[40], до которых раньше у меня все не доходили руки.
По своевременном прибытии в Лондон мне пришлось проехать несколько миль по подземной железной дороге, что продолжает разрастаться под улицами: скрытый от взгляда мир металла, пара и машинного масла, подобный ветвящимся венам под кожей города. Когда я, покорная обстоятельствам, стояла в вагоне среди своих сограждан, у меня вдруг возникло неодолимое желание выйти на следующей же станции, разыскать в Вестминстере Артура, занятого своими политическими играми, крепко взять его за руку и потащить с собой в поместье Годалминг, чтобы он выполнил свой самый главный и самый важный долг.
Однако я понимала, что у меня нет такого права и что, возможно даже, для подобного вмешательства уже слишком поздно. В конечном счете я решила, что лучше продолжить путь и оказать Кэрри всю посильную помощь. А теперь задаюсь вопросом, не гордыня ли мною двигала и нельзя ли было бы как-нибудь предотвратить трагедию, сделай я другой выбор.
На Виктории я поднялась на поверхность и, пробравшись сквозь вокзальную толчею, села на поезд до отдаленной деревни, где у вокзала меня будет ждать пролетка, чтобы доставить в Холмвудс. На сей раз народу в поезде было побольше, но я нашла пустое купе. Путешествие пролетело быстро, как-то слишком уж быстро. Вскоре после отправления, когда за окнами замелькали грязные фабричные предместья, буквы в книге начали расплываться перед моими глазами, и я незаметно погрузилась в сонное забытье. Очнувшись спустя неизвестное время, я обнаружила, что вид за окнами изменился: вместо дымных промышленных пейзажей Лондона глазам предстала вневременная картина сельской Англии зимой – голые бурые поля, мрачные живые изгороди, ряды безлистных деревьев. Я осознала, что мне привиделся сон. О ком-то из прошлого. О бедной Люси, моей подруге, которую милая Кэрри очень во многом напоминает. Нет ли в событиях странной симметрии? И не свидетельствует ли такая симметрия о существовании некоего плана?
Пока я сидела, уставившись в окно, по стеклу тихо застучал, а потом шумно забарабанил дождь. Ко времени, когда поезд прибыл на конечную станцию, с неба лило сплошными потоками. Никакая пролетка меня не ждала, и мне ничего не оставалось, как нанять за немалые деньги моторный экипаж, который, урча двигателем, стоял на крытой привокзальной стоянке. Его конные соперники, вне сомнения, ушли на перерыв из-за ненастной погоды.
За рулем сидел бледный, по-юношески прыщеватый молодой человек. Мне показалось, он новичок в шоферской профессии и очень волнуется. Чем-то он неуловимо напомнил мне Квинси. Когда я, устроившись на заднем сиденье и вдохнув незнакомый запах спертого воздуха и машинного масла, назвала свой пункт назначения, он уставился на меня с самым ошеломленным видом.
– Поместье Годалминг?
– Да, пожалуйста.
– Вы уверены, мисс? То есть… вы абсолютно уверены?
– Спасибо вам за «мисс», – сказала я, успокоительно улыбаясь. – И да, я абсолютно уверена. Так что… если вас не затруднит?
Поняв, должно быть, по моему лицу, что отказа я не приму, он вернулся за руль, и мы медленно выехали на улицу, под проливной дождь. Дождь тяжело барабанил по крыше автомобиля, словно подгоняя нас.
– Вы знаете лорда Артура? – спросил молодой человек, когда мы осторожно продвигались по коварным проселочным дорогам.
– Да. – Я собиралась ограничиться этим односложным ответом, но неожиданно для себя самой добавила: – Боюсь, теперь уже не так хорошо, как раньше.
Странно, но мой ответ не вызвал у него ни малейшего удивления.
– Вы не одна такая. Говорят, после смерти невесты он никогда уже не был прежним.
– Но его новая жена… – начала я. – Каролина.
– Очень хорошенькая, мэм. Словно с картины сошла. Но она – как бы сказать? – не такая, как мы.
Не придумав подходящего ответа, я снова откинулась на спинку сиденья, и мы продолжили свой путь сквозь ненастье в молчании.
Наконец впереди замаячили знакомые башни усадьбы Годалминг. Мы свернули с дороги и покатили по длинной прямой подъездной аллее. Дождь лил пуще прежнего – яростный и упорный, он низвергался с небес с такой силой, что казалось, отскакивал от земли, производя туманные клубы водяной пыли. Поглощенная этим феноменом, я не сразу заметила странность открывшегося впереди вида. Огромный дом был весь освещен, окна ярко горели в сумраке. Однако по-настоящему поразило меня отнюдь не это зрелище, пусть необычное и слегка тревожное, а нечто совсем другое: по обе стороны широкой мощеной аллеи беспорядочно стояли человеческие фигуры, которые я поначалу приняла за статуи в натуральную величину.
Разумеется, они произвели на меня странное впечатление, но я решила, что это всего лишь оригинальное украшение территории. И только когда мы подъехали ближе, я заподозрила неладное.
– Погодите, – сказала я. – Остановите машину.
– Мисс?
– Пожалуйста. Сделайте что прошу. Сейчас же.
