Послушавшись его совета, я поела немного, и меня не стошнило. Вскоре я совсем свыклась с качкой и еще до прибытия в Сидней была в состоянии прогуливаться по палубе рядом со своим опекуном.
Между нами не было влюбленности и даже намека на флирт. Я не умела флиртовать. Просто у Джона Джослина добрый характер, и к тому же мы интересны друг другу — так я объясняла себе нашу дружбу, хотя глаза его цвета морской воды порой блестели и улыбались как-то совсем особенно. Мне не приходило в голову, что кто-нибудь из нас может придать этому особое значение. Когда мы прощались, он сказал, что надеется как-нибудь еще увидеться со мной.
Сбегая по сходням с чемоданом в руках, я, к своему удивлению, заметила среди встречающих одного своего знакомого из Мельбурна. Я очень ему обрадовалась, потому что впервые попала в Сидней и не знала, куда пойти, где лучше остановиться на те несколько дней, пока я буду в городе. Правда, это меня не пугало. Я чувствовала себя как птица, впервые расправляющая крылья; я думала снять комнату в гостинице неподалеку от вокзала и осмотреть исторические места города, а потом уж ехать домой.
Но у моего мельбурнского знакомого были иные планы. Первым делом он взял у меня чемодан, кликнул кэб и посоветовал остановиться в «Метрополе», тихом и очень приличном отеле рядом с небольшим парком на одной из оживленных улиц в центре города. Сам он жил где-то поблизости. Он объяснил, что о моем приезде из Новой Зеландии узнал от моих родных и, приехав в Сидней по делам, решил, что может оказаться мне полезным, поскольку неплохо знает город.
Я призналась, что в Сиднее у меня знакомых нет; правда, мама просила меня позвонить старой своей подруге, муж которой заведовал сумасшедшим домом.
— Я буду вашим Preux chevalier[12] и покажу вам Сидней, — сказал мой знакомый.
На ближайшие несколько дней я позабыла и про мамину подругу, и про сумасшедший дом.
Прежде мы с моим Preux chevalier не слишком близко знали друг друга. Он интересовался моими литературными опытами и давал мне кое-что читать. И еще он был одним из немногих, с кем я могла практиковаться во французском языке. К тому же он был женат и имел дочь моих лет — именно оттого, заключила я, он и относился ко мне так предупредительно.
Все время, пока я жила в Сиднее, он был на редкость любезным и приятным рыцарем. Каждый вечер он водил меня обедать, а потом в театр, на концерт или на прогулку в порт. Днем мы бродили по городу или совершали прогулки по изумительно живописным его окрестностям. Он рассказывал мне о первых днях освоения страны, показал Пинчгут, каменную крепость на одном из островов посреди гавани, построенную в 1857 году. Мы любовались изяществом и благородными линиями построек, выполненных по проектам архитектора-заключенного Гринвея, ходили в Художественную галерею и Публичную библиотеку, подолгу сидели при лунном свете в порту близ Манли, следя за разноцветными огоньками судов, бесшумно сновавших взад-вперед, и лучом прожектора с мыса, скользившим по темным водам залива.
Вероятно, мы были на редкость странной парой. Он, светский человек, элегантный, уверенный в себе, привыкший к всеобщему вниманию, и рядом я, в летнем, сшитом своими руками платьице и обвисшей шляпке с голубой лентой или в простеньком вечернем туалете из белого шифона по крайней мере трехлетней давности. В то время наряды меня не интересовали, но все же я чувствовала себя довольно безвкусно одетой, и мне было неловко в обществе этого Preux chevalier. Правда, сам он, казалось, не замечал этого. Он вел себя со мной так, словно я была не зеленой, малоинтересной девицей, а привлекательной, умной молодой женщиной, сопровождать которую доставляло ему истинное удовольствие.
Очарованная городом и польщенная серьезностью, с которой этот человек беседовал со мной, я все эти дни словно плыла по течению. Заядлый атеист, восстающий против всяких предрассудков, он пробудил во мне интерес к политике, к международным проблемам войны и мира, к положению женщин, заражая меня всеобъемлющим гуманизмом и страстной верой в Австралию, ее прогресс и ее будущее, когда она станет могучей, независимой державой. Политика, история, поэзия — обо всем этом он со мной беседовал, высказывая остроумные наблюдения и забавляя меня комичными историями о политических деятелях и писателях, с которыми был знаком. Я внимала ему с благоговейным удивлением. А тут еще и цветы, экипажи, в которых мы ездили в театры и концерты, обеды и ужины в модных ресторанах, струнные оркестры, игравшие на прогулочных судах по вечерам. Это была совершенно ошеломляющая, сказочная жизнь.
Однажды, когда мы сидели на скамейке в парке, пожилая женщина рядом со мной заметила: «Не доверяйте ему, дорогуша. Все мужчины — лукавые обманщики».
— Именно это я только что говорил моей юной приятельнице, мадам, — отвечал мой Preux chevalier, приподнимая шляпу.
