Что еще он мог сделать? Сразиться с Вельстилом за жизнь этого монаха, сразиться с помощью кулаков или чар? То и другое бессмысленно. В первом случае Вельстил его уже однажды превзошел, что же касается второго…
Творить вспышки огня или света, создавать фамильяров — в драке эти умения вряд ли пригодятся. В отличие от Чейна, который в своем чародействе полагался на ритуалы и заклинания, Вельстил предпочитал магические артефакты. Впрочем, Чейн и сам время от времени занимался изготовлением артефактов, а потому логично предположить, что и Вельстил мог пользоваться заклинаниями, предпочтя их быстрое действие медлительному, но мощному воздействию ритуала. А ведь у старшего вампира не одно десятилетие опыта в подобных делах.
Опять-таки Вельстила могут защитить его новые слуги, которых сейчас ожидает трапеза, а затем — служение своему создателю.
Чейн вошел в коридор у входа, поднял засов на двери первой кладовой — и в этот миг наверху раздался пронзительный крик.
В стенах обители заметалось душераздирающее эхо. Молодой монах истошно вопил от ужаса, очнувшись в тот самый миг, когда в него безжалостно впились ледяные пальцы и клыки творений Вельстила. С каждым новым криком зверь, обитавший внутри Чейна, бился и метался все неистовее… а потом крик резко оборвался.
Чейн вошел в кладовую и поставил на пол лампу. Ни о чем не думая, он перебирал одежду, одеяла и куски холста, из которого можно было смастерить и навес, и дорожные мешки. Обнаружил стопку темных монашеских ряс — и застыл.
В памяти его всколыхнулись картины старых казарм в Беле. Одеяния, которых касались его пальцы, были так… так похожи на серые мантии, которые носили молодые Хранители.
Так похожи на то, что носила Винн.
У нее не было ни власти, ни силы в отличие от тех, кто получает их только по праву рождения. Не было призрачной влиятельности, которая возносила бы ее превыше всех прочих людей. Нет, Винн возвысила себя куда более осмысленным путем.
Чейн с силой стиснул пальцы, комкая темную шерстяную рясу, которая лежала наверху стопки. И попытался задушить неотвязное чувство ложного голода. Затем сгреб охапку одежды и швырнул в коридор.
Он собрал все припасы, какие могли пригодиться в дороге, и сложил их грудой в прихожей. Холстина, толстые шерстяные одеяла, чтобы укреплять палатки, фонари, кресало и трут, ножи и все прочее, что может послужить оружием, а также чайник, чайные листья и несколько фляг для воды. От Вельстила Чейн узнал, что даже вампирам необходимо пополнять запас влаги в организме, когда у них нет (или почти нет) возможности кормиться кровью. Наконец Чейн вернулся к лестнице на второй этаж, и когда он шагнул на последнюю ступеньку, то едва сдержался, чтобы не броситься назад.
Двери всех келий по левую сторону коридора были распахнуты настежь. В коридоре стоял Вельстил, а вокруг него топтались шестеро обращенных.
Чейн не испытывал отвращения к сильным запахам, но вонь мочи и испражнений показалась ему омерзительной. В момент гибели у живого существа опорожняются мочевой пузырь и кишечник, а эти шестеро не мылись с самой первой ночи своего посмертия. Их грязные рясы были изодраны в клочья, когда в безумии голода они нападали друг на друга. Все шестеро были с ног до головы покрыты засохшими пятнами черной вампирской крови, и только их лица и руки были густо вымазаны свежей кровью их последнего собрата.
Двое из обращенных были совсем еще юноши, лет двадцати с небольшим, но они припали к полу на четвереньках, точно звери, ворча и принюхиваясь. У одного изо рта обильно текла розовая слюна.
Позади Вельстила стояла — уже не на четвереньках — женщина постарше. Она покачивалась и, глядя по сторонам, что-то едва слышно бормотала, но в ее бормотании не было смысла. Рядом с ней сидел на корточках с видом потерявшегося щенка безбородый мужчина с седыми волосами — тот самый, из первой кельи, что растерзал свою молодую соседку.
А вот и она сама, женщина, которую Чейн захотел спасти…
Она съежилась, прижавшись к стене, половину лица закрывала спутанная копна темно-каштановых волос. Когда-то она, вполне вероятно, была хороша собой, но теперь Чейн не сумел определить, так ли это. Ее лицо, горло, запястья, обнаженная грудь были покрыты полузажившими ранами, которые особенно резко выделялись на мертвенно-бледной коже. Женщина слишком скудно питалась, чтобы у нее хватило сил полностью исцелиться. Когда она глянула на Чейна, глаза у нее стали почти бесцветными и лицо передернулось, то ли от голода, то ли от страха.
Шестой обращенный стоял, привалившись спиной к стене. Он был мускулист и плотно сложен, и пальцы его рук, прижатых к каменной стене, скрючились, словно когти. Черноволосый, курчавый, с массивной нижней челюстью, он принюхивался, точно волк, — принюхивался к Вельстилу, напряженно вглядываясь в спину своего создателя.
Чейн ощутил, как в него один за другим впиваются горящие взгляды обращенных. Жажда, терзавшая их, все громче отзывалась и в нем, но на Вельстила, похоже, это не действовало.
