Однако хотя минувшие две недели были наполнены поверхностными мимолетными удовольствиями, непреходящая глубинная радость во мне угасла, как лунный свет на заре. В душе постепенно нарастает тревога, неотвязный липкий страх. Муторное чувство исподволь расползается внутри, точно плющ по древней стене.
Для человека, недавно объявившего, что у него появилась великая цель в жизни, Габриель избрал странную линию поведения: предается праздности и плотским утехам, нисколько не торопясь вернуться на родину, дабы следовать своему вновь обретенному предназначению.
Вчера утром, еще в поезде, я спросил Габриеля, почему он такой томный и расслабленный, когда всего пару недель назад столь пафосно говорил о своих политических амбициях, о намерении занять наследственный пост в Совете Этельстана. Он лишь улыбнулся, словно какой-то скрытой шутке, а потом обратил ко мне лицо, которое по необъяснимым законам страсти стало казаться мне только прекраснее вследствие ужасного ущерба, ему нанесенного.
– Спешить некуда. Нам нельзя возвращаться в Англию, покуда не исчезнет одно препятствие. Некая сила, которая даже в «спящем» состоянии продолжает влиять на события. На первом этапе нашего плана наша задача – проявлять осторожность. Терпение, Морис. Как только путь через ворота освободится, мы в них войдем, и тогда все случится очень быстро. Пока же мы можем двигаться в выбранном нами темпе. Время для работы, для действия скоро настанет. От нас потребуются огромные усилия. А до той поры – почему бы нам не отдохнуть и не развлечься?
Габриель пристально взглянул на меня, с многообещающим выражением. С первых дней нашего знакомства он показал себя человеком редкого дара убеждения и личного магнетизма – даже я сразу «встал к ноге», как послушный мастиф.
Я не могу уйти от него, не могу отстать или убежать вперед. И вот сижу, и жду, и гадаю, что дальше.
В Вене мы уже сутки. Если Брашов и Бухарест изобилуют наследием прошлого, то Вена, безусловно, город будущего. Все здесь гладкое, стройное, современное. На широких улицах и проспектах полно молодежи. Все вокруг находится в процессе непрерывного, текучего изменения и отражает новое восприятие мира. Самому удивительно, но я от Вены не в восторге, мне милее тенистые улочки Востока, едва обузданная дикость Румынии. Возможно, просто новый век не для меня – ну, по крайней мере, жить мне в нем недолго.
Нынешнее наше пристанище, расположенное в старинном районе этого шумного, напористого города, все еще хранит аромат безвозвратно минувших дней, хотя к нему в силу необходимости примешивается дух молодости.
Заведение это отыскал Габриель, буквально нашел по запаху, как и подобает бывалому путешественнику. Нынче вечером мне не до услад: слишком устал, и суставы ноют. Мой друг находится за дверью, рядом с которой сижу пишу в холле. И вот еще одна причина моего сегодняшнего добровольного воздержания: после Румынии у мистера Шона появились новые пристрастия, превращающие обычное дело в пугающе странное. Теперь этот милый англичанин любит смотреть, как какой-нибудь мальчик вскрывает себе вену. Я снова и снова видел этот жутковатый ритуал. Шон сидит неподвижно и с непроницаемым лицом наблюдает, как кровь сначала льет ручьем, потом останавливается – вещество самой жизни, откупоренное, сцеженное, готовое к употреблению.
16 декабря. Снова был на набережной, неподалеку от того самого места, где едва не поставил точку в собственном некрологе. На сей раз я прошел немного дальше и оказался на более благополучном ее участке, где ограда целехонька и Темза не столь опасна.
Холодное зимнее солнце. Отражения в реке почти красивые. Я явился на встречу со своим единомышленником лордом Тэнглмиром, хотя в целях секретности мы не должны были здороваться или показывать выражением лица, что мы знакомы.
Мы встретились на условленном месте у чугунной ограды. По набережной сновали толпы прохожих – все лондонские типажи, от важных чиновников до мелких конторщиков, от цветочниц до изысканных светских дам. В воздухе висел речной смрад и неприятный человеческий запах. Странно, насколько последний заметен, даже когда тебя окружают люди лучшего сорта.
Как и ожидалось, наша встреча была короткой, но важной. Лорд ждал меня, держа на поводке своего волкодава, который сидел около него, шумно дыша. Я подошел, протолкнувшись через шумную гурьбу школьников, тщетно призываемых к порядку учителем, спокойно встал у ограды и устремил глаза вниз, на темную быструю воду. Благородный лорд присел на корточки и принялся гладить пса по спине. Никто из прохожих не обращал на нас ни малейшего внимания, несомненно принимая нас за двух праздных пожилых мужчин, друг с другом не знакомых.
Не глядя на меня, лорд Тэнглмир без всякого выражения произнес:
– Надеюсь, вы воодушевлены нашими успехами.
– Напротив, милорд, – ответил я, неподвижно уставившись на буксир у противоположного берега. – Я разочарован и удручен.
