– Здесь полно русских! – шепотом сказал он.
– Знаем, – сказали мы.
– Учтите, что не каждый русский – советский, – предупредил Черемухин.
– И не каждый советский – русский, – сказал я. – Не учи ученого, Паша. Это мы еще в школе проходили.
Рим – Мисурата
Самолет улетал поздно ночью. В римском аэропорту мы прошли через какие-то камеры, которые нас просвечивали на предмет выявления бомб. Кроме того, нас придирчиво осматривали полицейские. У меня оттопыривался карман. Полицейский указал пальцем на карман и спросил:
– Вот из ит?
– Ля бомба, – пошутил я.
Полицейский что-то крикнул, и все служащие аэропорта, находившиеся рядом, попадали на пол, закрыв головы руками.
– Чего это они? – удивился я.
– Шутки у тебя дурацкие! – проорал Черемухин и запустил руку в мой карман. Оттуда он вынул яйцо. Это было наше русское яйцо, сваренное вкрутую еще на «Иване Грозном». Между прочим, Черемухин сам его сварил и засунул мне в карман, чтобы я не проголодался.
Полицейский поднял голову, увидел яйцо и улыбнулся.
– Не шути! – сказал он по-итальянски.
После этого мы проследовали в «боинг», двери закрылись, и самолет вырулил на старт, чтобы взлететь с Евразийского континента. Стюардесса пожелала нам счастливого полета, моторы взревели, и мы оторвались от земли.
Если вы не летали на «боинге», ничего страшного. Можете себе легко представить. Внутри там так же, как на наших самолетах, только немного фешенебельней. Черемухин сидел у окна, Лисоцкий рядом, потом сидел я, а справа от меня сидел человек с лицом цвета жареного кофе. И в длинном халате. На русского не похож.
Как только мы взлетели, Черемухин с Лисоцким уснули. А я спать в самолете вообще не могу. Я физически чувствую под собой пустоту размером в десять тысяч метров. Поэтому я откинулся на спинку кресла и принялся наблюдать за пассажирами.
Мой сосед прикрыл глаза, сложил ладони и повернулся ко мне, что-то шепча. Я думал, это он мне, но потом сообразил, что сосед творит намаз. То есть молитву по-мусульмански. А ко мне он повернулся потому, что я сидел от него на востоке.
Мусульманин долго разговаривал с Аллахом, чего-то у него клянча. Я совершенно успокоился относительно его происхождения. Он никак не должен был быть русским. Хотя мог быть азербайджанцем или узбеком.
Он закончил намаз и открыл глаза.
– Советик? – спросил я его на всякий случай.
Он сделал рукой протестующий жест. При этом как-то сразу разнервничался, задергался и стал озираться по сторонам. Я широко улыбнулся и сказал внятно:
– Мир. Дружба.
Он вдруг захихикал подобострастно, погладил меня по пиджаку и показал жестами, чтобы я спал. Я послушно прикрыл глаза, продолжая между ресниц наблюдать за мусульманином.
А он, не переставая нервно трястись, откинул столик, находившийся на спинке переднего кресла, и принялся шарить руками в своем халате. Потом он вынул из халата какую-то железку и положил ее на столик. Следом за первой последовала вторая, потом еще и еще. Он совсем взмок, рыская в халате. Наконец он прекратил поиски, еще раз быстренько сотворил намаз и начал что-то собирать из этих железок.
Мусульманин собирал крайне неумело. Он прилаживал детали одна к другой то тем, то этим боком, пока они не сцеплялись. Потом переходил к следующим. Вероятно, он забыл инструкцию по сборке на земле и теперь зря ломал голову.
Постепенно контуры механизма, который он собирал, стали мне что-то напоминать. И как только он стал прилаживать к механизму железную палку, просверленную вдоль, я узнал автомат. Это был наш автомат Калашникова, который я учился собирать и разбирать с закрытыми глазами еще в институте, на военной подготовке. Железная палка была стволом. Мусульманин промучался с ним минут пять, а потом приступил к ствольной коробке. Он ладил ее так и сяк, тихо ругаясь на своем языке, пока я не схватил у него автомат и не приладил в одну секунду эту самую коробку.
Мусульманин повернулся ко мне и побледнел. Его лицо при этом стало голубым. А я уверенными движениями в два счета закончил сборку автомата, проверил ударно-спусковой механизм и положил автомат на столик.
– Вот как надо, чучело ты необразованное! – ласково сказал я.
Он посмотрел на меня благодарными глазами, еще раз погладил по лацкану, вынул из кармана патроны и зарядил автомат. Потом он сунул его под халат, встал и удалился по направлению к пилотской кабине. Последние его действия мне не понравились. Зачем ему патроны? Где он тут собирается стрелять?
Минут через пять к пассажирам вышла стюардесса с пятнами на лице и начала что-то говорить. Я растолкал Черемухина, чтобы он перевел. Черемухин долго слушал стюардессу, причем челюсть его в это время медленно отвисала.
– Самолет захвачен экстремистами, – наконец перевел он. – Их двое. Один с автоматом, а у другого бомба… Вот елки-моталки! Не было печали. Взорвут ведь, как пить дать, взорвут!
Черемухин потряс Лисоцкого.
– Да проснитесь вы, Казимир Анатольевич! Сейчас взрываться будем!
