— Если полистать «Сибиллу»,[5] какое там изображение инфляции! — заметил Клиффорд Ларр.
Я не обижался, когда меня исключали из серьезного разговора. Невежество способствует скромности. И меня вполне устраивала отводимая мне роль развлекать дам. Женщины редко бывают напыщенными. А я не обладал способностью изображать из себя мужчину-законодателя. Фредди же Импайетт выполнял эту роль с трогательной неосознанностью. Фредди был невысокий, плотный, лысеющий, внушительный мужчина в жилете и с легкой сединой, — этакий самодовольный добряк с крупным честным лицом и приятной лошадиной улыбкой. Он не произносил буквы «р». Клиффорд Ларр был высокий, тонкий, чуть щеголеватый, непростой, нервный, ироничный человек, вооруженный сознанием своего превосходства и не терпевший дураков, — один из тех колких, нелюбезных, замкнутых эгоцентриков, которых полным-полно среди нашего чиновничества.
— A table, a table![6]
Продолжая свой разговор о фунте стерлингов, оба мужчины в ответ на призыв Лоры отправились следом за мной вниз.
— Представляете, Хилари, снова будем есть французскую мерзость!
— Я придерживаюсь точки зрения Виттгенштейна,[7] который сказал, что ему безразлично, что есть, лишь бы всегда одно и то же.
— Хилари живет на вареных бобах, за исключением тех случаев, когда ест у нас. Что вы ели сегодня на обед, Хилари?
— Вареные бобы, конечно.
— Немного белого вина, Хилари.
— Самую каплюшечку.
— Эти юноши там у вас все еще курят марихуану?
— Я понятия не имею, что они делают.
— Опять — каждому свой ящичек!
— Непременно надо будет зайти их навестить, — сказала Лора. — Я пишу сейчас новую статью. И мне кажется, я могла бы им чем-то помочь. Ну хватит, Хилари, нечего ухмыляться!
Последним увлечением Лоры было посещение лекций по социологии и интеллектуальная журналистика: она писала статьи о «молодых» для женской странички.
— Молодые — они такие бескорыстные и храбрые по сравнению с нами.
— Угу.
— Я это серьезно, Хилари. Они действительно храбрые. Они принимают такие серьезные решения, и их нисколько не волнуют деньги или общественное положение, и они не боятся жить в настоящем. Они ставят свою жизнь на карту во имя идеи, ради приобретения опыта.
— Крайне глупо с их стороны.
— Я уверена, что в юности вы были ужасно благоразумны и прилежны, Хилари.
— Я думал только об экзаменах.
— Вот видите. Когда вы мне расскажете о своем детстве, Хилари?
— Никогда.
— Хилари патологически скрытен.
— На мой взгляд, нельзя было давать фунту плавающий курс, — сказал Клиффорд Ларр.
— При нынешнем кризисе мы решили остаться дома на Рождество.
— Вы знаете столько языков, Хилари, а никуда не ездите.
— По-моему, Хилари никогда не выезжает за пределы Лондона.
— По-моему, он никогда не выезжает за периметр королевских парков.
— Вы по-прежнему бегаете каждое утро вокруг Гайд-парка, Хилари?
— Как вы смотрите на фунт, Хилари?
— Я считаю, что он должен разнести в прах все другие валюты.
— Хилари обожает конкуренцию и в то же время такой шовинист.
— Я просто люблю мою страну.
— Это так старомодно.
— Если вы запоете «Страна надежды и славы», Фредди запоет «Широка страна моя родная».
— В свое время патриотизму учили в школе, — изрек Клиффорд Ларр.
— В моей школе патриотизм считали неприличным, — сказал Фредди.
— В Итоне полно большевиков, — заметила Лора.
— Правительство поставит барьер росту цен, — сказал Клиффорд Ларр.
— Надоело мне слушать разглагольствования пролетариев о цене на мясо, — заметил Фредди.
— Ели бы себе икру.
— Хилари, как всегда, не о том.
— Но им ведь не обязательно есть все время бифштексы, — мы же не едим.
— Могли бы жить на вареных бобах — Хилари вот живет же.
— Или на сардинах. Или на буром рисе. Гораздо здоровее.
— Ну, хватит. Мне положительно не нравится словарь Фредди.
— Хилари такой воинственный петух.
— Кстати, о пролетариях, Хилари: я просил бы вас сказать Артуру Фишу, чтобы он не разрешал этим пьяницам приходить к нему на службу.
— Это не пьяницы, это наркоманы.
— Но вы согласны со мной, Хилари?
— Согласен.
— Я считаю — это недопустимо.
— Хилари, а Фредди говорил вам, какую пантомиму мы будем ставить?
— Нет. Я еще ничего ему не говорил. Это будет «Питер Пэн».[8]
— Не может быть!
— Вам не правится «Питер Пэн», Хилари?
— Это моя любимая пьеса.
— Хилари считает, что Фредди испоганит ее.
— Можно не спрашивать, кто будет играть Хука и мистера Дарлинга.
— Режиссер всегда забирает себе главную роль.
— Фредди — актер manqué.[9]
— Чрезвычайно двусмысленное произведение, — заметил Клиффорд Ларр. — Вы склоняетесь к фрейдистской интерпретации?
— Нет, скорее — к марксистской.