— Я позаботился, чтобы они оставили кое-что и для тебя, — сказал он.
Вельстил счистил со своего плаща почти все комья засохшей грязи и прочие следы путешествия по бездорожью. И аккуратно зачесал темные волосы, открыв белоснежно-седые пятна на висках. Перед Чейном опять был тот самый благообразный господин, с которым он познакомился в Беле, — разве что чуть-чуть поизносившийся в дороге. И стоял он в окружении своих вонючих рабов словно аристократ среди почтительной дворни.
Вот только глаза у него были совершенно ледяные, напрочь лишенные даже тени голода. Он понятия не имел о том, что натворил здесь… что вынудил натворить Чейна.
Вельстил качнул головой в сторону последней двери с правой стороны коридора:
— И поторопись, потому что тебе еще долго, очень долго не представится случай утолить свои аппетиты.
Он щелкнул пальцами, отчего молодая женщина вздрогнула и съежилась еще сильнее, а затем указал на лестницу. Чейн посторонился, пропуская обращенных.
Один только курчавый мужчина задержался возле него, оглядел с головы до ног и принюхался, словно проверяя, годится ли он в пищу. Когда все ушли, Чейн крадучись двинулся к последней двери справа. Дверь была приоткрыта. Чейн протянул руку и кончиками пальцев распахнул ее настежь.
У юнца, валявшегося на полу кельи, были рыжие волосы и веснушчатая бледная кожа. Он был намного моложе тех, кого Чейн в первую ночь запирал в этих кельях… впрочем, воспоминания о той ночи у него остались самые смутные. Ворот и рукава шерстяной рясы монаха были разорваны и измазаны кровью, кровь покрывала также горло и запястья. На указательном пальце хрупкой правой руки виднелась едва заметная мозоль — след долгого общения со стило или пером.
Ресницы мальчишки дрожали. Из маленького рта вырывалось частое неглубокое дыхание.
Чейн присел на корточки рядом с ним, обхватил его затылок. Голод — все тот же ложный голод — с новой силой вспыхнул в нем.
Если мальчишку бросить вот так, он истечет кровью и умрет — бессмысленная трата жизни. Впрочем, эта жизнь была обречена, как только Чейн ступил на порог обители. Чейн наклонился ниже, клыки его заныли, удлиняясь. Лицо мальчика было так близко, что он кожей чувствовал его слабое дыхание.
— Что вы здесь изучали? — спросил он.
Ответа не последовало, лишь сомкнутые веки мальчишки на секунду дрогнули.
Кем он стал бы, когда вырос? Уж наверняка не двуногим скотом в обширном человеческом стаде.
Чейн обхватил второй рукой подбородок мальчишки, задрал его вверх. Из ран на истерзанном хрупком горле начала сочиться свежая кровь. Чейн крепко сжал обеими руками голову мальчишки.
И резким движением крутнул ее вбок.
Хрустнули позвонки, и прерывистое дыхание мальчика оборвалось.
Чейн уронил тело на каменный пол и на четвереньках пополз прочь.
Цепляясь ногтями за дверной косяк, он кое-как выпрямился и опрометью выскочил из кельи. На середине лестницы он остановился и прижался лицом к ледяному камню стены, стиснув челюсти и скрежеща удлинившимися клыками.
Мальчик мертв… все, все, кто был здесь, так или иначе мертвы. Остались только их записи, да и те со временем истлеют, потерявшись для мира в этом убогом уединении.
Ногти Чейна заскрежетали по стене.
Снаружи ждал, раздражаясь от нетерпения, Вельстил, но мысли Чейна были заняты другим. Сбежав по лестнице, он бросился в библиотеку, примыкавшую к кабинету. И застыл в дверном проеме, обездвиженный паникой.
Взгляд его метался по книжным полкам. Чейн помотал головой. Все эти книги, свитки, фолианты, рукописи — он просто не в силах бросить их здесь. И унести все тоже не сможет. Как же ему выбрать, что взять с собой, если столько придется оставить?
Впрочем, время не ждет.
Чейн выдернул с полки одну книгу, за ней другую. Он выбирал те, которые уже осмотрел раньше, со смутно знакомыми названиями, а еще те, что потолще и с убористым шрифтом, а стало быть, содержащие больше знаний. Он туго набивал книгами холщовый мешок, позаимствованный в кабинете. Даже когда мешок был уже набит доверху, Чейн все еще лихорадочно обшаривал взглядом оставшиеся сокровища. И наконец, развернувшись, бросился бежать из этого царства мертвой тишины.
Снаружи Вельстил внимательно наблюдал за тем, как шестеро его подопечных, раздевшись донага, обтираются снегом. Затем он велел им надеть чистые рясы и привесить к поясам кухонные ножи либо топорики. Курчавый мужчина вооружился, как дубинкой, железным шкворнем.
— Берите поклажу, — приказал Вельстил, и дикие вампиры пришли в движение, задергавшись, точно марионетки на ниточках.
При виде этого Чейна передернуло — он-то знал, каково им сейчас. Именно так отдавал приказы Торет, его создатель, когда Чейн не спешил повиноваться. Когда Дитя Ночи сотворяет себе подобного, новый вампир обречен вечно покоряться любому приказу своего создателя.
Вечно, вернее, до тех пор, пока создатель не будет уничтожен.