Погруженный в подобные мысли, я вырвался из туннеля на яркое полуденное солнце Нью-Джерси, осознав наконец нечто важное: сколь бы сверхъестественным и надолго западающим в память ни было то, что говорил Стрейхорн на этих видеокассетах, все равно до конца я ему не верил.
Да и с чего, собственно, если мне была известна лишь часть того, что он сделал до своего самоубийства? Разве смерть принесла ему искупление? Что-то не очень похоже, судя по его просьбе частично исправить содеянное. Хоть он и был спокоен и педантичен, однако просил об услугах.
Это напомнило мне планшетку для спиритических сеансов. Если все получается, планшетка может и расстроить, и напугать. Но какие бы души мертвых вы ни вызвали, они так легко доступны лишь потому, что обречены на вечное прозябание в каком-то зловещем месте между жизнью и смертью и готовы говорить с любым, кто согласится слушать – почти как заключенные в тюрьме, которые, располагая таким количеством свободного времени, учатся быть при возможности и крайне красноречивыми, и, одновременно, исключительно терпеливыми.
Взятая напрокат машина при скорости свыше шестидесяти пяти миль в час начинала дергаться и трястись, поэтому мы с ней неторопливо миновали дымовую завесу и пронзительную химическую вонь Элизабет и карусель бело-серебристых самолетов над ньюаркским аэропортом.
До Браун-Миллз было неблизко и, кроме того, у меня не было ни малейшего понятия, ради чего я туда еду. Но внутренний голос подсказывал, что ехать необходимо, пусть даже исключительно ради того, чтобы провести там час или два, просто осматриваясь и проникаясь духом места. Снова все тот же невидимый запах.
Когда вчера я с Каллен вернулся к ней домой, мы с Дэнни около часа беседовали о том, как выглядел Стрейхорн во время своего последнего визита на восток. Я не узнал почти ничего нового, кроме, разве что, более подробного описания Спросони, но оно вполне согласовывалось с тем, что я уже знал.
– А он случайно не говорил, зачем берет ее с собой в Нью-Джерси?
– Нет, обмолвился только, что она сама его попросила.
– Она попросила? Это интересно. И больше ничего?
– Только название места. Браун-Миллз.
Нью-джерсийская скоростная автострада очень хороша, особенно после того, как минуешь Нью-Брансвик. Машин там все еще много, но именно там приходит ощущение, что ты, наконец, загородом. Как будто, стоит свернуть с шоссе в любом месте, и вскоре увидишь коров или маленький городок, где жители дружелюбны и поголовно владеют грузовичками.
Еды я с собой не взял, поэтому решил тормознуть на ближайшей стоянке и купить гамбургер. Что может быть традиционнее для Америки, чем площадка отдыха рядом со скоростным шоссе? Я имею в виду вовсе не те забегаловки, типа «Ма и Па, просто пальчики оближешь», что попадаются на дорогах между штатами и где продают домашние пралине. Нет, я говорю об извилистом пути длиной в четверть мили, в конце концов приводящим тебя на стоянку размером с плац для парадов – четырнадцать цистерн с бензином, многочисленные туалеты и оглушительная музыка. Пища там может быть как очень хорошей, так и очень плохой, но привлекательными подобные места делает какая-то специфическая, лихорадочная атмосфера, тот факт, что на самом деле там никого нет – только аппетиты или мочевые пузыри, а глаза, тем временем, остекленело или нетерпеливо пялятся из окон на другие машины. Подобные места решительно не похожи ни на вокзалы, ни на аэропорты, потому что туда приезжаешь, чтобы уехать. А стоянка при скоростной автостраде – это некий разрыв в течении, бетонный островок, где ты (предположительно) можешь отдохнуть, заправиться, собраться с мыслями и несколько раз глубоко вздохнуть, прежде чем снова влиться в свою бешено несущуюся стаю.
Особенная же их «американистость» в том, что, хотя такого же рода стоянки имеются и в Европе, люди там склонны задерживаться на них гораздо дольше, чем у нас. Там подают настоящие обеды, от которых можно получить истинное удовольствие; на столах частенько красуются белые скатерти и цветы, посетители неторопливо едят и разговаривают. В Европе меня всегда поражало, насколько езда на автомобиле и все с ней связанное рассматривается как приятная часть хорошего отпуска или путешествия, а не просто способом куда-то попасть.
Однако лично мне всегда нравилось это чувство – ты очутился в какой-то ничейной стране. Тут никогда по-настоящему не знаешь, где находишься, и можешь полагаться только на указатели, гласящие, что ты в шестидесяти милях от того-то или в ста милях от сего-то. Мне было по душе ощущать, насколько сходные с моими чувства испытывает любой человек, оказавшийся здесь же в этот же день. Где еще можно пережить подобное чувство общности? В кино. На стоянке отдыха. В церкви.
