В те давние годы, делая первые шаги в журналистике и сочиняя статьи по горному делу, Алан изучал минералогию, кристаллографию и геологию в Рабочем колледже. В комнате у него стояли ящики, заполненные разного рода окаменелостями и образцами, которые он собирал во время своих поездок. Если мы отправлялись на прогулку к Черной Скале или Данденонгскому кряжу, он то и дело подбирал всякие камешки и гальку и рассказывал нам о них. Он, как книгу, читал следы веков на земле, разбросанные у нас под ногами. Хотя Алан очень добросовестно относился к своей профессии журналиста, специализирующегося по горному делу, мне он признался, что его мечта — стать геологом, ученым и раскрывать тайны строения земли.
По мере того как здоровье отца слабело, Алан все больше помогал ему в работе. Я тоже, как умела, старалась облегчать отцу боль от сознания, что он не в силах уже, как прежде, «порхающим пером» заполнять листы бумаги молниеносно, почти со скоростью своей мысли, без запинок или исправлений. Однажды вечером, когда у отца болела голова и он беспокоился об очередной своей статье для «Хобартского Меркурия», я предложила:
— Отец, я напишу ее за тебя.
— Ты не сумеешь, — возразил он.
В статье надо было дать обзор политических и парламентских новостей за неделю, и — что правда, то правда — я в этом ничего не смыслила. Почти всю ночь я просидела, читая газеты и изучая статьи отца в «Меркурии».
На другой день я вчерне набросала статью, подражая отцовскому стилю и освещая события под тем политическим углом зрения, под каким, по моим расчетам, это сделал бы отец. Тогда в парламенте штата рассматривался билль, запрещающий азартные игры, и я подробно разобрала этот билль и причины, его породившие. Когда я прочла черновик отцу, он поразился:
— Моя маленькая Катти, — сказал он, — вот уж не думал, что ты можешь так писать.
После этого он предоставил мне писать статьи для Тасмании. Я делала это полгода. Когда отец скончался, я сообщила в «Меркурий», что во время болезни отца замещала его. Редактор попросил меня взять на себя еженедельный обзор новостей. По его словам, никто даже не заметил перемены в слоге или выборе фактического материала. Стиль этот не был мне свойствен, да и новости я предпочла бы излагать по-иному; но как раз тогда семья очень нуждалась в деньгах, и потому я приняла предложение и некоторое время писала обзоры для «Меркурия».
На нас обрушилось самое ужасное несчастье, какое только можно вообразить, — нервное расстройство и душевная болезнь отца. Невыносимо было видеть, как, уже не владея рассудком, он вновь и вновь делал отчаянные попытки писать. Он упрекал себя, что надорвал силы и «погубил данный ему от бога талант», работая в редакции «Сан». Надпись на объемистом альбоме вырезок стихов и политических куплетов гласит:
«Поучения» и «Куплеты сумасброда» сочинены мною, Т. Г. П., который со вздохом признается в своей глупости».
Самые блестящие статьи отца появились на страницах «Сан» — в те времена это был литературный и общественно-политический еженедельник. Все силы и способности отец вкладывал в этот журнал, ежедневно исписывал горы бумаги, работал далеко за полночь, добиваясь, чтоб каждый номер «Сан» становился ярким событием мельбурнской жизни. Финансовые затруднения журнала и решение хозяев превратить его в заурядное общественно-политическое издание были для отца жестоким ударом.
Когда ему, оставшемуся без работы, предложили пост редактора «Дейли телеграф» в Лонсестоне, газета едва влачила существование и издатели надеялись, что отец сумеет оживить ее. Два года без малого бился он над этой проблемой, а потом «Телеграф» закрылся, и отец вновь оказался не у дел. Последовал долгий период безработицы и отчаяния; целые месяцы его терзало сознание, что он не может прокормить и одеть своих детей. Работа в «Рудном деле» сняла бремя нужды с его плеч; но она не давала выхода веселому, сатирическому таланту и выразительности поэтического языка, этим наиболее ярким чертам литературного дарования отца.
В конце концов напряжение и неудачи многих лет сломили его. Он не мог спать и часами сидел над чистым листом бумаги. В последние недели своей жизни он отказывался от еды, боясь, что «детям нечего будет есть».
Мама пробовала его успокоить:
— Но, дорогой, дети ведь уже выросли. Они могут позаботиться о себе и о нас с тобой.
Но все было напрасно.
— Стать обузой для своих детей? — восклицал он. — Нет, нет, этого я никогда не допущу.
Каждый вечер отец молился. Вся семья преклоняла колени вокруг него в маленькой гостиной, и он долго и истово молил бога возвратить ему здоровье и дать возможность еще раз попытать счастья ради его дорогой супруги и детей. Невыразимым смирением звучали эти проникновенные молитвы. В них была безыскусственная поэтичность, лившаяся из сокровенных глубин его существа. Красивый голос отца прерывался от горя и волнения. Во все глаза я смотрела на него, а он сидел, склонившись, в кресле, уверенный, что общается с богом. Видеть его душевные страдания и горе мамы, тихо плачущей рядом с ним, было невыносимо.
