Дзиромару поскрёб внушительные клыки, которые отросли у него с возрастом, и добавил, обращаясь к стоявшему рядом брату:
— Вот Кюта молодец! Благодаря ему лачуга Куматэцу расцвела. Папа даже говорит, что они стали серьёзным конкурентом «Дозорному».
Итирохико было восемнадцать — на год больше, чем Кюте. Кажется, он и ростом был повыше. Когда-то этот парень походил на смазливого отличника, но за годы повзрослел и возмужал. Однако в глазах у него появилась какая-то странная тусклая искра, которой в детские годы не было, а ещё у него вошло в привычку так наматывать шарф, чтобы тот закрывал нижнюю половину лица.
— Куматэцу? Пф! Даже не сравнивай этого недоумка с отцом, — бросил он в ответ.
Итирохико никогда не расставался с шарфом. Весь город гадал, почему он так одевается, многие считали, что он прячет ожог. Однако правды не знал никто…
Ну да ладно.
Стало быть, я вам вкратце объяснил, как Кюта жил до семнадцати лет. Уловили суть?
Так уж сложилось, что именно в тот раз, когда Кюта выскочил из лачуги под возмущённые крики Куматэцу, за его выходкой последовала случайная, но очень важная встреча. Важная настолько, что она изменила будущее Кюты. Однако о ней я своими словами поведать не смогу. Поэтому дальше рассказ снова будет от лица Кюты…
Каэдэ
Куматэцу нёсся следом и ругался во всю глотку, так что мне пришлось нырнуть в переулки Дзютэна.
Надо сказать, в детстве бегать от него было куда проще: тогда я легко просачивался в находящиеся у земли дыры в стенах, протискивался в дверные щели и скрывался от медведя ходами, в которые его огромная туша просто не пролезала. Но со временем я вырос, и те лазейки спасти меня уже не могли. Теперь мне оставалось лишь тягаться с Куматэцу в скорости.
Наконец рёв стих вдали. Можно было успокоиться и отдышаться.
— Вот ведь приставучий… — бросил я, оборачиваясь и переводя дыхание.
Вдруг на глаза мне попался стул, а на нём — цветок, камелия в горшке. Символ окончания зимы и прихода весны. Родственница легендарной камелии, у которой весна длилась восемь тысяч лет и ещё восемь тысяч — осень…
И вдруг…
Гул.
До моего слуха донеслись посторонние звуки.
— Э? Где я?..
Нет, всё в порядке. Когда-то давным-давно я уже слышал подобное, и мне показалось…
Гул.
Я поднял голову и вгляделся.
Там, вдали, стояло марево, напоминая воздух, прогретый весенним солнцем.
Гул.
Нет, это был не Дзютэн! Я принял за марево толпу людей, пересекавших оживлённый перекрёсток.
Спустя восемь лет Сибуя показалась мне каким-то параллельным миром. Я не ощущал ни капли тоски по прежним временам. Бесконечные высотные здания. Бесконечные окна. Бесконечные экраны. Бесконечные машины. Город казался ненастоящим, пустым, чуждым… Но больше прочего с толку сбивали бесчисленные иероглифы. Город захлёбывался в них: рекламные слоганы, описания товаров, напоминания о правилах поведения, предупреждения. Полотнища многословных объяснений закрывали собой всё пространство. Я невольно задумался над тем, почему люди настолько полагаются на текст.
Но что удручало ещё больше — половину иероглифов я не мог прочесть. Непонятные символы бросались в глаза, и на душе стало до того тревожно, что меня начало подташнивать.
Разумеется, кое-как читать и писать в Дзютэнской школе меня научили. Но среди монстров бытовало мнение, что «мёртвой букве никогда не заключить в себя живую мысль» и что «лучше рисовать картины, чем буквы». Лишь редкие трудяги, вроде отличника Итирохико, умели читать наравне с людьми.
Я почувствовал себя совершенно чужим: мимо текла толпа людей, но меня здесь никто не ждал. Я побрёл куда глаза глядят в надежде совладать с чувством одиночества.
В итоге я оказался в жилом квартале недалеко от оживлённых улиц, у небольшого кирпичного здания районной библиотеки.
В окна, играя тенями на корешках книг, пробивался мягкий свет. В залах царила тишина, посетителей можно было по пальцам пересчитать. После ярких кричащих улиц простота и скромность библиотеки успокаивали меня. Однако тошнота от вида иероглифов всё ещё не прошла.
Хватит, довольно надо мной издеваться! Лучше бы в глаза бросались те символы, которые мне известны. Я надеялся, что, увидев их, смогу освежить детские воспоминания. Но всё было не так просто: произведений, которые крутились у меня в голове, на полках не оказалось. Поэтому, сдавшись, я стал бесцельно бродить вдоль стеллажей.
Наконец я наугад выбрал толстую книгу, открыл на одной из свёрстанных в две колонки страниц и попытался прочитать те символы, что помнил:
— Матросы… корабля… не… ищут… но среди них… враг… долгая… битва…
В тексте постоянно попадался один и тот же иероглиф довольно необычной формы. Но фуриганы[13] у него почему-то не было. Из контекста было понятно, что в истории это слово играет ключевую роль: оно красовалось даже на обложке. Но прочитать его я не мог.