– А вот это зря. Статья в «Пэлл-Мэлл» о несчастной леди Годалминг произвела настоящую сенсацию. О ней по сей день много говорят.
– Но с тех пор-то – ничего! – резко сказал я. – Сколько я ни пытался получить трибуну для выступлений, все без толку. Этот щенок Карнихан не ответил ни на одно из моих писем. Не счел нужным ни вызвать меня в редакцию, ни предоставить мне возможность говорить со страниц газеты, которую в прошлом я знал как свои пять пальцев.
– Сочувствую, – пробормотал Тэнглмир. Он снова погладил пса и что-то тихонько проворковал. Зверь встряхнулся. – Но в таких делах спешка только во вред.
– И более того, – продолжил я, уже всерьез распаляясь, – он ведет «Пэлл-Мэлл» в совершенно неверном направлении, черт возьми. Выбор тематики ужасный – просто идиотский! Карнихан вообще не понимает свою аудиторию. Он никогда не общался со своими читателями, в отличие от меня.
– А я слышал… – Лорд поднял голову и сделал вид, будто любуется облаками. – Я слышал, что при мистере Карнихане тиражи газеты значительно увеличились.
Тут я крепко выругался, но только себе под нос.
– Имейте терпение, – сказал Тэнглмир. – Гордыня – прерогатива молодых. Очень скоро ваш голос вновь будет услышан всеми нашими согражданами.
– И тогда Совет придет к власти? – спросил я, наверняка излишне пылко.
– В конечном счете – да, – ответил лорд. – Если все пойдет по плану.
– Но когда именно? И как, милорд? Каким образом?
Тэнглмир поднялся на ноги. Собака сделала то же самое. Он дернул поводок, и они двинулись прочь, человек и зверь. Лорд бросил мне через плечо, с небрежностью, которая показалась бы оскорбительной, будь на его месте кто-нибудь помоложе:
– Огонь уже зажжен, мистер Солтер. Нужно только подождать, когда пламя распространится.
Похоже, этим загадочным высказыванием мне и придется удовлетвориться до поры до времени.
17 декабря
Уважаемый господин директор! Пишу в некотором беспокойстве по поводу одного нашего ученика.
Он первоклассник[37] (Симеонов дом) по имени Квинси Харкер. Учится у меня богословию. Тихий, задумчивый мальчик, всегда замкнутый и настороженный. Возможно, Вы лучше помните его мать, которая несколько раз посещала школу и произвела на всех неизгладимое впечатление своими манерами и поведением.
Также вы можете помнить его имя в связи с тем, что он долго отсутствовал по причине болезни старого друга семьи. В высшей степени необычное дело. Впрочем, удивляться не приходится: по моим, и не только моим, наблюдениям, Харкеры люди в высшей степени необычные.
Однако пишу Вам не только поэтому. Проблема гораздо серьезнее.
Пока мастер Харкер отсутствовал в этих стенах, я и другие наставники посылали ему задания по урокам, которые он пропустил, дежуря у постели упомянутого друга семьи. Квинси сильно отстал от учебной программы, хотя, надо отдать мальчику должное, он усердно старается все наверстать.
Но эссе, которое он написал для меня дома, вызвало у меня тревогу, какую не вызывало ни одно школьное сочинение из всех, прочитанных мной за почти двадцать лет работы учителем. Задание заключалось в том, чтобы описать содержание и проследить истоки какого-нибудь ритуала в христианской традиции. Большинство учеников, естественно, решили написать о таинстве Святого Причастия, другие – о Крещении, а третьи (Кернкросс, разумеется, и его постоянный соучастник Арчибальд-младший) с нескрываемым удовольствием рассмотрели таинство брака. Харкер же взял для сочинения совсем другой предмет – выбор не просто своеобразный (я не склонен поощрять в учениках чрезмерную оригинальность), но и внушающий глубокое беспокойство.
Господин директор, мальчик написал исследование ни больше ни меньше как на предмет ритуала стригоев[38].
Возможно, Вы незнакомы с этим чудовищным обрядом. Надеюсь, что не знакомы.
Достаточно сказать, что он отличается редкой, совершенно нехристианской жестокостью. Цель его состоит в исторжении последней части души из тела того, кто с рождения использовался как вместилище некой злой сущности, призванной продолжить свое земное существование после смерти. Ритуал является заключительным актом своего рода богомерзкого воскресения. Он возрождает вампира во всей его силе и приводит к полному уничтожению хозяина, то есть человека, служившего обиталищем темного начала.
Разумеется, мы с вами хорошо знаем, что подобные народные верования не более чем примитивные религиозные предрассудки и иррациональная чепуха. Совершенно абсурдно, что древние языческие заблуждения такого рода сохранились до нашего века. Тем не менее меня очень настораживает, что юного Харкера привлекают столь жуткие темы. Он, господин директор, написал свое исследование с необычайным пылом, с почти неистовым воодушевлением