«О боже, если ты существуешь, помоги отцу!» — молилась я, обещая себе, что поверю в бога, если только восстановятся силы и здоровье отца.
Но в то же время жестокие муки отца и мамы порождали горячий протест в моей душе, протест, обращенный против религии, требующей от них такой покорности и унижения. Что-то подсказывало мне, что нелепо, трагически нелепо полагать, будто существует какой-то бог, который может услышать их молитвы и отвратить надвигающуюся беду.
После смерти отца я бесповоротно покончила с какими бы то ни было религиозными предрассудками. Мне казалось тогда и по сей день кажется достойным сожаления, что люди способны вопреки здравому смыслу и рассудку слепо принимать теории и догмы разных религиозных организаций, основанные лишь на предположениях, в то время как наука уже дала нам так много сведений о происхождении мира и высокой миссии мужчин и женщин на нашей планете.
Я прочла много изданий «Ассоциации рационалистической литературы»[17] по геологии, астрономии и биологии, подкрепляющих конкретными данными теорию эволюции и критику различных религий. Отец, я знаю, не читал этих книг, считая их опасными для своей веры и политических убеждений.
Но вопреки разнице наших мировоззрений, о которой я никогда не осмеливалась с ним говорить, я любила и уважала отца. Часто в последние месяцы жизни он, мучаясь бессонницей, просил меня спеть что-нибудь. И я пела часами, чтоб успокоить и утешить его. После смерти отца я долго совсем не могла петь. Сердце мое окаменело, и голос мне не повиновался.
Некролог в «Австралийском рудном деле», напечатанный третьего июля 1907 года, рассказал 0б отце многое такое, чего даже я не знала. «Честный и неустрашимый литератор», говорилось в некрологе, он своей «горячей поддержкой» помог добиться «...ряда усовершенствований законов в области горного дела в Виктории, Тасмании и Западной Австралии... среди них — регистрация штатами добычи золота чистым весом в унциях, а не в руде, посредством чего определялся точный валютный доход золотодобывающей промышленности; отмена трудовых соглашений по аренде; полная гарантия прав арендатора и запрещение делать заявки через подставных лиц; тщательная охрана лесов Австралии; использование электрического оборудования на ряде рудников; прогресс науки о горном деле в целом...
Особое внимание он уделял школам рудного дела. Он понимал, что в будущем во главе предприятий должны стать хорошо обученные управляющие, геологи, металлурги, химики и т. п. Их готовили в школах рудного дела. Томас Генри Причард усиленно добивался создания при университетах специальных филиалов — школ рудного дела — и не менее энергично возражал против существования, особенно в штате Виктория, множества так называемых школ в бесчисленных центрах рудной промышленности.
Когда в Налгурли (Западная Австралия) была основана Школа рудного дела, он усердно добивался передачи ее в ведение Министерства горной промышленности на тех же условиях, что и школы в Чартерс Тауэрс (Куинсленд), а не в ведение Министерства образования, как в Виктории, и его усилия принесли плоды. Он написал множество интересных статей о развитии рудного дела в Северных областях и об их связях с Южной Австралией.
Он проявил себя также выдающимся специалистом по политико-экономическим проблемам. Серия его статей «О распространенных в Австралии иллюзиях» была издана отдельной брошюрой и получила известность по всей Австралии».
16
Трудно вспоминать эти первые месяцы после смерти отца. Мы были так подавлены горем, что казалось, какая-то мрачная тень нависла над нами; и все же жизнь шла своим чередом.
Алан продолжал работать в редакции «Рудного дела», Би училась в школе, я писала и давала уроки.
Окончив школу, Найджел устроился работать на нефтехранилище. В скором времени брат понял, что дело это ему не по душе. Тогда он поступил младшим учителем в Вангараттскую среднюю школу и решил одновременно готовиться в университет. Но он дважды провалился по французскому и попросил меня подготовить его к экзамену заочно. Меня порадовала его просьба, потому что я и раньше предлагала свою помощь, но брат предпочитал брать уроки у человека, в чьи знания я не очень-то верила. Найджел обещал слушаться моих советов и делать все упражнения, которые я ему стану посылать. Когда в конце года Найджел благополучно сдал французский и получил право заниматься в университете, победу торжествовали мы оба.
Преподавая в Вангаратте, он скопил денег на первый год обучения. В нашей семье всегда считалось, что Найджелу следует стать юристом: недаром у него «здорово язык подвешен». И что правда, то правда: в любом споре он всегда так уверенно гнул свою линию, что независимо от того, на чьей стороне была истина, буквально изматывал противника своей железной логикой. Поэтому, само собой, ему была прямая дорога на юридический факультет университета.