пальто и потянулся, ощущая боль в плечах и пояснице. Тео был удивлен, что так крепко проспал на постели, которая, изначально чудесно мягкая, теперь, спрессовавшись под его тяжестью, казалась жесткой, как доска.
Похоже, он проснулся последним. Дверцы машины были открыты, сиденья пусты. Кто-то уже заварил чай. На плоской стороне бревна стояли пять кружек, все из коллекции Джаспера, и металлический заварной чайник. Яркие кружки выглядели здесь неуместно празднично.
— Угощайтесь, — предложил Ролф.
Мириам энергично встряхнула подушки и понесла их в машину, где Ролф продолжал возиться с колесом. Тео выпил чаю и поспешил ему на помощь. Они работали вместе, словно два старых товарища. Большие, с квадратными ногтями руки Ролфа были удивительно ловкими. Возможно, потому, что оба они отдохнули, меньше волновались и уже не зависели от одного-единственного огонька фонарика, прежде неподатливые гайки уступили их общим усилиям.
Собрав охапку листьев, чтобы вытереть руки, Тео спросил:
— А где Джулиан и Льюк?
— Читают молитвы, — ответил Ролф. — Они занимаются этим каждый день. Когда вернутся, будем завтракать. Я назначил Льюка ответственным за еду. Ему полезно заняться чем-то более практичным, а не только молиться с моей женой.
— Почему бы им не молиться здесь? Нам следует держаться вместе.
— Они недалеко. Они не любят, чтобы им мешали. Так или иначе, не мне им перечить. Джулиан это доставляет удовольствие, а Мириам считает, что я должен идти на все ради ее спокойствия и хорошего настроения. Очевидно, молитвы дают ей спокойствие и хорошее настроение. Для них это ритуал. Но от него нет никакого вреда. Почему бы вам не присоединиться к ним, раз вы волнуетесь?
— Не думаю, что это их обрадует, — ответил Тео.
— Ну не скажите, а вдруг? Могут попытаться обратить вас в свою веру. Вы христианин?
— Нет, не христианин.
— Тогда во что же вы верите?
— Во что верю?
— Религиозные люди считают это важным. Есть ли Бог? Как вы объясняете зло? Что происходит, когда мы умираем? Для чего мы здесь? Как нам следует прожить нашу жизнь?
— Последнее — самое главное. Это единственный вопрос, который по-настоящему имеет значение. Но не обязательно быть верующим и не обязательно быть христианином, чтобы найти на него ответ.
Ролф обернулся к нему и спросил, словно ему действительно важно было услышать ответ:
— Так во что же вы верите? Я имею в виду не только религию. Что для вас истина?
— Истина — это то, что когда-то меня не было, а теперь я есть. И что однажды меня не станет.
Ролф издал смешок, короткий и резкий.
— Что ж, довольно осторожно. И с этим не поспоришь. А во что верит он, Правитель Англии?
— Не знаю. Мы никогда это не обсуждали.
Подошла Мириам и, усевшись спиной к стволу дерева, вытянула вперед широко раздвинутые ноги. Закрыв глаза и слегка улыбаясь, она подняла лицо к небу, прислушиваясь к разговору, но не произнесла ни слова.
— Раньше я верил и в Бога, и в дьявола, — продолжал Ролф, — но однажды утром, мне тогда было двенадцать, я потерял веру в обоих. Проснувшись однажды, я обнаружил, что не верю ни во что из того, чему меня учили братья-христиане. Прежде я думал, если такое когда-нибудь случится, мне будет страшно дальше жить, но на самом деле ничего не произошло. Просто однажды вечером я отправился спать с верой в душе, а на следующее утро проснулся, ни во что не веря. Я даже не мог сказать Богу, что сожалею о случившемся, потому что Его больше не было. Да это уже и не имело никакого значения. С тех самых пор все это меня не волнует.
Мириам спросила, не открывая глаз:
— Что же ты поставил на Его опустевшее место?
— Пустого места не было. Именно об этом я и говорю.
— А как насчет дьявола?
— Я верю в Правителя Англии. Он существует, для меня он и есть дьявол. С этим я и живу.
Оставив их, Тео двинулся по узкой тропинке между деревьев. Его беспокоило отсутствие Джулиан, беспокоило и злило. Ей следует знать, что им надо держаться вместе, следует понимать, что кто угодно — бродяга, дровосек, работник из ближайшего поместья — мог пройти по тропинке и увидеть их. Им надо бояться не только Государственной полиции безопасности и гренадеров. Тео знал, что подпитывает свое раздражение неразумной тревогой. Кто в этом пустынном месте и в такой час застанет их врасплох? Однако злость не проходила, вызывая беспокойство своей силой.
И тут он увидел их. Они стояли на коленях на зеленом клочке мха всего в пятидесяти ярдах от поляны, полностью поглощенные своим занятием. Льюк даже воздвиг алтарь, использовав для этого одну из жестяных коробок, перевернутую и накрытую полотенцем. На ней стояло блюдце с прилепленной к нему свечой. Рядом — другое блюдце с двумя кусочками хлеба и маленькая кружечка. На Льюке была кремового цвета епитрахиль. «Откуда она взялась?» — подумал Тео. Уж не носил ли ее Льюк в кармане? Они не заметили его присутствия и напомнили ему детей, полностью отдавшихся какой-то несложной игре, — лица их серьезны и все в пятнах от падающей на них тени листьев. Тео смотрел, как Льюк левой рукой поднял блюдце с двумя кусочками хлеба, накрыв его ладонью правой. Джулиан склонила голову еще ниже — казалось, она припала к самой земле.
До него донеслись почти забытые слова из далекого детства, произнесенные очень тихо, но четко:
— Услышь нас, о милосердный Отец, смиреннейше умоляем Тебя, и даруй нам, чтобы, принимая эти Твои творения хлеба и вина, в согласии со святым таинством Сына Твоего и Спасителя Нашего Иисуса Христа в поминовение смерти Его и страстей, могли бы причаститься к Его благословеннейшему Телу и Крови: Он в ту ночь, в которую предан был, взял хлеб и, возблагодарив, преломил, отдал ученикам Своим и сказал: «Примиите, ядите, сие есть Тело Мое, за вас ломимое; сие творите в Мое воспоминание»[37].
Продолжая наблюдать за ними, Тео отступил под сень деревьев. Мысленно он увидел себя в своем воскресном темно-синем костюме в той темной церквушке в Суррее, где мистер Гринстрит, тщательно скрывавший свое непомерное самомнение, по очереди провожал прихожан к причастию. Он вспомнил склоненную голову матери и, как и тогда, снова почувствовал обиду на то, что его не допустили к таинству.
Тихонько выйдя из-за деревьев, Тео вернулся на поляну.
— Они почти закончили молиться и скоро вернутся, — сказал он.
— Они никогда не молятся подолгу, — ответил Ролф. — Пожалуй, подождем их, потом позавтракаем. Надо еще сказать Льюку спасибо, что ему не приходит в голову читать ей долгие проповеди.