Сидя в скором поезде, уже отъехавшем на несколько миль от станции Годалминг и на всех парах несущемся к столице, я испытывала известное облегчение. Виды за окном были чуть живописнее тех, что открывались взору немногим ранее. Падал снег. Падал, но на земле сразу таял.
Я сидела в купе одна, удобно устроившись и радуясь предстоящим нескольким часам полного покоя. Вскоре обнаружилось, что, если мои мысли не сосредоточены на сиюминутном, они сами собой устремляются к прежним дням – дням нашей молодости, когда все мы впервые встретились. Я гнала воспоминания прочь, но память упорствовала, воссоздавая перед моим внутренним взором определенные образы и картины, в большинстве своем неприятные. Наверняка именно эта моя невольная поглощенность прошлым и объясняет произошедшее далее. А возможно (и эта мысль почти невыносимая), – возможно, дело совсем в другом.
Несмотря на снегопад, поезд двигался плавно и беспрепятственно. Что бы там ни говорили пессимисты, сетующие на упадок страны в нынешнем веке, британские железные дороги остаются предметом зависти всего мира.
И тем не менее в какой-то момент вагон вдруг резко покачнулся, затрясся, судорожно дернулся с пронзительным металлическим скрежетом – и меня швырнуло на пол.
Все произошло чрезвычайно быстро, я даже не успела толком понять, что случилось. Удар падения, вспышка боли – и я лишилась чувств.
И вот, пока я лежала в нелепой позе на полу, не сознавая действительности, мне явился поразительно ясный сон, подобный видению.
Я находилась в каком-то старинном замке вдали от цивилизации, в окружении холодных каменных стен. Я спускалась по крутой винтовой лестнице. Где-то в отдалении часы пробили один раз.
Я ощущала острую, настоятельную потребность сойти по ступеням в самый низ, но спуск казался бесконечным. Невзирая на все мои усилия, у меня было чувство, что я вообще не продвигаюсь вперед. Лестница просто продолжалась и продолжалась, виток за витком, виток за витком.
Спустя несколько времени вдали пробило два, хотя я была уверена, что часа ну никак не могло пройти.
Едва стихло эхо второго удара, я заметила далеко внизу, на самом краю зрения, какую-то фигуру, спускавшуюся по ступеням передо мной. И опознала в ней женщину, которую не видела уже очень много лет. От неожиданности я замедлила шаг, и уже в следующий миг она скрылась из глаз. Я чуть не бегом бросилась за ней, рискуя оступиться и упасть в спешке.
Через минуту она опять появилась в поле зрения, и теперь я лучше разглядела белые руки, серебристое платье, каскад золотых волос. Я радостно позвала ее по имени, забыв во сне, что она давно умерла.
– Люси! Люси, дорогая!
Она, казалось, не услышала меня и продолжала торопливо спускаться по ступенькам.
– Люси! – крикнула я громче. – Люси Вестенра!
Тогда она наконец остановилась и повернулась ко мне. Она была в точности такой, как много лет назад, до тех страшных дней прошлого века, когда великая тьма накрыла наши жизни.
При виде меня Люси улыбнулась, и на лице ее отразилась вся прежняя веселость. Однако заговорила она с пугающей холодной настойчивостью.
– Ты должна проснуться, Мина, дорогая. Ты должна открыть глаза и увидеть общую картину.
– Люси! – воскликнула я. – Как же я рада нашей встрече!
– Я не могу долго разговаривать с тобой, – произнесла она все тем же суровым тоном. – Это… не разрешается.
– Я не понимаю.
– Увидь закономерность, Мина. Увидь закономерность событий и сделай единственно возможный вывод.
– Но я не понимаю, Люси, – запротестовала я.
– Понимаешь, – сказала она, и ее милое лицо расплылось в лучезарной улыбке, какими мы улыбались в юности. – Конечно, ты понимаешь, моя умная Мина. Даже сейчас правда прямо перед тобой.
Сон испортился, приобрел черты кошмара. Из уголков рта у моей старой подруги потекли струйки крови, сначала из правого, потом из левого.
– Люси, – начала я, но было уже слишком поздно. Струйки превратились в ручей, а ручей в фонтанирующий поток.
У меня невольно вырвался крик ужаса и отвращения – полагаю, именно от этого неприличного вопля я и очнулась.
Открыв глаза, я обнаружила, что лежу на полу вагона, а надо мной стоит контролер в опрятной железнодорожной форме. У него было доброе лицо.
– Позвольте помочь вам, мисс. Пожалуйста, примите мои извинения за этот прискорбный инцидент.
– Что случилось? – спросила я, пока он деликатно и учтиво помогал мне подняться с пола.
– Несчастный случай, мисс. На путях был нарушитель. Боюсь, мы не успели остановиться вовремя.
– О боже… – Встав на ноги, я почувствовала легкое головокружение. – Какой ужас.
– Если это вас хоть немного утешит, мисс, он совсем не мучился. Я часто думаю, что такая смерть – в своем роде милость.
Мужчина говорил еще что-то, но я не помню, что именно. Он усадил меня поудобнее и любезно принес мне чашку чая. Спустя некоторое время поезд двинулся дальше. Несчастное происшествие осталось позади.