В растерянности я поднял голову и покосился по сторонам. На глаза мне попалась девушка, читавшая том из старого сборника.
С виду моя ровесница, брюнетка с короткими волосами в тёмно-синей форме старшеклассницы. Поверх застёгнутой на все пуговицы рубашки красовался карминно-красный бант. На лацкане пиджака блестел серебристый значок в форме средневекового щита. Под чёлкой белел высокий лоб, по его форме чувствовалось, что незнакомка далеко не глупа. Возможно, она смогла бы разобрать этот иероглиф.
Я какое-то время сомневался, но всё-таки обратился к ней:
— Послушай, как это читается?
Девушка оглянулась, затем уставилась на страницу протянутой книги. Наконец взгляд её круглых чёрных глаз вновь вернулся ко мне, и она кратко ответила:
— «Кит»?
— A-а, «кит».
Точно! Я вспомнил, эта книга, «Белый кит», была у меня в детстве в адаптированном варианте, сложные иероглифы там не использовались. Может, она и попалась мне в руки случайно, но я всё же убедил себя, что выбрал её не просто так.
Чёрные глаза девушки стали ещё больше. Она с интересом разглядывала меня, причём не как слабоумного или сумасшедшего, а с искренним любопытством зоолога, изучающего редкое животное. Мне от такого пристального внимания стало неловко, и я отвернулся. Но сердце будто бы застучало громче обычного. Я совершенно не понимал, почему так реагирую на чей-то взгляд.
А затем… она вдруг отвернулась.
Точнее, её вынудил отвернуться взрыв хохота, раздавшийся со стороны дальнего стеллажа.
— А я тебе говори-и-ил.
— Разве?
— Не помню я.
— Да заткнитесь. Алло? Ну вот, сбросил.
Две девушки и три молодых человека в такой же форме учеников старшей школы, что и моя собеседница, сидели за столами для чтения, выставив ноги в проход, ели сладости из пакета и без конца строчили сообщения на телефонах. У всех на пиджаках виднелись уже знакомые мне значки со щитом. Наверное, одноклассники.
От шума пожилые посетители библиотеки недовольно морщились.
Девушка поставила том на место (книга из серии «Мировая художественная литература» издательства «Тикума Сёбо», на обложке которого значилось только «Кафка») и подбежала к весёлой компании.
Шум тут же прекратился.
Длинноволосая девчонка недовольно уставилась на неё:
— Чего тебе?
В ответ моя знакомая расправила плечи и чётко, словно пытаясь придать голосу уверенности, проговорила:
— Хотите шуметь — выходите.
Другая, кудрявая, одноклассница молча наблюдала за происходящим. Молодые люди следовали её примеру.
Длинноволосая встала из-за стола и смерила ценительницу Кафки высокомерным взглядом.
— И что нам снаружи делать?
— А это уже сами решайте.
Какое-то время длинноволосая девушка молчала, а затем…
— Идём, — бросила она своим товарищам.
И они удалились, тихонько посмеиваясь на ходу. Я увидел, как девушка облегчённо вздохнула. В библиотеке вновь воцарились тишина и спокойствие.
Однако моя знакомая так просто не отделалась. Как выяснилось, та компания поджидала её в темноте до самого закрытия библиотеки.
Длинноволосая задира демонстративно преградила дорогу и сообщила кудрявой подруге:
— Она ещё со средних классов всех бесит. У неё и друзей-то нет!
— О как! Значит, никто не вступится? — удовлетворённо заметила вторая и надменно уставилась на замершую одноклассницу.
Та на мгновение оцепенела, а затем попыталась обойти компанию сбоку.
— Куда? Стоять!
Девушки ухватили её за лямку сумки, отчего содержимое со стуком вывалилось на асфальт. Выпали тетради, ручки и только что взятая книга — тот самый «Белый кит», которого я сегодня пытался читать, пятнадцатый том серии «Библиотека мировой художественной литературы» издательства «Коданся».
Одноклассницы обращались с хозяйкой сумки так, будто имели полное право унижать другого человека.
— Прекратите! — девушка тщетно пыталась отбиться.
— Сказала ведь: снаружи сами решаем, что делать!
— Мы же никому не мешаем, верно?
Парни стояли в сторонке и хохотали:
— Вы это, полегче с ней.
— Ну вы и жуткие!
— Ха-ха-ха.
А затем эта троица кое-кого заметила.
— А?..
Меня, застывшего истуканом.
При виде нежданного гостя двое парней напряглись, зато третий, с зачёсанными назад волосами, ласково улыбнулся, виновато покачал головой и подошёл поближе.
— Так ты всё видел? Понимаешь, у нас тут мелочь одна… — не договорив, он изо всех сил пнул меня коленом в живот и глухо пригрозил: — Ты же никому не расскажешь, правда?
«Ты по сравнению с нами — никто. Заткнись и проваливай», — словно говорил он.
— Чего пялишься? Есть что сказать, придурок?
Я не сопротивлялся, поэтому оставшиеся двое парней успокоились и подошли поближе:
— Э, дай-ка я ему врежу!
— И я!
Они по очереди пинали меня в живот — похоже, их это забавляло. Я какое-то время ничего не делал, лишь думал обо всём, что испытал после возвращения в Сибую: о пустоте внутри, об отчуждённости, об одиночестве, о дискомфорте,