— Гм.
— Не надо быть таким негативистом, Хилари.
— А почему бы не интерпретировать ее в христианском духе: Питер — это младенец Христос?
— Хилари говорит, почему бы не интерпретировать пьесу в христианском духе?!
— Реджи Фарботтом будет играть Сми.
— Бр-р-р.
— Хилари завидует.
— Мне пора, — сказал Клиффорд Ларр. Он всегда уходил рано. Мы гурьбой двинулись наверх.
После того, как он ушел, мы сели в гостиной пить кофе и, естественно, принялись обсуждать его.
— Такой несчастный человек, — сказала Лора. — Мне так его жаль.
— Я ничего о нем не знаю, — сказал я, — и не знаю, почему вы считаете его несчастным. Вы оба вечно считаете людей несчастными, чтобы можно было их пожалеть. Я подозреваю, вы считаете его несчастным только потому, что он не женат. Вы, наверное, и меня считаете несчастным. Как только я уйду, вы скажете: «Бедный Хилари, мне так жаль его: он такой несчастный».
— Не надо, Хилари, нас кусать, — сказал Фредди. — Еще виски?
— Капелюшечку.
— Что-что?
— Капелюшечку.
— Ну, а я все-таки считаю, что он несчастный, — заметила Лора, наливая мне виски. — Он ведь интересный мужчина, но держится так сухо и церемонно и говорит только о фунте стерлингов. Ни о чем личном, никогда. Я думаю, у него есть тайное горе, которое он скрывает.
— Женщины всегда считают, что у мужчин есть тайное горе. Это помогает отбивать их у других женщин.
— А мужчины вроде вас, Хилари, считают, что женщины всегда оговаривают других женщин.
— Правильно, дорогая, не давай ему спуску.
— А потом он носит крест на шее.
— Клиффорд? В самом деле?
— Во всяком случае, что-то на цепочке, я думаю, крест — я видела летом, когда он ходил в нейлоновой рубашке.
— Ты ведь не рассердилась на меня, Лора, правда, не рассердилась?
— Конечно, нет, глупенький! Хилари разважничался, но поставить его на место ничего не стоит.
— Неужели Клиффорд верующий — быть не может!
— Не знаю, — сказал Фредди, — он такой замкнутый, так наглухо застегнут на все пуговицы — я думаю, настоящих друзей у него вообще нет. Так что он вполне может быть католиком. Я, конечно, не осмелюсь его спросить.
— Лора считает, что ему нужна женщина.
— Хилари опять начинает задираться!
— Я хочу играть Сми.
— Просто Хилари хочет сделать бяку Реджи.
— Вы это серьезно, Хилари? Если вы захотите, из вас вполне может выйти пират…
— Я это, конечно, несерьезно. Вы же знаете, как я отношусь к пантомимам, которые мы ставим.
— Хилари против живых картин.
— Слава Богу, да.
— Пойду поищу коньяк, — сказал Фредди. И вышел.
Я так и не понял, как надо толковать эти исчезновения Фредди но четвергам — была ли то просто случайность, или они сговаривались с Лорой, и он уходил, чтобы дать ей возможность порасспросить меня о более интимных вещах. Она, естественно, тут же принималась меня прощупывать и не теряла времени даром.
— Мне кажется, у вас какое-то тайное горе, Хилари.
— Не одно, а сотни две.
— Ну поделитесь со мною хотя бы одним.
— Я старею.
— Глупости. А как поживает Кристел?
— Хорошо.
— А как Томми?
— Хорошо.
— Хилари, до чего же вы любите молоть языком!
Расстался я с Импайеттами вовсе не для того, чтобы идти домой. Я не стал у них задерживаться, потому что до полуночи должен был попасть еще в одно место. Моим хозяевам я об этом, конечно, не сказал: они сочли бы мой поступок «дурным тоном». По четвергам я всегда являлся к Кристел (Кристел — это моя сестра), чтобы вытащить от нее Артура Фиша. Это «вытаскивание» стало уже традицией. Дело в том, что Кристел было иной раз трудно избавиться от Артура, поэтому мне следовало явиться и увести его. А быть может, я сам решил установить наблюдение — во французском и английском понимании этого слова — за отношениями моей сестры и данного молодого человека? Так или иначе, происхождение этой традиции кануло в Лету. Ведь Артур-то был не так уж молод, как, впрочем, и все мы.
Кристел жила в однокомнатной квартирке на захудалой улочке за Норс-Энд-роуд, и, если быстро идти, я мог покрыть расстояние, отделявшее эту улочку от Куинс-Гейт-террейс, минут за двадцать. Я всегда старался ходить но Лондону пешком, когда позволяло время. Кристел была моложе меня больше, чем на пять лет, и, как и я, одинока. Она перепробовала много разных занятий. Была официанткой, секретаршей, работала на шоколадной фабрике. Теперь она решила стать портнихой, по, насколько я понимал, большую часть времени перешивала юбки соседок за несколько пенсов. Я ей немного помогал деньгами. Кристел жила предельно экономно. Самым большим ее расходом было угощение, которое она устраивала раз в неделю Артуру и мне. Импайетты никогда не приглашали Кристел на ужин, ибо она для таких приемов была слишком мало начитанна. Лора изредка приглашала ее на чай.