Он затормозил настолько быстро, насколько было возможно при таком дожде. Ко времени, когда автомобиль мягко остановился, несколько статуй уже проплыли мимо. Невзирая на протесты шофера, я открыла дверцу и вышла в бушующее ненастье. Я направилась к ближайшей статуе, представлявшей собой высокого плечистого мужчину примерно моего возраста, и мои худшие подозрения подтвердились.
– Что вы делаете? – прокричала я, возвышая голос над грохотом ливня. – Что, скажите на милость, вы здесь делаете?
Статуя содрогнулась всем телом, и мои последние сомнения рассеялись: передо мной стоял живой человек.
– Делаем, что приказано, мэм, – ответил он низким звучным голосом, в котором явственно слышались нотки досады и стыда.
– Вы слуга у Годалмингов?
– Дворецкий, мэм. Меня зовут Эмори.
– Что ж, мистер Эмори, я Мина Харкер, и я была бы очень признательна, если бы вы объяснили мне, что за дикость тут творится.
По лицу мистера Эмори текли струи дождя. Бедняга, наверное, промок до костей.
– Лорд Артур сейчас в Вестминстере, мэм. А в его отсутствие миледи… – Он помолчал, тщательно взвешивая следующие слова. – Она стала чудить и сумасбродничать. Вскоре после обеда послала всех слуг стоять вдоль аллеи таким вот манером – как статуи.
– Значит, все еще хуже, чем я опасалась, – сказала я. – Разве же мыслимо торчать под таким дождем? Эмори, соберите всех слуг и отведите в дом. Вы, должно быть, закоченели.
– Да, миссис Харкер. Сию минуту. А что насчет хозяйки?
Я нахмурилась:
– С Каролиной я разберусь.
Если бы в это время мимо случилось проезжать кому-нибудь, у кого достало безрассудства бросить вызов столь бурной непогоде, он стал бы свидетелем странного зрелища: процессия несчастных, мокрых до нитки людей бредет под проливным дождем к громадному, почти пустому особняку, освещенному как для грандиозного великосветского приема. Я отправила автомобиль вперед, а сама из солидарности пошла со слугами. В основном все молчали, хотя я задала Эмори один вопрос:
– Она очень плоха?
Сначала верный слуга не ответил, и мне пришлось настойчиво потребовать:
– Мистер Эмори, прошу вас. Скажите правду. Даю вам слово, все останется между нами.
Он наклонил голову, пряча лицо от дождя.
– Мы очень обеспокоены, мэм. Да, она совсем на себя не похожа. Или скорее…
– Да?
– Скорее она снова похожа на себя прежнюю.
Перед дверями дома я остановилась, подняла руку и обратилась к слугам:
– Вы все насквозь продрогли, разумеется. Первое, что каждый из вас должен сейчас сделать, это принять горячую ванну и согреться. Иначе рискуете заболеть пневмонией. Я поговорю с леди Каролиной и позабочусь о том, чтобы ничего подобного больше не повторилось. Мистер Эмори?
Дворецкий шагнул вперед:
– Мэм?
– Как только примете ванну и переоденетесь, будьте добры явиться ко мне. Нам с вами многое предстоит сделать.
– Слушаюсь, мэм. Конечно, мэм.
Он повел слуг в дом, поторапливая и отдавая распоряжения. Когда последние из толпы скрылись за дверями, ко мне подошел шофер, с великим недоумением озираясь по сторонам. Я поняла, что лучше поскорее от него избавиться.
– Возвращайтесь в деревню, – велела я. – И вы премного меня обяжете, если не станете никому рассказывать о том, что видели здесь. – Я достала из сумочки фунтовую банкноту и вручила ему. – Надеюсь, это поможет вам с провалом в памяти.
Вид у него был довольно скептический.
– Гм… да, мисс.
Я достала еще две банкноты:
– И это тоже.
Он просветлел лицом:
– Да, мисс. Благодарю вас, мисс.
Шофер в последний раз огляделся вокруг, словно запечатлевая в памяти все увиденное, и направился к автомобилю.
Не дожидаясь, когда он уедет, я повернулась и поспешила войти в родовое гнездо Годалмингов. Поначалу мне показалось, что в особняке царит полная тишина, нарушаемая лишь рокотом ливня. Но когда среди шума непогоды на миг наступило затишье, до меня донесся пронзительный женский смех, раздававшийся где-то поодаль, но определенно в доме. Я решительно отправилась на поиски источника этих звуков.
В конечном счете я нашла ее без труда, бедную Кэрри[41]: конечно же, истерическим смехом заливалась именно она. Несчастная сидела одна в столовой зале, во главе стола, на котором стояли тарелки с едой, уже начавшей портиться и тухнуть.
Увидев меня в дверях, Кэрри умолкла и поднялась на ноги. Живот у нее уже сильно выпирал под платьем.
Несколько долгих мгновений мы просто смотрели друг на друга. Тогда-то я и заметила прочие прискорбные обстоятельства: сладковатый гнилостный запах, обломанные грязные ногти Кэрри, ее воспаленные, налитые кровью глаза. На секунду мне даже почудился какой-то звук вроде шелеста крыльев – словно где-то в доме бьется случайно залетевшая птица.
Затем леди Годалминг заговорила, и тревога за нее вытеснила из моей головы все прочие мысли.
– Мина? Мина Меррей?