Но, проучившись там почти год, он вдруг как-то совершенно неожиданно для меня признался:
«Знаешь, Джуля, я ведь учусь на юридическом только из-за того, что, по твоему мнению, это мне подходит. По правде говоря, меня гораздо больше тянет на медицинский».
Мне и в голову не приходило как-то влиять на его выбор, разве только сказалась моя вера в его способность добиться успеха на этом поприще. Признание Найджела меня расстроило: ведь медицинский — это семь лет учебы, а платить за обучение Найджелу предстояло только из своих заработков.
— Разумеется, раз так, надо переходить на медицинский, — сказала я.
— Не мне первому придется трудно. Другие сумели, сумею и я, — решил Найджел.
План Найджела был таков: год работать в школе, а на следующий посещать лекции. Он знал, что мы с Аланом в меру наших сил будем помогать ему, но оба мы зарабатывали немного да еще должны были заботиться о маме и Би, деля поровну хозяйственные расходы. У мамы был только дом. Это все, что отец мог оставить ей при своих весьма скромных доходах.
Найджел успешно закончил первый курс; а затем, чтобы днем иметь возможность посещать лекции, он вместе с одним своим товарищем открыл вечерние курсы по подготовке студентов к экзаменам. Слава репетитора пришла к Найджелу после того, как один богатый биржевой маклер попросил его подготовить двух своих сыновей к экзаменам на аттестат зрелости. Мальчики учились в Мельбурнской средней школе; по словам учителей, не было и тени надежды, что они выдержат экзамены в этот год. Отец их встревожился.
Он убедил Найджела давать им частные уроки после школы. Найджел положил на них уйму сил и времени, но зато ребята эти преподнесли своим учителям настоящий сюрприз. Оба выдержали экзамен, и счастливый отец не только подарил Найджелу чек на значительную сумму, но вдобавок рекомендовал его другим родителям, нуждающимся в подобных же услугах. Таким образом, мой маленький братец стал знаменитым репетитором, получая фунт за час — это были большие деньги по тем временам.
Нечего и говорить, что дневные лекции и преподавание по вечерам требовали огромного напряжения сил; вид у Найджела был изможденный, усталый, и это доставляло маме немало беспокойства. Но он сохранял веселое расположение духа, как всегда, бойко ухаживал за девушками и изредка отправлялся с какой-нибудь из них на танцы или на пикник.
Потом, когда Найджел начал изготовлять пилюли и всякие, по выражению Алана, «мерзкие шарлатанские снадобья», он приносил их домой, чтобы испробовать на членах семьи. Мы с Аланом наотрез отказались от роли подопытных животных, зато мама обычно говорила доверчиво:
— Я приму их, дорогой, если это тебе нужно.
И поскольку дело неизменно обходилось без неприятных последствий, мама была уверена, что из Найджела получится замечательный врач.
В школьные годы он был порядочным шалопаем и не слишком утруждал себя уроками, пока не провалился на выпускных экзаменах. Зато потом, испытав на нефтехранилище, каково не иметь квалификации, он словно очнулся. И, отказавшись от прежнего лениво-беззаботного отношения к жизни, он превзошел нас всех в трудолюбии.
В те первые университетские годы Найджела мы не уставали ему удивляться. Поразительно, как он умудрялся и учиться, и зарабатывать на жизнь. Он не обладал блестящими способностями, как, скажем, Хильда, не хватал знания и награды во мгновение ока, без всяких заметных усилий. Найджел добивался своего упорно и настойчиво. Провалившись по какому-нибудь предмету, он упрямо готовился к переэкзаменовке и в долгой и трудной борьбе за диплом врача потерял всего один год.
Время от времени Алан помогал ему перебиться, а к началу третьего курса, самого сложного и требующего больших расходов, мне тоже удалось послать брату чек на 90 фунтов, полученный мною совершенно неожиданно от какой-то газеты. Я была тогда в Англии, и Найджел прислал ответ вполне в своем духе, с ошибками и небрежно перевранными фразами:
«Спасибо тебе, Джуля дорогая, за твою потом и кровью отработанную повинность. Купил на нее скелет и микроскоп и твердо решил в этом году ковать железо пока горячо!»
Найджел первый обнаружил, что с образованием Би дело обстоит неблагополучно. Она занималась в монастырской школе Воклюзе в Мельбурне, потому что маме очень хвалили одну тамошнюю монахиню — прекрасную учительницу музыки.
Мы все не могли нарадоваться музыкальным успехам Би и похвальным грамотам, которые она получила на экзаменах в Лондонской музыкальной школе, но Найджел ужаснулся, обнаружив, насколько отстала она по другим предметам, а о физиологии вообще ничего не знала.
— Монахини говорят, что физиология — неприличный предмет, — объяснила Би.
— Джуля, надо позаботиться, чтоб наша юная Беатриса научилась кое-чему помимо музыки, — сказал мне Найджел.
На тайном семейном совете было решено отдать Би в Южно-Мельбурнский колледж. И вот она следом за мной и Найджелом поступила в этот колледж, который мы считали одним из лучших в Мельбурне по постановке преподавания.
В 1908 году я совершила свою первую поездку в Англию. Хотя я уже не первый год лелеяла надежду в один прекрасный день увидеть исторические достопримечательности и места, связанные с именами великих английских писателей, возможность эта представилась скорее, чем я предполагала.
