Спрашивать, верю я ему или нет, теперь уже нет необходимости. Ведь я с самого начала знал, что за всеми его медоточивыми речами скрываются темные вещи.
Вот как выглядели все мои последние дни: я спал, видел сны, слышал приглушенные голоса солидных людей, вечером заходил Габриель и давал мне лекарство. С течением времени даже самое странное становится обыденным и из ряда вон выходящее превращается в рутину. А с тех пор, как мы поселились на Шарлотт-стрит, вообще ничего не менялось – то есть не менялось до сегодняшнего утра.
Я проснулся в одиннадцать без малого. Хотя шторы на окнах тяжелые и плотные, в комнату все же пробивалось немного чистого, ясного, холодного света, свойственного только английской зиме. Единственный солнечный луч лежал прямо на моих веках, побуждая проснуться.
Открыв глаза, я обнаружил, что не один в комнате. Моя гостья была мне незнакома. Хрупкая молодая блондинка, прехорошенькая, но с испачканным лицом и растрепанными волосами, как если бы она недавно подверглась нападению. В глазах затравленное, измученное выражение. На грязном платье пятна, похожие на кровавые.
Женщина ходила взад-вперед у изножья моей кровати, с тревогой поглядывая на дверь в соседний номер.
– Вы проснулись? – спросила она.
Я безуспешно попытался произнести нужные слова.
– Я Сара-Энн, – сказала она, отвечая на вопрос, который я задал бы, кабы мог. – И я здесь, чтобы спасти вас, если сумею.
Мне удалось ответить лишь нечленораздельным бульканьем.
Затем эта молодая женщина, эта Сара-Энн, подошла ко мне, подняла с кровати и помогла встать на дрожащие от напряжения ноги. Потом потянула меня к двери со словами:
– Не беспокойтесь. Мистера Шона сейчас нет. Он на поминальной службе. Они вообще все отвлеклись от своих обязанностей. Сегодня день двойной атаки.
Должно быть, на лице моем отразилось недоумение, ибо девушка показалась удивленной и даже расстроенной моим непониманием.
– Я знаю, что они замышляют, – сказала она. – Я выполнила все их требования. И я знаю, для чего они вас предназначили. Сбежав от них, я поняла, что должна спасти вас.
Мы уже достигли двери. Мисс Сара-Энн открыла ее, и мы вышли в коридор, тихий и пустынный. Она крепко взяла меня за руку и потащила вперед. Откуда-то издалека доносился шепот легкого ветра. Тогда я почуял – как чует зверь в клетке, когда смотритель совершает свою первую и единственную ошибку, – отдаленную перспективу освобождения.
Я прохрипел одно только слово:
– Спасибо.
Девушка коротко улыбнулась, блеснув зубами, и я понял, какое впечатление она должна производить на мужчин, имеющих предпочтения, отличные от моих.
– Теперь туда. Спустимся по лестнице. Я не доверяю здешним лифтам.
В самом конце коридора Сара-Энн распахнула двойную стеклянную дверь, и мы оказались на площадке широкой круговой лестницы.
– Мы на третьем этаже. Нужно поторопиться, иначе упустим шанс.
Мы двинулись вниз по ступенькам. Я задыхался, ноги подкашивались от слабости. Желудок крутило и выворачивало. Но Сара-Энн не сбавляла шага, тащила меня за собой, подгоняла. По ней было видно, что она лишь недавно узнала, какие запасы смелости и упорства в ней скрываются. Спускаясь по лестнице, мы не встретили ни одного постояльца или отельного служащего, каковой факт должен был насторожить нас, как я ясно понимаю теперь, когда знаю дальнейшие кошмарные события.
Сара-Энн на ходу старалась мне все объяснить. Что-то из ее рассказа я вроде бы понимал. Но многое казалось лишенным всякого смысла.
– Они держали меня в подполе. Но превращать меня в свое подобие не стали. Пока не стали. Им нужны живые люди, для помощи в мире смертных. И я помогала. Делала что велят. У меня не было другого выбора, сэр, поскольку я уже один раз сбегала раньше, но они меня догнали и притащили обратно. Я сделала все, что они приказали. Соблазнила священника, заложила там внутри бомбу, спрятанную в саквояже. Богослужение будет сегодня, сэр. Они все погибнут. Все, кроме мальчика. Он выживет. Они рассчитали время, сэр, рассчитали так, чтобы все успели зайти внутрь и погибли при взрыве.
Мы уже добрались до следующей лестничной площадки. Мне пришлось остановиться. В совершенном отчаянии я хватал ртом воздух. Меня трясло. Внутренности сводило жестокими спазмами. Еле шевеля своими жалкими, пересохшими губами, я каким-то чудом сумел выдавить единственную рваную фразу:
– Вы сказали… мадам… что-то насчет меня… моего предназначения…
Сара-Энн посмотрела на меня с жалостью и болью:
– Разве вы не знаете, сэр? Разве не поняли?
Я простонал свой ответ.
– Вы были избраны, сэр. Давно, еще в Брашове.
– Избран? – прохрипел я. – Для чего?
– Сэр, вы избраны в качестве матки.
Она сказала бы больше, но тут где-то наверху раздался дикий, пронзительный, леденящий душу крик, похожий на крик какой-то чудовищной птицы, обезумевшей от ярости.
