Усталый и опустошенный, он сел на скамейку возле бюро пропусков, не в силах больше задавать вопросы, и совсем было сдался, когда кто-то из гражданских служащих похлопал его по спине и сказал, что час-другой назад встретил комиссара Гренса в длинном темном коридоре подвального этажа, ведущем в архив.
Дверь в архив городской полиции стояла настежь.
Свен Сундквист шагнул в первый узкий проход между одинаковыми металлическими стеллажами. Материалы расследований, в хронологическом порядке. Он открыл дверку в соседнюю, проходную комнату — новые ряды стеллажей. В глубине находилась третья, самая большая комната, где хранились самые старые дела, машинописные документы, по краю полки — год, месяц, день.
Там кто-то был.
Кто-то шевельнулся, он уловил дыхание, неподалеку от выхода, на одном из двух читательских столиков, горел свет.
Он сидел у соснового стола на жестком стуле.
— Эверт!
Свен видел широкую, чуть сутулую спину.
— Эверт, послушай!
Несколько шагов, и Свен Сундквист остановился рядом.
— Эверт, это я. Свен.
На столе лежала раскрытая картонная папка. Дело двадцатисемилетней давности. Расследование о причинении вреда здоровью полицейского.
Молодая сотрудница полиции серьезно пострадала и остаток жизни проведет в приюте.
Свен Сундквист пробежал глазами открытую страницу дела, где несколько раз встречалось ее имя.
Анни Гренс.
Они были женаты?
Свен чуть не полжизни знал своего начальника.
Этот человек бывал и агрессивным, и раздраженным, и натянутым, и сосредоточенным, и усталым, и неистовым, а то и все сразу.
Но никогда таким, как сейчас.
Свен никогда не встречал эту женщину.
Даже когда Свен положил ему на плечо руку, комиссар не пошевелился.
Хотя Эверт из тех, кого просто так за плечо не возьмешь, не любил он прикосновений и не скрывал этого.
Единственная женщина в жизни Эверта, от которой он не мог отступиться, и оттого она стала его одиночеством.
Свен Сундквист наклонился, заглянул ему в лицо.
Полузакрытые глаза, тело напряженное как струна, налитая кровью шея и дрожащие руки — он взял коричневую папку, положил на колени.
— Она умерла. Я убил ее.
Марианна Херманссон не любила летать.
Мощные порывы ветра сотрясали самолет, и она решила, что никогда впредь не позволит никому распоряжаться своей жизнью. Огляделась по сторонам. Никто вроде бы не боится. Дети в конце концов успокоились, некоторые уснули, коллеги в форме и социальные работники негромко беседовали или читали глянцевые журналы, которые достали из кармашков кресел, стюардессы сразу задернули штору, отделяющую хвост от передней части салона, и исчезли. За стеклами иллюминатора вечерело, небо вверху и облачная пелена внизу, ничего не разглядишь, но она знала, что Балтийское море давно осталось позади, сейчас они, наверно, где-то над Центральной Германией. Она посмотрела на сидевшую рядом Надю, та спала, а Херманссон думала о двух минувших днях, о странном ощущении, что возникло у нее во время допроса этой девочки с изрезанными предплечьями, похожей на ее младшую сестру, думала о том, как по-разному складывается жизнь в разных условиях. Самолет снова тряхнуло, она наклонилась вперед, поправила у спящей девочки ремень безопасности, коснулась ее тонкой хлопчатобумажной кофты и в тот миг, когда ее рука дотронулась до Надиного живота, она вдруг почувствовала, что он вправду округлился, что уже весной эта пятнадцатилетняя девочка родит другого ребенка.
Это еще не скорбь. Еще не одиночество. Их не было и не будет, пока он способен продолжать….
Ее окровавленная голова у меня на коленях.
Он убил ее, давным-давно, он сидел за рулем, он положил начало жизни без мыслей, несчетным дням в инвалидном кресле у окна с видом на залив.
Ее больше нет.
Эверт Гренс дрожал, дрожал с тех самых пор, как шесть часов назад в бетонном гараже впервые услышал сообщение о смерти.
Сейчас он стоял посреди туннеля.
На лбу фонарь, в руках противогаз.
Он продолжал работать, он не знал иного способа и будет работать, пока мучительная боль внутри и гнетущая тоска не принудят его остановиться.
Он вошел в туннель через серую стальную дверь в стене крунубергского гаража, зная, что в ту же минуту спецподразделения, по четверо полицейских в каждом, сдвигают чугунные крышки девятнадцати канализационных колодцев, спускаются под землю и шаг за шагом продвигаются к Фридхемсплан. Он прошел метров сто и остановился на площадке, где сходилось несколько туннелей, образуя подобие большого зала, коротко кивнул сотруднику спасательной службы, когда заработали десять передвижных вентиляторов, размещенных в системе туннелей, — на сей раз никакие костры им не страшны. Гул огромных вентиляторов едва не заглушал рацию в его руке, он прибавил громкость, чтобы все ожидающие приказа коллеги и социальные работники могли без труда держать связь.
Потом Эверт Гренс отвернулся, устремил взгляд в один из туннелей.
Скоро он схватит убийцу.
