Дейнман приветствовал ее старания цветистой похвалой. Под рыбу он выбрал бутылку ее любимого «сансерра», а к шербету подал «монбазьяк».
Сегодня вечером он испытывал к жене нежность, видя в ней глуповатую молодую девушку, которая осознала свою ошибку, раскаялась и нуждается в утешении.
Джорджиана была подавлена и необычно тиха. Зная причину этого и в то же время понимая, что она не догадывается о звонке Сола, Дейнман старался поддерживать приятную беседу. Спросил о том, как прошел день, и, не дожидаясь ответа, принялся рассказывать анекдоты, услышанные от своей секретарши Селии, которая знала все последние светские сплетни.
Джорджиана вежливо слушала и время от времени улыбалась. Дейнман понимал, что его внимание помогает жене успокоиться.
Проходя мимо ее стула, чтобы открыть бутылку вина, он нагнулся и поцеловал Джорджиану в шею.
— Сегодня вечером ты просто прелестна, — прошептал Дейнман ей на ухо, получив в ответ легкую улыбку.
Бледная, хрупкая красота Джорджианы по-прежнему волновала его. Драгоценная безделушка, яичная скорлупка, готовая треснуть от неосторожного обращения…
Доктор откупоривал бутылку, размышляя о том, что бледная и хрупкая психика Джорджианы тоже доставляет ему удовольствие. Год за годом собирая осколки человеческих жизней, сталкиваясь с напором требовательных пациентов, он приходил домой, где ждала безропотная, уступчивая и не слишком умная жена. Он не видел необходимости сталкивать ее с суровой реальностью. В конце концов, она была счастлива в том мире, который построила для себя сама. В мире эгоистичного ребенка.
Дейнман прекрасно знал, что в другой обстановке, при нехватке денег на причуды и в отсутствие партнера, защищающего ее от жизни, Джорджиана рано или поздно обнаружила бы свою порочность и ввергла себя в серьезные неприятности. Он также сознавал, что ее непреодолимая страсть к интригам и коварству оставалась потенциально опасной. И все же продолжал считать жену ребенком, наивной чужестранкой, нуждающейся в его покровительстве.
Дейнман вспомнил, что она пленила его с первого взгляда, когда пришла на прием. Ему захотелось обладать этой женщиной и заботиться о ней. Вскоре она полностью впала в зависимость от его воли, его руководства и любви. Он ловко и ненавязчиво управлял ее жизнью, как считал нужным. При необходимости не стеснялся прибегать к хитростям, но это не умаляло его любви.
Когда вино было выпито, Дейнман сказал:
— Дорогая, ты выглядишь усталой.
Джорджиана кивнула. Ей нравилось, когда с ней разговаривали заботливым тоном. Муж взял ее за руку, повел наверх, раздел, как умелая горничная, и уложил в постель. Затем опустился рядом на колени, взял ее руку и начал равномерно поглаживать.
— А-ах… — пробормотала она.
Продолжая поглаживания, Дейнман переместил руку на ее талию, а затем на бедра.
— Позволь, я помогу тебе спуститься по длинной винтовой лестнице в прекрасный сад, — мягко сказал он.
— Да, — улыбнулась она. — Мне нравится…
Он начал говорить, направляя разум Джорджианы вниз по ступеням в солнечный сад, наполненный ароматом цветов.
— Твое сознание плывет… — мечтательно сказал он. — Все твои неприятности медленно уплывают прочь, как ленивые рыбы…
Скоро она отяжелела и стала вялой. Тогда Дейнман вынул из лацкана пиджака иглу и снова взял жену за руку.
— Ты не почувствуешь боли, Джорджиана. Просто теплое покалывание и ощущение любви и доверия. — Он ввел иглу в сустав пальца почти до кости. Джорджиана вздохнула и улыбнулась. — Так… Ты можешь доверять мне. Со мной ты в безопасности. Это Дейнман, твой муж. — Он погладил ее щеку.
Джорджиана издала низкий довольный звук.
— Джорджиана! Слушай меня. На этот раз ты почувствуешь боль. Но ты сможешь ее вытерпеть. — Он опять ввел иглу.
Черты Джорджианы исказились. Она задохнулась.
— Хорошо. Теперь, Джорджиана, слушай очень внимательно. У Тэры будет еще один ребенок, — с медленным нажимом сказал он и наложил руки ей на лицо, конвульсивно дернувшееся от страха. — Да, для тебя это болезненно, но ты можешь вытерпеть, — напомнил он. — Ты знаешь, что не хотела бы иметь ребенка. Ты бы растолстела, а на коже появились бы морщины и пятна.
Джорджиана что-то лениво пробормотала.
— Когда Тэра родила Алессандру, ты была очень несчастна, — мягким, монотонным голосом вещал Дейнман. — Ты была так несчастна, что украла у Тэры девочку и увезла ее с собой. — Тело Джорджианы сильно дернулось. — Та часть твоего сознания, которая чувствует боль и стыд, забыла о том, что ты сделала, — продолжал Дейнман. — Но теперь ты вспомнишь. Ты вошла в сад, где никого не было, и утащила Алессандру. Это было очень опасно. И очень плохо.
Дейнман вновь пережил то страшное утро. Ему позвонил обезумевший Ксавьер и заставил поехать на поиски Джорджианы.
Дейнман вспомнил, как они нашли Джорджиану на кухне коттеджа в Корнуолле, где та в детстве проводила каникулы. Годовалая Алессандра была заперта в спальне наверху. Визг ребенка разносился по всему дому. А Джорджиана стояла на кухне как зомби и окровавленными пальцами лениво касалась лезвия хлебного ножа.