– Они обнаружили ваше исчезновение! Бежим, сэр! Бежим что есть мочи!
Ни слова больше не говоря, мы бросились вниз по ступенькам.
Позади нас и ближе, чем раньше, вновь послышался ужасный крик.
Ровно в ту минуту, когда я решил, что силы мои иссякли, мы преодолели последние несколько ступеней, и Сара-Энн распахнула двойную дверь. В следующий миг мы оказались в роскошном просторном вестибюле, почему-то погруженном в полумрак, и здесь наконец-то увидели людей – как отельных служащих, так и постояльцев. Всего их было человек тридцать, и при нашем появлении все они уставились на нас.
Должно быть, мы представляли собой в высшей степени странное зрелище: глупый старик в ночной рубашке, ковыляющий за руку с молодой женщиной в запятнанном кровью платье. Респектабельные господа и элегантные дамы смотрели на нас, как мне показалось, с вполне естественным изумлением. Слишком поздно я осознал, что они не обычные люди и что в широко раскрытых глазах у них выражение вовсе не изумленное, а скорее насмешливое. И что еще хуже – голодное.
Вся толпа как один повернулась и двинулась к нам медленной механической поступью.
Мой желудок громко забурлил и скрутился в мучительных спазмах. Несчастная Сара-Энн испустила вопль, полный отчаяния. Она дважды сбегала от них. Уверен, третьего раза не будет.
Я изо всей силы сжимал руку девушки, пока существа приближались к нам. Ибо они уже не люди, а именно что существа.
Называть их здесь нет необходимости. Я давно подозревал, что они существуют. Все те страшные европейские сказки – все до единой – вырастают из реальной действительности.
– Простите меня, сэр! Мне очень жаль! – прокричала Сара-Энн, когда они вцепились в нее, мерцая глазами и блестя острыми зубами в полумраке.
В ту минуту абсолютного ужаса я обнаружил неожиданное достоинство.
– Вам не за что просить прощения, – негромко промолвил я. – Я все понимаю.
Затем девушку, снова истошно завопившую, оторвали от меня, и голодная толпа сомкнулась вокруг нее.
Что с ней станется, не знаю. Когда я видел Сару-Энн в последний раз, она все еще оставалась обычной смертной, но подозреваю, долго ей таковой не быть. Скорее всего, при следующей нашей встрече она будет уже не человек, а живой мертвец.
Меня же тем временем крепко держали несколько существ. Главным среди них был субъект, похожий на винного официанта: рано обрюзгший молодой человек с темными эгоистичными глазами.
Он дотронулся до моей щеки и прошипел, сильно шепелявя:
– Вам не штоило убегать, миштер Халлам. Мы принешем вше, что вам нужно, в вашу комнату.
Рука у него была ледяная. Он провел ладонью по моему лбу, и меня объяла милосердная тьма.
Очнулся я в своей постели – словно и не было ничего. Перед глазами стоят ужасные, яркие картины моего неудачного побега, но сейчас, когда лежу на своем роскошном высоком ложе, все произошедшее кажется просто сном.
Если раньше я только подозревал, то теперь знаю точно: я здесь пленник, и меня для чего-то готовят. Возможно, для жертвоприношения?
Я вспоминаю слова бедной Сары-Энн и, кажется, постепенно начинаю понимать правду.
Есть своего рода счастье в сознании, что твой путь предопределен и судьба предначертана. Должно быть, похожие чувства испытывали назначенные в жертву люди во времена ацтеков и инков, когда верховные жрецы вели их к каменным алтарям, чтобы зарезать для умилостивления томимых жаждой божеств. В такой вот полной обреченности на душу твою вдруг нисходит неожиданный покой.
И вот лежу в постели и жду, когда вернется Габриель, поднесет чашу к моим губам и велит выпить сыворотку, в ней содержащуюся. Совершенно обессиленный, я намерен сыграть свою роль до конца. Во всем вокруг явственно наблюдается некий процесс ускорения. Каждый элемент общего замысла целенаправленно перемещается на отведенное ему место.
Уже темнеет. Тени удлиняются. Несколько часов назад я, кажется, слышал отдаленный грохот взрывов. И дикие вопли. В воздухе разлит страх. Повсюду разгораются пожары. Лондон пылает. Город очищают огнем, готовя к тому, что грядет.
11 января. На протяжении многих лет события одного страшного периода моей жизни казались очень далекими и туманными. Я гнала прочь всякие мысли о наших жестоких испытаниях, упорно задвигала в самый дальний угол сознания, и в конце концов все немыслимые ужасы, свидетелем которых я была – от гибели несчастной Люси и чудовищных деяний Трансильванца до женщин-носферату[57], окружавших меня, когда я стояла в огненном кольце, – все они поблекли и выцвели в памяти, как страницы книги, на долгие дни оставленной в саду на солнце. Такое умышленное игнорирование, погружающее мучительные воспоминания в своего рода анабиоз, позволило мне и сохранить рассудок, и взять от жизни немного настоящего счастья. Полагаю, Джонатан, видевший в трансильванском замке вещи похуже, чем виденные любым из нас, на свой манер пытался проделать то же самое.