Пароходство «Белая звезда» объявило о рейсе судна, где все каюты были одинаковые и билет стоил 26 фунтов. Приблизительно столько лежало на моем счету в банке. Мои рассказы и статьи печатались в ряде австралийских газет и журналов, но, думала я, австралийская писательница никогда не добьется признания у себя на родине, пока она не докажет, что ее произведения могут получить одобрение в Англии.
В тот год в Лондоне должна была состояться франко-британская выставка. «Геральд» согласился напечатать несколько статей о выставке, а редактор «Новой мысли», мой добрый приятель Уильям Сомерсет Шам, предложил мне взять для него ряд интервью. Подхваченная вихрем событий, я помчалась брать билет.
Денег на туалеты для путешествия у меня, естественно, не было, но мама подарила мне новое пальто, а мальчики купили шляпу по своему вкусу. Несколько старых друзей, услыхав о предстоящем мне великом похождении, сложились и подарили мне меха — горжетку и муфту из серебристо-черной лисы. А мамина крестная, тетя Сара, вручила мне не только чек на обратную дорогу, но еще несколько незаполненных чеков, которыми я могла воспользоваться в случае нужды.
В своем восторженном настроении я сочла «Руник» роскошным судном. Оно было битком набито пассажирами, но здесь были длинные палубы для утренних и вечерних прогулок. Моими соседками по четырехместной каюте оказались полная пожилая женщина и Робби, рыженькая девушка примерно моего возраста.
Правда, в первое утро была непогода и меня стало слегка мутить, но я напомнила себе, что люблю море и не стану киснуть. Потом я познакомилась с Гарри. Это был типичный австралийский парень, красивый, атлетически сложенный, с характером прямым и располагающим к доверию. Его брат священник фигурировал в моих «Письмах из глубины континента». Гарри обладал чистым звонким голосом необычайно широкого диапазона. Он ехал в Лондон в надежде составить себе имя выступлениями на эстраде.
В один из первых вечеров, когда он поставил два кресла рядом и мы сидели, глядя на темное море и небо, усыпанное звездами, Гарри сжал мою руку, спрятанную в муфте. Я отняла руку.
— Ого, — смеясь, сказал он. — Вот меня и отмуфтили!
И мы договорились, что станем добрыми друзьями, но без всякого флирта и ухаживаний. Мы торжественно заверили друг друга, что каждый из нас должен прежде всего думать о своей карьере. После этого Гарри продолжал заботиться обо мне уже как брат и все время плавания сопровождал меня на танцы и концерты. Он даже смастерил плакат «Нету дома», и когда мне хотелось читать или писать, я вешала его на спинку кресла, чтобы отпугивать всех, кто в это время устраивался рядом поболтать. Правда, оказалось, что отпугнуть их не так-то легко! Очень скоро в нашем углу палубы подобралась веселая компания; мы устраивали чаепития и ужины, в основном добывая угощение из чудесной корзины с припасами, которую перед отпплытием прислала мне тетя Сара.
Первая стоянка наша была в Дурбане. Мы с Гарри осматривали город, сидя в колясках, которые везли рикши-кафры, на головах у них красовались пышные уборы из перьев и воловьих рогов. Это делало нашу экскурсию особенно экзотической. Волнующее мимолетное зрелище незнакомой страны открылось нам; мы громко восхищались красотой зеленых пойнсеттий, белым городом в обрамлении алых деревьев и синеющим вдали морем. Все это я описала в первой корреспонденции, отправленной в «Геральд».
В виду Кейптауна погода испортилась, и «Руник» стал на якорь в открытом море. К нашему величественному лайнеру выслали лихтер, но пассажирам посоветовали не рисковать и остаться на судне. Когда лихтер поднялся на волне в каком-нибудь футе от лайнера, несколько мужчин спрыгнули на палубу лихтера, и среди них Гарри; с некоторым страхом я прыгнула вслед за ним. Мы чудесно провели день, расхаживая по туземному базару и разглядывая старые голландские постройки. Когда мы возвратились на «Руник», нагруженные тропическими фруктами и цветами, на борт нас втаскивали с помощью канатов.
Я наслаждалась каждой минутой этого долгого плавания. Растянувшись в лонгшезе, я лениво и сонно наблюдала, как океан катил громады волн вдоль берегов Африки; впитывала слепящую голубизну тропического неба и моря и теплыми, звездными ночами предавалась мечтам, свободная от всех тревог и волнений. Мысли о трагической смерти отца постепенно перестали меня мучить.
Жизнь на борту проходила интересно и весело. Я не занималась спортом, и время, которое остальные тратили на спорт, использовала для чтения и литературных занятий. Пассажиры разыгрывали свои маленькие комедии. Удачливый старатель ходил в той же одежде, в которой работал на золотых приисках. И никогда не снимал шляпу, даже за едой. Конечно, мужчины дразнили его и всячески над ним потешались. Но он был что называется стреляный воробей и принимал все это вполне добродушно. А в последний вечер плавания, когда судно приближалось к берегам Англии, он поднялся в салоне во весь рост, сорвал с головы свою обтрепанную шапчонку и заорал: «Эй, глядите, все ж таки есть у меня волосы на макушке!»