Немного оправившись, я осознала, что подробности моего сна уже начали потихоньку тускнеть в памяти.
Однако многое запомнилось отчетливо.
Что же за предупреждение сделала мне милая Люси? О какой закономерности она говорила? Какую правду призывала увидеть? Если мой сон не просто фантазия и галлюцинация – что все это означает?
Может ли быть такое? Может ли быть, что Он вернулся?
Я должна хорошенько подумать. Должна во всем разобраться. И непременно должна поговорить с Джонатаном.
22 декабря. Чувство вины мне далеко не в новинку, но сейчас, когда пишу эти строки, оно во мне преобладает в самой необычайной степени. Прежде всего должен заявить, что между мной и Сарой-Энн Доуэль не произошло решительно ничего недопустимого или непристойного. Однако у меня нет ответа на вопрос, хочет ли хотя бы малая часть моего существа перейти подобный Рубикон. В настоящее время достаточно сказать, что там, у постели с бесчувственным телом профессора, мы с ней просто говорили – о многих вещах, но преимущественно о любви и о странных путях, на которые может привести эта разновидность безумия.
Сара-Энн рассказывала о своем возлюбленном, джентльмене сомнительных достоинств по имени Томас Коули, с которым, на мой взгляд, ей следует порвать при первой же возможности. Мы расстались поздно вечером, но целомудренно и как добрые друзья.
Наш неожиданный разговор стал своего рода прелюдией к новостям, поступившим на следующее утро: что рассудок бедной Каролины изрядно расстроен и что она потеряла ребенка. При мысли, что я увлеченно беседовал с мисс Доуэль, в то время как моя жена в одиночку справлялась с этой трагедией, угрызения совести, которые я уже испытывал, стали только сильнее и острее.
Я отправил Мине телеграмму[43], в которой выражал готовность оказать любую помощь, какая потребуется. Спокойный и внятный ответ от нее пришел сегодня днем. «Поезжай в Лондон. Найди Артура и Джека Сьюворда. Скажи обоим безотлагательно ехать в Годалминг».
Разумеется, я был безмерно счастлив услужить и, оставив Сару-Энн за главную в доме, срочно отправился в столицу.
Однако задача оказалась сложнее, чем я ожидал. Похоже, доктор Джон Сьюворд бесследно исчез.
Дома его не было. В клинике на Харли-стрит он не появлялся уже шесть дней, что вызвало большое недовольство и даже возмущение пациентов, чьи визиты к нему пришлось отменить. Сотрудники, персонал и друзья Джека (какие ни на есть) не получали от него никаких известий и, естественно, все сильнее беспокоятся, где он и что с ним.
В конце концов вечером двадцать первого числа я по собственному почину явился в Скотленд-Ярд, чтобы сообщить о пропаже доктора Джона Сьюворда. Встал в очередь к дежурному сержанту, за дородным владельцем ресторана, который вроде бы волновался по поводу безопасности своего заведения. Когда подошла моя очередь, я объяснил характер чрезвычайной ситуации и назвал свое имя и имя пропавшего психиатра.
Сержант – мрачный субъект со скептическим выражением лица – очень странно посмотрел на меня и попросил следовать за ним. Покинув свой пост, он отвел меня в маленькую побеленную комнатку, похожую на монашескую келью. Несколько минут я провел там в одиночестве, за неимением других занятий изучая стены.
– Сейчас к вам кое-кто подойдет, – сказал сержант, прежде чем закрыть дверь.
Я не люблю находиться один в тесных замкнутых пространствах, а потому порядком разнервничался к тому времени, когда дверь снова открылась и в комнатку вошел другой полицейский.
– Участковый инспектор Джордж Дикерсон, – представился он, протягивая руку. К некоторому моему удивлению, он говорил с выраженным американским акцентом. – Прошу прощения, сэр, что заставил вас ждать.
– Ничего страшного, – ответил я. – У вас наверняка много дел.
– Да, работы всегда по горло, сэр. Мне доложили, вы пришли сообщить о пропаже человека. Имя персоны – Джон Сьюворд?
– Так точно.
– А вас зовут… – Он достал из кармана сюртука блокнот и, сверяясь с ним, разыграл целую пантомиму, прежде чем произнести мое имя: – Джонатан Харкер?
Я кивнул. В ответ инспектор посмотрел на меня так, словно мы с ним когда-то очень давно, возможно в детстве, хорошо знали друг друга и теперь он пытается разглядеть в моем нынешнем лице знакомые черты. Он немного помолчал, вероятно обдумывая, какую линию поведения разумнее выбрать.
– Буду с вами откровенен, сэр. Дело в том, что на днях Джон Сьюворд сам приходил сюда.
– Неужели?
– Да, сэр. Насколько я понимаю, он проводит свое собственное расследование.
– О господи. По поводу чего, позвольте спросить?
– По поводу одного моего коллеги. Старшего инспектора Мартина Парлоу.
– А за каким чертом, – осторожно проговорил я, – Сьюворду понадобился старший инспектор? Надеюсь, у него нет никаких проблем?
– Криминальных – нет, сэр. Но вид у вашего друга был весьма встревоженный. Насколько я понимаю, он хотел расспросить Парлоу насчет его прежнего напарника, давно умершего. Еще упоминал про какой-то дневник.