Я заглушил двигатель и медленно выбрался из машины. Что за позы мы принимаем за рулем! Впрочем, нет, это просто оправдание. В молодости никогда не ощущаешь этой раздражающей, упрямой медлительности в мышцах. Если живешь полной жизнью или, по крайней мере, занят делом, обычно нет причин думать о подступающей старости – то есть, до тех пор, пока подобные мелочи не начнут похлопывать вас по плечу, напоминая о себе. Я как раз прикрыл глаза и, подняв над головой руки, потянулся, когда неожиданно услышал:
– Хотела тебя пощекотать, да передумала.
Я открыл глаза и уронил руки. На сей раз все на ней было зеленовато-голубым: зеленовато-голубой спортивный костюм, не менее чем в пяти местах украшенный надписью «Райдер-Колледж», и зеленовато-голубые кроссовки.
– А, привет! Давненько не виделись.
– Ни к чему было. Пока ты все делал превосходно. А взять этого человека на роль Кровавика и пригласить актеров из твоей труппы – вообще просто великолепная идея.
Я прислонился к машине и скрестил руки на груди. Солнце находилось за моей спиной, поэтому она не только была вынуждена смотреть на меня снизу вверх, но, чтобы разглядеть меня, ей еще и приходилось щуриться.
– Как ты здесь оказалась? Приглядываешь за мной, что ли?
– Нет. Впрочем, да, что-то вроде этого. Я явилась сказать тебе, чтобы ты не ездил в Браун-Миллз.
– Почему?
– Потому что там ничего нет.
– Тогда почему я не могу туда съездить?
– Можешь, но… просто не теряй времени зря. То, что тебе нужно, не там. Оно в Калифорнии.
– А если я не послушаюсь тебя и все же поеду?
– Слушай, ты веришь в то, кто я такая?
Я задумался об этом, а тем временем воздух наполнял доносящийся с шоссе низкий мощный гул машин. Маленькая беременная девочка в спортивном костюме, с засунутыми в карманы руками и прищуренными от солнца глазами.
– По дороге сюда я понял, что не доверяю пленкам Фила.
– Это тебе решать.
– И у меня нет никаких оснований верить тебе.
– Согласна. Но в таком случае ты должен меня бояться. В любом случае, ты должен закончить этот фильм.
– Почему?
– Потому что ты хочешь спасти жизни все еще дорогих тебе людей. Только это ты считаешь злом, Уэбер – страдания или смерть тех, кого ты любишь. Проблема в том, что ты знаешь, как мало их осталось. Ты надолго забросил все, включая и друзей. Теперь же ты понимаешь, что пора перестать думать о себе и что-то сделать для них.
Можешь быть уверен, что, если ты не закончишь этот фильм, Саша и Уайетт обязательно…
– Не смей мне угрожать!
Как, должно быть, странно и отвратительно все это выглядело со стороны: мужчина, которому явно за сорок, орет на маленькую девочку в голубом спортивном костюмчике и грозит ей пальцем на стоянке Где-то-Там-в-Нью-Джерси.
– Я не угрожаю. Я говорю тебе правду. Они умрут. И от меня это никак не зависит. – Теперь в ее голосе звучала настоящая мольба.
– А что от тебя зависит?
– Ничего – до тех пор, пока ты не закончишь фильм. Тогда сам увидишь.
Мне хотелось сказать что-нибудь еще, но что? Мы, как два задиристых мексиканца еще несколько мгновений смотрели друг на друга, потом я снова сел в машину. – Я еду в Браун-Миллз. Хочешь со мной?
Она отрицательно покачала головой.
Я кивнул и вдруг, непонятно почему, улыбнулся.
– Неплохая могла бы быть сцена для фильма, не так ли?
– Я больше туда не поеду. Я попросила его взять меня туда с собой, чтобы увидеть все собственными глазами. Браун-Миллз – это место, где он повзрослел. В то лето он впервые увидел мертвецов и познакомился со своей первой девочкой, – она состроила стервозную гримаску, – Китти Уилер. – Такая дуреха! После этого я оказалась ему не нужна.
– До тех пор, пока он не начал снимать свои «Полуночи».
– Только последнюю. – Она потерла живот и взглянула на него. – Послушался бы меня, так ничего этого просто не произошло бы! Что ж, съезди и сам посмотри! Городишко – настоящая дыра!
Она повернулась и рысцой припустилась прочь по стоянке, как поступают дети, когда переменка кончилась, и они боятся, что если не поторопятся, то опоздают на урок.
Вылезая из машины в Нью-Йорке десять часов спустя, я чувствовал себя, как Железный Дровосек из Страны Оз до того, как Дороти нашла масленку. Я расплатился и пошел прочь, но тут один из служащих окликнул меня и сказал, что я забыл свои открытки. Я вернулся за ними: три открытки с видами Браун-Миллз, штат Нью-Джерси. Больше я оттуда ничего не привез. Спросоня была права – жаль, что мы со Стрейхорном не прислушивались к ее словам.
Три
Это был мой любимый час –
Полночь –
тот чудный час, когда
отчаянно сопротивляющийся день
уже проглочен,
и в пасти ночи
скрывается кончик
его хвоста.
1
К безработному актеру является дьявол. Если договоримся, я сделаю тебя величайшим из киноактеров всех времен и народов. Красивее, чем Кларк Гейбл[119], сексуальнее, чем Пол Ньюман…[120]