Лисоцкий проснулся и захлопал глазами. Уяснив суть дела, он вдруг вскочил с места и закричал стюардессе:
– Я протестую! Я советский гражданин! Вы не имеете права!
Черемухин осадил Лисоцкого и спросил у стюардессы, куда собираемся лететь. Стюардесса сказала, что об этом как раз ведутся переговоры. Экстремисты хотят зачем-то лететь в Южную Америку. В Уругвай. Вопрос о том, что не хватит горючего, их не волнует.
– Тоска! – сказал Черемухин. – Не хватало нам только в Уругвай попасть.
Пока шли разговоры с экстремистами, наш самолет летал на одном месте по кругу. Мы кружились над Средиземным морем как орел. Или как орлы. Это все равно.
Из пилотской кабины вышел мой экстремист с автоматом и принялся прогуливаться по проходу. Каждый раз, проходя мимо меня, он выражал мне знаками почтение и привязанность.
– Чего это он вам кланяется? – не выдержал Лисоцкий.
– Благодарит за творческое сотрудничество, – сказал я.
Лисоцкий не понял. А Черемухин, видя такой оборот, предложил мне потолковать с экстремистом. Я подозвал его, и мы стали торговаться. Черемухин переводил.
– Если вас не затруднит, высадите нас в Африке, – попросил я.
– Где? – спросил экстремист.
– В Каире, – сказал я.
– Невозможно.
– В Алжире.
– Невозможно.
– Слушай, я у тебя автомат сейчас развинчу! – пригрозил я.
– Мохаммед всех взорвет к Аллаху, – парировал экстремист. Мохаммед был его напарником по угону.
– Ладно! Африка – и никаких! По рукам? – спросил я.
Мусульманин нахмурился, пошевелил губами, сморщил свой кофейный лоб и произнес:
– Мисурата.
– Чего? – спросил я.
– Он говорит, что это такой город на берегу Средиземного моря. В Ливии, – сказал Черемухин.
– А как там в Ливии? – спросил я Черемухина.
– Да как сказать… – пожал он плечами.
– Хорошо. Летим в Мисурату, – сказал я. – Только побыстрей. Вам все равно заправиться нужно, чтобы до Уругвая дотянуть.
Экстремист кивнул и ушел передать мой приказ пилотам. Самолет повалился на крыло и взял курс на Мисурату. Пассажиры смотрели на меня с ужасом. Они думали, что я самый главный в этой банде.
Мы приземлились, и мой экстремист проводил нас к выходу. Вместе с нами высадили женщин и детей. Естественно, ни о каком багаже речи не было. Он остался в багажном отделении самолета. Мой портфель был при мне, у Черемухина была папка с документами и валютой, а у Лисоцкого авоська с едой, картой Африки и разговорником. В таком виде мы ступили на гостеприимную землю Африки.
Вокруг был песок, на котором лежала бетонная взлетная полоса. Поодаль находилась будочка. Это было здание аэропорта. Наш самолет заправился горючим, взлетел и взял курс на Уругвай. Вместе с чемоданами Лисоцкого и Черемухина.
– Да… – сказал Черемухин. – Вот вам и международное право. Пошли искать людей.
Мы двинулись к будочке. Женщины и дети, высаженные из самолета, пошли за нами. У будочки была автобусная остановка. Вскоре подошел автобус и повез нас в город. Автобус был наш, львовский.
Через полчаса мы доехали до Мисураты. По улицам ходили темнокожие молодые люди. Можно было дать гарантию, что здесь мы не встретим ни одного соотечественника. Женщины и дети пошли в отель ждать, когда им окажут помощь их правительства. Мы на это рассчитывать не могли, поэтому отправились к пристани, чтобы сесть на пароход, идущий в Александрию.
Мисурата – Сахара
Первым человеком, которого мы увидели в порту, был генерал Михаил Ильич. Он расхаживал по пристани в тех же черных очках и с фотоаппаратом, что сутки назад в Неаполе. При этом он насвистывал песню «По долинам и по взгорьям».
Увидев нас, генерал расхохотался на всю Африку.
– Вот так встреча! – плача от смеха, закричал он. – Вы же должны быть в Каире!
– А вы должны плыть в Марсель! – сказал я.
Генерал повернулся к морю и погрозил ему кулаком.
– Ладно! Они еще у меня попляшут! – пообещал он. – Нет, вы видели, а? Советских граждан, а? – с грозным изумлением добавил он.
Затем Михаил Ильич доложил нам, как он провел прошедшие сутки. Его приключение было почище нашего. На земле чуть-чуть не стало меньше одним генералом в отставке. Но, к счастью, все обошлось.
Итак, Михаил Ильич стал жертвой мафии. Лишь только, расцеловав нас и запечатлев на память на фоне торговца спагетти, генерал скрылся за углом в своих темных очках, его грубо схватили, засунули в рот платок и кинули в автомобиль. Автомобиль, свирепо скрипя шинами, понесся по жарким неаполитанским улицам. Спутниками генерала были два молодых человека в масках. Они держали Михаила Ильича под руки, для убедительности водя пистолетом перед его очками. Как выяснилось впоследствии, очки сыграли в этом инциденте решающую роль. О чем я и предупреждал.
Генерала вывезли за город, к морю, и затолкали в какую-то яхту. Говорить он не мог из-за платка, а снять с него очки молодые люди не догадались. Яхта понеслась по морю и доставила генерала на остров Сицилию. Это их бандитский оплот.