Глава 17. Дара
Радужная бесконечность не отпускает меня. Я слышу голоса, хоровое женское пение: нежное и ласковое, будто баюкающее. Я не чувствую тела, не могу поднять рук, пошевелить ногами, просто лежу недвижимо и уплываю в дрожащую, будто расплавленное зеркало, тишь.
— Дара… моя нежная… вернись ко мне, — слышится изредка мягкий голос, но, чтобы разобрать его, приходится сильно напрягаться, от этого в висках пульсирует, и меня снова тянет в убийственную тишину. Хочется в ней остаться навечно. Чтобы никто не тревожил, чтобы перестало болеть. Здесь нет опасности, нет тех, кто может обидеть. Нет моего врага…
Изредка я чувствую яркое покалывание кожи, особенно внизу живота, а еще горячую влагу на щеках, будто кто-то плачет надо мной, прижимает губы ко лбу и шепчет, шепчет, шепчет…
— Да-а-ара-а-а…
— Мама-а-а…
Меня подрывает от сильного импульса, прошивающего позвоночник, выгибает спину, и сильные руки тянут вверх и вперед, отчего приходится согнуться до резкой тошноты.
— Слава Стихиям! — кто-то хрустально смеется над ухом, перебирает мои мокрые от пота волосы крупными пальцами и поглаживает по плечам широкими приятными ладонями. У меня все болит-горит, тело, словно через терку пропустили, а низ живота дергает острая боль.
С алой вспышкой перед глазами осознаю, что могла потерять ребенка. Отпихиваюсь от человека, что прилип ко мне, как кленовый лист на окно, и щупаю впалый живот. Кажется, нет неприятных ощущений, но так страшно осознать, что внутри меня нет той маленькой звездочки, из-за которой мне хотелось дышать. Наверное, ребенок для меня — шанс не сойти с ума. И потерять его — настоящий конец.
— Нет… только не это, — плачу и комкаю рубашку, а сильные ладони собирают мои пальцы и тянут вверх. К горячим губам, к горячим слезам. Не моим слезам.
Я поднимаю голову и сквозь влажную пелену вижу размытое лицо мужчины.
— Он жив. И ты жива. Все хорошо, Дарайна. Приляг на несколько минут, — он осторожно нажимает на плечи и поправляет подушку.
Ладонь спускается с плеч, плывет вдоль солнечного сплетения, рисует круг на животе, не касаясь, а меня бросает в дрожь, и каждая клеточка тела умоляет его не останавливаться. Подарить больше тепла.
Я слежу за движениями Эмилиана и понимаю, что вижу не Марьяна, а того, кто приходил ко мне в иллюзиях. Мужчина теперь гладко-выбрит, у него длинные темные волосы, затянутые в тугой хвост, синие глаза, как небо перед грозой, а еще мягкие черты, крепкий подбородок и ровный нос, без шрамов и изломов. Ласковые очерченные губы дрожат в счастливой улыбке. У него идеально-чистая кожа, совсем не такая грубая, как у изверга, цвета кофе с молоком. Мне хочется провести по ней пальцами, я даже тянусь, а когда король замечает движение и садиться возле кровати на колени, я просто прикрываю глаза и пытаюсь найти в себе силы поверить ему.
— Ты мой дар, — говорит он тихо, сипло, и опускает горячий вспотевший лоб на мою кисть. По телу ползут необычные колючки, они сгущаются под ребрами и оплетают, как лозы актинидии, мое сердце, пробуждают в душе новые силы, отчего с моей руки на кожу короля перепрыгивают яркие импульсы, как разряды тока, и он с рывком отстраняется.
Смеется, но не открыто, а сдержанно.
— А ты кусаешься, асмана. Ты теперь маг, осторожней, нужно еще многому научиться.
Он поднимается медленно, будто выжидает-тянет время, будто желает испытать-понять, как я буду на него реагировать. Целует мою руку, как истинной леди, слегка коснувшись тыльной стороны ладони губами, а затем подхватывает халат с высокого стула и протягивает мне.
— А теперь начнем жить, — раскрывает передо мной шелковое полотно и приглашает взглядом надеть.
Я прислушиваюсь к ощущениям: встать смогу, и мне очень даже нужно встать, и нужду справить, и заглянуть в зеркало, чтобы убедиться, что я — это я, но мельком смотрю под мокрое от пота одеяло и ужасаюсь: я под ним совсем раздета.
Эмилиан лукаво улыбается и снова показывает на халат, качает им перед лицом, как алым парусом.
— А где помощницы? — тихо спрашиваю и прячу за уголком постельного белья свой румянец смущения.
— Я всех распустил, — отвечает Эмилиан. Просто, без лишний церемоний, будто это так обычно — распустить слуг. — Только ты и я в замке. Охрана еще есть, — кивает в сторону двери. — Парсий — поваренок, и Месс — советник. Ах, на конюшне и в саду еще есть мужчины. Кого позвать?
— Нет, спасибо, никого не нужно, — мотаю головой. — Я сама. Выйди, пожалуйста.
И он снова улыбается: на этот раз уже не лукаво, а коварно. И без бороды мужчина кажется мне необыкновенно красивым и искренним, даже слишком. Стигма на животе напоминает, что она никуда не делась — мягко заворачивает поясницу в тугой томный комок и откидывает меня на подголовник кровати с выдохом через зубы.