— Что ты, черт побери, делаешь?
Голос донесся из темноты, где проход сужался. Знакомый голос.
— У меня есть разрешение.
Ларс Огестам собирался домой, когда занимавшийся вечер нашептал ему об Эверте Гренсе и новой операции в стокгольмских подземельях. Как был в легких туфлях из тонкой черной кожи, он выскочил из конторы на Кунгсбру и по заснеженным тротуарам помчался к месту сбора в крунубергском гараже.
— Что? Так это же, черт возьми, мое разрешение, Гренс! — Он смотрел на бумагу в протянутой руке комиссара.
— Конечно.
— Ты получил его от меня на прошлую операцию!
— Я не вижу здесь даты, ограничивающей срок его действия. Потому что прокурор, который выдал разрешение, не счел нужным ее проставить.
Рация затрещала, двое полицейских, находившихся в туннелях в нескольких сотнях метров отсюда, докладывали обстановку. Огестам подождал, пока шум вентиляторов не стал опять единственным звуком, какой он слышал.
— Я прекращаю эту операцию.
— Пожалуйста. Если хочешь подвергнуть моих людей смертельной опасности. Ты не хуже меня знаешь, что мы взяли под контроль все выходы. Прекращая операцию, ты подставишь наших людей под удар, сделаешь их беззащитными перед человеком, который уже совершил убийство.
— Эверт, я знаю, что произошло.
— Я очищу эти туннели.
— Ты действуешь опрометчиво.
— Уходи.
На все ушло полтора часа.
Он вернулся на место сбора, за сотню метров от двери в крунубергский гараж, где туннели сходятся, образуя довольно просторное помещение.
Туннель под Алъстрёмергатан под контролем. Мы входим.
Он справился, спокойно перевел дух, операция завершена.
Костер погашен. Дым выветривается.
Все прошло быстро. Бездомные действовали так же, как в прошлый раз, пятнадцать очагов возгорания, но теперь полицейские были в противогазах, а вентиляторы повернули дым в сторону поджигателей, которые задыхались от собственных костров.
Мы под перекрестком Флеминггатан и Фридхемсгатан. У нас нет ключей от двери в соединительный коридор. Придется взломать.
Когда подземные обитатели поняли, что убежать не удастся, кое-кто из них пошел в атаку, вооружившись палками, ножами и камнями.
Пострадал полицейский. Прошу помощи. Возможно сотрясение мозга в результате падения.
Через несколько минут Гренс внезапно покинул свой пост на перекрестке.
Найдено помещение, которое кажется жилым.
Патруль в туннеле под Альстрёмергатан вызывал всех социальных работников, Эверт Гренс присоединился к ним.
Довольно большое помещение, изначально, похоже, армейский склад. Одиннадцать обитателей.
Одиннадцать женщин, из них четыре несовершеннолетние.
Он стоял в дверях, осматривал это подобие жилища: перевернутые ящики вместо столов, красные скатерти, вазы, несколько стульев, диван, лампы, подключенные к проводке под потолком. Молча они одна за другой вышли из комнаты, Эверт запомнил грязные изможденные лица, особенно девочку с множеством серебряных колечек в ухе, ту самую, с фотографий разыскной базы.
Вдали слышен шум. Возможно, кое-кто сумел сбежать.
Они продолжали опустошать подземелье, отловили еще двенадцать бездомных, двенадцать мужчин разного возраста, обнаруженных в разных частях туннельной системы. Вместе с одиннадцатью женщинами их отвели к бытовке на Фридхемсплан. Когда их, грязных и замерзших на январском морозе, допросили, Гренс принял решение. Нельзя людям, черт побери, жить в таких условиях, среди крыс и темноты. Он распорядился выставить охранников из частных агентств у каждого спуска в районе Фридхемсплан. Коль скоро мы выгоняем их на улицы, власти обязаны о них позаботиться. И те, что сбежали, те, кого полиция не сумела схватить, никогда больше не вернутся под землю.
Эверт Гренс одиноко стоял в темноте туннеля.
Он упаковал свой противогаз, ручные фонари, смолкнувшую рацию. Операция прошла четко, организованно. Он не изменит своей оценки и позже, когда это будут обсуждать в СМИ и на внутренних собраниях. Двенадцать мужчин, семь женщин и четыре несовершеннолетние девочки выдворены из подземелий и взяты под опеку. Кое-кто заявлял, что двое пожилых бездомных, которых через неделю после зачистки нашли замерзшими в туннелях метро возле Стадсгордскайен (тот и другой были раздеты догола, так часто бывает, когда смерть ходит об руку с морозом; одним из них оказался Миллер), — кое-кто заявлял, что их гибель есть результат закрытия туннелей, эти люди отчаянно искали тепла. Но Гренса такие доводы не убедили: бездомные замерзали насмерть каждую зиму.
Комиссар медленно зашагал прочь, один шаг тяжелый, другой едва заметный, негнущаяся нога болела, усиливая хромоту. Он направлялся к двери в гараж полицейского управления, минувшие несколько часов были полны хлопот, он проголодался, хотел пить и решил наведаться к торговому автомату в коридоре, а затем продолжить облаву на человека, которого, собственно, искал.