— Скажите, а вы не считаете меня обманщиком? — спросил он потом, когда мы прогуливались по набережной, близ «скамьи миссис Маккуэри».
Я ответила:
— Нет. Я не поддалась бы обману, будь это так, но не скрою, мне странно, что вы уделяете мне столько внимания.
— Ничего странного тут нет, — холодно сказал он. — Есть бесконечное множество оттенков в отношениях между мужчиной и женщиной, непостижимых и не поддающихся объяснению. Я хотел узнать вас получше, cherie[13], и сделать ваше пребывание в Сиднее приятным. Только и всего. Возможно, вы будете помнить это, когда станете знаменитой писательницей.
Он довольно часто повторял эти слова — «когда вы станете знаменитой писательницей», в шутку, как я подозреваю, а может быть, чтобы потешить мое самолюбие. Однажды вечером в отдельном кабинете кафе «Париж» он поднял тост «за то время, когда вы станете знаменитой писательницей в настоящем Париже».
Но он никак не пытался пробудить мои дремлющие чувства. Ни разу не пробовал меня поцеловать или многозначительно пожать мне руку. Все время нашего дружеского общения среди беззаботной атмосферы Сиднея он старался увлечь мое воображение и создать между нами интеллектуальную связь.
И только когда мне пришло время возвращаться в Мельбурн, я поняла, что этот случай может иметь последствия, которых я вовсе не предвидела.
— Вы сами понимаете, — сказал мой Preux chevalier, — никто не должен знать, что я встретил вас на пристани и мы проводили вместе время. Людям это покажется странным. Вы ведь понимаете это, не правда ли? Конца не будет злобным сплетням, а вы слишком молоды и не искушены, чтоб соприкасаться с этой грязью. Мне невыносима мысль, что вас могут обидеть.
— Вы правы, — согласилась я. — Пусть это будет нашей тайной.
— Вот именно, — сказал он со смехом. — Мне было чудесно с вами, cherie. А вам?
— Конечно, — призналась я. — Мне тоже. Это было изумительно. Благодарю вас от всей души.
14
В тот год я не хотела уезжать из дому и потому поступила на работу в Кристчерчскую среднюю школу в Мельбурне. Школа помещалась в большом зале рядом с церковью, и я преподавала мальчикам трех младших классов одновременно. В том же помещении другие учителя вели уроки со старшими классами. В зале не было никаких удобств, необходимых женщине, даже зеркала, чтобы, сняв шляпу при выходе, пригладить волосы. Учителя и ученики, стараясь перекричать друг друга, галдели так, что звон стоял в ушах.
Многие из моих мальчиков пели в церковном хоре и по воскресеньям, облаченные в белые стихари, выглядели прямо ангелочками, но у меня на уроках они превращались в настоящих дьяволят. Стоило мне написать на доске задачки для двух классов и, отвернувшись, заняться чтением и письмом с младшей группой, как во мгновение ока задачки оказывались решенными. Выяснилось, что самый сообразительный по этой части мальчишка решал их и тут же передавал решение остальным.
Как-то, снимая пальто, я нечаянно расстегнула сзади крючок на своей ярко-красной кофточке. Я безуспешно пыталась его застегнуть; в этот миг один постреленок, невинно уставившись на меня, предложил: «Давайте я вам помогу, мисс. У меня есть сестры, я знаю, как блузки застегивают».
Я по глупости согласилась. Он, конечно, расстегнул все крючки, и я оказалась перед классом с обнаженной спиной. От буйного ликования трех десятков бесенят дрогнули стены. Пришлось мне надеть пальто и начать урок, собрав все свое мужество.
В другой раз утром ко мне подошел директор и сказал:
— Мисс Причард, половина ваших мальчиков гоняют во дворе в футбол. Не выпускайте ни одного до одиннадцати, до начала большой перемены.
И когда поднялась очередная рука и последовала обычная просьба: «Разрешите выйти, мисс», — я сказала: «Нет».
— Ох, мисс, — послышался страдальческий голос. — Мне мама сегодня лекарство от живота дала...
Из страха, как бы чего не случилось, я позволила ему выйти. Оставалось только удивляться, скольким мальчикам мамы давали лекарство в тот день; да и в другие дни с тех пор, как было объявлено распоряжение директора.
И еще я вела уроки французского у старших мальчиков. Кое-кто из них был с меня ростом; все шло благополучно, пока один здоровенный малый не задал вопрос:
— Мисс, а как по-французски «поцелуй»?
Я не моргнув глазом ответила.
— А как сказать по-французски: «Мне хотелось бы вас поцеловать?» — не унимался малый; по классу пробежал смешок.
Я сказала:
— Вот когда вы выучите глаголы, вам не придется задавать такие вопросы.
А потом велела ему остаться после урока и спросила, для чего ему понадобилось меня конфузить и не кажется ли ему, что это не очень-то красиво с его стороны. Мне и без того нелегко учить таких взрослых ребят, втолковывала ему я. Но я знаю язык и могу их многому научить, если они не станут мне мешать. Я была бы очень ему благодарна, сказала я, если б он помог поддерживать порядок в классе.