— Ты — будущая королева, а я твой жених, — Эмилиан ступает ближе, а я сжимаюсь, но не от страха, а неожиданности. У меня от него колючки по всему телу, сильнее, чем были. — Так положено. Мы будем делить комнату, даже если ты этого не желаешь. Загляни в законы Мемфриса, руна памяти уже должна была все тебе раскрыть до конца.
— Она только не сказала, кто такой Марьян, и почему вы оба хотели от меня сына!
Эмилиан внезапно меняется в лице. Детская радость сменяется яростью и темной злостью.
— Мариан требовал от тебя сына?! — и голос с шаловливого переходит на хриплый, как перегруженные колонки, и густой, как смола.
— Представь себе, — отвечаю жестко, показывая, что ничего абсолютно не поменялось. Я все еще пленница, я все еще просто сменила адрес тюрьмы. — Кто он тебе? Брат? Зачем я вам? Почему на двоих не поделили, чтобы было смешнее? — горько ухмыляюсь, отчего Эмилиана неприятно перекашивает. — Или думаешь, что твоя ласка и забота сотрут из моей памяти эти десять лет мучений?
Король комкает халат и уводит прямой взгляд вниз. Думает, глядя в пол, качается и даже отступает немного. Мне кажется, что он сильно исхудал, крепкие мышцы живота втянулись, углы скул выделились, а обнаженные плечи остались крупными, но смуглая кожа утончилась, стала уязвимой, будто он не ел неделю. Что за странные метаморфозы с королем, и это прошло несколько часов? Пытаюсь выглянуть в окно, чтобы понять сколько времени провалялась в обмороке, но там глубокая ночь — ни зги не видать.
— Дара, — Эмилиан подходит ближе, и в его холодных глазах появляется новая уверенность, которую я не замечала раньше. Ее не было и у Марьяна. — Я больше не хочу обещать, что буду лучше, чем твой муж. Я не буду ждать от тебя встречных шагов, ласки, понимания, — он тяжело выдыхает. — Или любви, которой нет. Но ты в моем доме — пожалуйста, следуй правилам и слушайся, если не хочешь навредить себе и ребенку. Можешь воспринимать меня, как слугу, не более, но терпеть мое присутствие придется. Есть некоторые обстоятельства: ты стала непростым магом, а такие, — он уводит взгляд в угол и поджимает губы. — Такие маги у нас под запретом. Я хочу защитить тебя, Дарайна, — снова смотрит в глаза: с печалью и теплотой. — Пожалуйста, позволь просто защитить тебя и нашего сына. Больше я у тебя ничего просить не стану.
— Даже пообещаешь меня не трогать? — спрашиваю, прижимая к себе одеяло.
Он не двигается, смотрит прямо, а затем мягко говорит:
— Я это уже обещал. Зачем повторять? Только по согласию, только если ты сама попросишь.
— Я не попрошу, — откидываю одеяло и, не думая о своей обнаженности, ныряю в красную ткань, ухожу в другую часть комнаты, где есть ванна и санузел, и, только обернувшись в дверях, замечаю, как Эмилиан растягивает губы в довольной улыбке.
Глава 18. Эмилиан
Десять суток без сна. Десять восходов. Десять закатов. А Дарайна все не приходит в себя. Я не могу есть, двигаться, дышать, мышцы выламывает от усталости, кожа, словно обожженная соком риэйсы, а сердце не бьется, потому что я почти потерял надежду снова посмотреть в зелень глаз любимой.
Каждую минуту я молюсь. Не потому что обречен на быструю смерть из-за стигмы, нет, а из-за того, что не представляю, как это — потерять Дару. Столько лет искать, любить ее до встречи, а сейчас… просто потерять? Нет, пожалуйста, Великие Стихии!
Над Дарайной третий день клубятся густые тени. И это наводит на меня ужас, холодный, забирающий все силы до последней капли. Темное Измерение раскрыло свою пасть и готово мою пару поглотить, вместе с нерожденным ребенком. А я ничего не могу сделать.
Дара слабеет. Стремительно и необратимо. Каждый день я вглядываюсь в бледное лицо, обтираю кожу влажной тканью, расчесываю золотистые волосы, слушаю нитевидное сердцебиение и замираю у постели, когда не могу услышать слабое дыхание девушки. Последними силами хочу полечить хрупкое тело, но Дара блокируется какой-то особенной магией, позволяя только касаться кожи, вглубь заживление не проходит, отталкивает меня на несколько метров сильными импульсами. Первый раз я от этого потерял сознание, во второй несколько часов ничего не видел, а на третий я понял, что Дара намного сильнее меня. С одной стороны она вытягивала из меня силы через связь, с другой не позволяла дать ей немного больше, будто неосознанно защищала меня от выгорания. Искра — не вечна, ее можно истратить до дна и никогда больше не быть магом. А я был на грани отчаяния и готов был отдать Даре все и даже больше, только бы она выкарабкалась.
Месс приходил несколько раз в день, чтобы проверить состояние девушки и убедиться, что я еще не подох рядом с ее постелью. Советник качал головой и десятки раз пробовал защитить ребенка от истощения, но Дара не подпускала. Как и меня отшвыривала старика непривычной для нас магией.
Вот и сегодня Месс склоняется над девушкой, ведет ладонями вдоль ее тела, а затем отходит в сторону.
— Что-то изменилось, Эмиль. Смотри, как переливается ее искра, — он вытягивает перед собой ладонь и собирает пальцы в пучок: из груди Дары вырастает фантомный цветок и раскрывается разноцветными лепестками. — Об этом никто не должен знать, — шепчет советник, рассматривая радужные переливы и всплески магической сердцевины. — Иначе тебя свергнут.