Тем временем Тэра лежала в лондонской больнице. В результате аварии ее позвоночник получил незначительное, но роковое повреждение. Сол гнал «порше» как сумасшедший, желая поскорее узнать о судьбе дочери. Тогда-то Тэра и потеряла свое виртуозное мастерство. А вместе с ним и ребенка, которого носила. Своего второго ребенка, ставшего причиной помешательства Джорджианы.
— Джорджиана, тебе причиняет боль то, что у Тэры будет ребенок, — с напором сказал Дейнман. — Тебя очень злит мысль, что у нее ребенок от Сола. Это так злит тебя, что тебе хочется причинить ответную боль. Так?
— Да.
Он гладил ее руку.
— Я могу это понять, Джорджиана. Я не сержусь на тебя за эти плохие чувства. Ты же знаешь, что я люблю тебя, правда?
— Да.
Он продолжал гладить ее руку.
— Я хочу, чтобы ты слушала еще внимательнее. Ты опять почувствуешь боль. Когда ты украла маленькую Алессандру, ты не хотела убивать ребенка, которого Тэра носила в себе, но это случилось. Из-за того, что ты сделала, ребенок Тэры умер. И теперь ты снова пытаешься причинить Тэре боль. Если она потеряет это дитя, Сол решит, что ты виновата в смерти еще одного ребенка. Ты понимаешь, о чем я говорю?
— Да, — прошептала она.
Лицо Джорджианы сморщилось так жалобно, что теперь его можно было представить лицом старой женщины.
— Ты не хочешь отвечать за еще одну смерть?
— Нет. — Ее глаза блестели от слез.
— Ты должна оставить Сола и Тэру в покое. Теперь у тебя другая жизнь. Лучшая жизнь. У тебя есть муж, который любит тебя и заботится о тебе больше, чем это делал Сол. Так?
— Да.
— Ты чувствуешь боль, Джорджиана? Боль оттого, что причинила страдания другим людям?
— Да.
— Скоро я разбужу тебя. Ты будешь помнить, о чем мы говорили. Ты будешь думать об этом и вспомнишь, что именно пообещала мне. Ты почувствуешь боль. Но ее будет нетрудно вытерпеть, потому что ты вспомнишь, что я понял, почему ты сделала то, что сделала, и что я не виню тебя. Ты не злой человек, Джорджиана. И я прощаю тебя за то, что ты сделала.
— Да.
— Но ты должна оставить Сола и Тэру в покое. — Он помолчал. — Скажи мне, что ты должна сделать.
Низким, ровным голосом она повторила слова мужа.
Дейнман взял ее руки в свои.
— Теперь мы вдвоем пройдемся по саду. А потом поднимемся по ступеням. Выше и выше, пока ты не проснешься. А когда ты проснешься, то почувствуешь себя умиротворенной и отдохнувшей. И я буду с тобой.
Он медленно вернул ее к действительности, в живой мир сознания.
Она открыла удивленные глаза, улыбнулась и протянула к нему руки.
Дейнман размышлял, насколько полно разум Джорджианы усвоил его указания и сколько раз придется повторить сеанс гипноза, чтобы установка стала незыблемой.
Прижавшись щекой к щеке Джорджианы, Дейнман улыбнулся и подумал о предстоящем звонке Ксавьера. Он скажет ему, что дело сделано, и посоветует Тэре поискать другие развлечения вместо беременности.
ГЛАВА 28
— Я хочу сказать, что ты никогда не должна покидать меня, — промолвил Рафаэль, едва она открыла глаза. — Никогда!
Алессандра жадно потянулась к нему, все еще одурманенная сладким сном, в котором снова пережила любовный акт, последовавший за их воссоединением.
Прежде чем поведать о семейном совете Савентосов, прежде чем поделиться своими планами на будущее, прежде чем пообещать, что он больше никогда не допустит повторения прошлого, Рафаэль уложил ее в постель и губами, руками и телом сказал, что любит ее.
— Я хочу ощущать тебя, — выдохнула Алессандра, прижимаясь к его крепкому нагому телу. — Хочу обонять тебя, вдыхать твой запах…
— Ты меня замучаешь, — проворчал он, качая головой. — Должно быть, ты думаешь, что у меня выносливость быка.
— Не думаю, а знаю, — прошептала она, обольстительно приоткрывая губы и забираясь под него.
Рафаэль знал, что ей нравится быть под ним; она наслаждалась весом его большого тела, давящего, удерживающего, закрывающего все, кроме их любви. И он был без ума от этого выражения зрелой женственности.
Алессандра вздохнула, широко раздвинула ноги, выгнула спину и впустила его в себя.
Она начала стонать. Рафаэль зажал ей рот ладонью.
— Тише, любовь моя! Твои родители подумают, что я тебя насилую.
— Вот именно, — прошептала Алессандра в благоговейной признательности, когда на нее накатила волна экстаза, возносящая ее к невиданным высотам.
За завтраком Алессандра не хотела хвастаться Рафаэлем как лучшим призом из всех, которые ей доводилось выигрывать.
Но это было почти невозможно. В очень английской атмосфере ее дома Рафаэль выглядел еще более романтично и экзотично, чем прежде. Экзотичной была не только его внешность, но и поведение.
Даже в присутствии родителей он продолжал смотреть на жену долгим глубоким взглядом, как будто впивая и медленно смакуя ее. Один или два раза он поднимал руку, чтобы коснуться ее лица, и шептал: