– То есть, насколько я понимаю, ваша любовь оказалась недостаточно сильна?
– Ты же знаешь меня как облупленного, Уэбер, – мне всего всегда мало. Стоило мне узнать об этом новом языке, и я тут же решил, что пора нам подняться на еще более высокий уровень и начать общаться вообще без слов. Телепатически, или вроде того. Порой начинает казаться, что жизнь – это просто жадность.
Щенка тошнило еще три дня. За все это время Саша лишь однажды заехала ко мне переодеться и рассказала мне о происходящем. Следующий наш с ней разговор состоялся по телефону: она позвонила сообщить, что щенок все еще болеет, и она пока будет ночевать у Фила на диване.
Так она и поступила. По тому, как события разворачивались в Вене, я понимал, что ей хочется поскорее оказаться у Фила в постели, но их отношения развивались иначе. Ни он, ни она довольно долго не предпринимали никаких шагов в этом отношении. Он спал у себя в комнате, а она – в гостиной на диване. Целых четыре дня прошли в разговорах, все это время оба занимались почти исключительно здоровьем Блошки. Готовил на всю компанию Фил и без устали расспрашивал ее о жизни. Иногда она рассказывала ему правду, а иногда лгала.
– Вот тогда-то я и поняла, что начинаю влюбляться в него – когда начала столько врать. Я боялась ему не понравиться. И старалась говорить только то, что ему хотелось бы услышать.
– А когда мы с тобой познакомились, ты мне тоже врала?
– Нет, Уэбер, думаю, я с самого начала знала, что у нас с тобой ничего подобного не будет. Отчасти из-за того, что тебе в самом начале нашего знакомства пришлось меня жалеть. Жалость не самый лучший фундамент для строительства отношений. Фил слушал меня очень внимательно. И постепенно я стала замечать, что говорю все меньше и меньше. Я чувствовала, насколько серьезно он обдумывает все услышанное. Помнишь, в Вене, в том кафе? Твое лицо было исполнено участия, и я чувствовала себя не то слабоумной, не то калекой. Я была очень благодарна тебе за предоставленную возможность излить душу, но ты ведь слушал меня главным образом из вежливости, а вовсе не потому, что тебе интересно.
Фила же искренне интересовало то, что я рассказываю.
Первые два фильма «Полуночи» она просмотрела не говоря ни единого слова и не выпуская его руки из своей. Даже когда он поднялся, чтобы сходить в уборную, она попросила его остановить фильм.
Она сделала ему массаж спины. Он приготовил ей югославские сevарсici[29]. Блошка наконец почувствовал себя достаточно хорошо, чтобы доковылять до патио и как следует там все обнюхать. Когда же он нагулялся вволю и решил вернуться в дом, ему пришлось поскулить под дверью, потому что как раз в это время они в первый раз целовались.
Ее венский приятель был рок-музыкантом, без зазрения совести пользовавшийся и ею, и ее деньгами, и при этом вовсе не считал зазорным плохо с ней обращаться.
Фил был нежен и застенчив. Не будучи красавцем, он вовсе не был уверен, что у него достанет таланта или ума удержать ее. Проведя молодые годы в одиночестве, постоянно занятый мыслями о том, как произвести впечатление хоть на какую-нибудь девушку, он даже на четвертом десятке, став кинозвездой и богатым человеком, больше всего на свете желал быть любимым не за то, чем он стал, а за то, какой он есть. Но Голливуд не то место, где можно найти такого понимающего человека. Говорят, актер Стивен Эбби как-то заметил: «В Голливуд едут, чтобы прославиться, а не потрахаться. Тем более, что увидеть свое имя в титрах – круче самого крутого траха на свете. Точка».
Их чувство было робким и искренним. Им страшно хотелось бы верить, что это любовь, но оба были достаточно умны, опытны и остерегались северного сияния ложной любви.
Как-то утром она позвонила из телефона-автомата и сказала, что Фил попросил ее переехать к нему: как ей быть? Чуть позже в тот же день из другого телефона-автомата позвонил Фил и сообщил, что предложил ей пожить с ним. Как, по-моему, правильно ли он сделал?
Потом они вместе слетали в Японию. Вернулись переполненные впечатлениями и щебетали, как новобрачные. Я был просто уверен, что они скоро поженятся, но они просто продолжали жить вместе и, похоже, были этим вполне удовлетворены.
Саша начала работать у Фила в его кинокомпании «Ускоренная перемотка» и проявила себя толковой, а порой даже изобретательной бизнесвумен. Благодаря ей, помимо съемок очередного фильма «Полуночи» компания приняла участие в двух других удачных проектах. Как-то она сказала мне, мол, Фил настолько уверен в ней и в прочности их отношений, что это даже в какой-то степени сказывается на всем остальном. Я ответил, что просто раньше ей никак не удавалось подыскать подходящего места для посадки. Но это вовсе не значит, что это ей вообще никогда не удастся. Она покачала головой.
– Само собой, Уэбер, просто до сих пор мне это было как-то ни к чему. Пользуясь твоей же аналогией, мне всегда было намного легче оставаться в воздухе. Ведь приземляться гораздо труднее: нужно постоянно следить за приборами и к тому же переключиться с автопилота на ручное управление.
Как раз на самом пике их счастья я переехал в Нью-Йорк. На прощание я сделал снимок – они стоят на дорожке перед домом Фила в Лорел-Каньоне, а Блошка неподалеку обнюхивает розовый куст. И Фил и Саша стоят с заложенными за спину руками. Когда я тронулся с места, они буквально на мгновение отвернулись, а потом снова повернулись ко мне лицом. Теперь на обоих были эти ужасные маски Кровавика, совсем недавно появившиеся в продаже. Они замахали мне вслед. Блошка наконец оторвался от своего занятия, увидел вместо двух своих друзей каких-то чудовищ и залаял.
Через некоторое время они навестили меня в Нью-Йорке. За обедом Фил смущенно признался, что они подумывают пожениться или завести ребенка.
– А почему не то и другое сразу?
Саша ответила:
– Всему свое время.
С тех пор, каждый раз, когда они звонили из Калифорнии, дела, по их словам, обстояли все лучше и лучше.
Примерно за три недели до того как Фил покончил с собой, я получил от Саши вот это письмо:
Уэбер!
Мы с Филом вместе больше не живем. Наши отношения в подвешенном состоянии, но окончательно еще ничего не решено, поэтому ни ему, ни мне пока не очень хочется говорить об этом. Как только мы придем к какому-то решению, ты узнаешь об этом первым. А пока, будь добр, расскажи обо всем Каллен и Дэнни. А мы с вами обязательно свяжемся. Обещаем.
Я много раз пытался дозвониться до них и выяснить, что происходит, но в ответ всегда слышал лишь записанный на автоответчике голос Кровавика. В конце концов, я оставил сообщение: если они хотят поговорить, приехать в гости или будут нуждаться в какой-либо помощи с моей стороны, я всегда в их полном распоряжении. Но после этого от них так и не было никаких известий, пока не позвонила Саша и не сообщила, что Фил мертв.
– Алло, Саша?
– Уэбер, ты? Привет. Я ждала твоего звонка. – Ее голос казался каким-то очень старым и сухим.
– Я… ээ… мне пришлось позвонить, Саша.
– Знаю. Ты получил кассеты Фила?
– А откуда ты знаешь?
– Я сегодня тоже получила одну по почте, сразу после нашего утреннего разговора.
– Ты не могла бы мне рассказать, что на ней было?
– Там был Фил. Фил, сидящий на диване с Блошкой. Мне тяжело… Я… – Молчание.
– Саша!
Она глубоко вздохнула и наконец отозвалась:
– Он сказал, что хочет показать мне мое будущее. Потом на экране появилась я, причем на больничной койке. Уэбер, там была я на последней стадии беременности. Сначала я решила, что это родильный дом, но, оказывается, нет. Я угодила в больницу потому, что у меня нашли рак, и врачи собираются вырезать опухоль.
– А ты действительно беременна?
– Это невозможно. Мы с Филом не были близки уже много месяцев. К тому же, у меня совсем недавно были месячные. Потом на экране снова появился Фил и заявил, что все якобы зависит от тебя. Ничего не понимаю! – Она всхлипнула. – Уэбер, в чем дело? Черт бы его побрал! Где он? Боже мой! Боже мой, ну где он?
– Тише, тише, Саша, тш-ш-ш… Помолчи минуточку, милая. А на пленке больше ничего не было?
– Нет. Я получила только эту кассету и ксерокопию «Мистера Грифа».
– А это еще что такое?
– Так, небольшой рассказик. Он собирался снимать по нему свой следующий фильм.
– Ясно. Слушай, сделай одолжение: сейчас повесь трубку, пойди снова поставь кассету и посмотри, нет ли на ней чего-нибудь еще.
– Хорошо. – Она даже не спросила, зачем это нужно, а просто повесила трубку и через несколько минут перезвонила снова. – Нет, больше ничего. Только я в больнице беременная и с раком. Ты собираешься сюда?
– Да. Буду, скорее всего, завтра.
– Я тут звонила его родителям. Знаешь, что ответил его папаша? «Хорошо. Когда похороны?» И больше ничего, причем совершенно спокойно: «Когда похороны?»
– А его сестре, Джекки, не сообщила?
– Отец сказал, что до нее не дозвониться. Она, мол, сейчас где-то в Нигерии, изучает каких-то насекомых или что-то в этом роде. Обещали послать ей телеграмму. Нет, ну это ж надо! «Хорошо. Когда похороны?» И все. Только это. «Эй, мистер, у вас сын умер!» «Хорошо. Когда похороны?»
Час спустя я собрал вещи и сидел у окна, раздумывая над происходящим.
На вопрос Саши о содержании кассет, которые Фил послал мне, я ответил, что там было лишь его короткое прощание и разные глупости, которые мы с ним снимали во время моего последнего приезда к ним.
Повесив, наконец, трубку, я снова просмотрел первую кассету, но ничего нового на ней не появилось. На других двух тоже.
Я выключил свет. Мне очень хотелось посидеть и подумать в темноте. Через некоторое время я поймал себя на том, что, сам того не сознавая, смотрю на неосвещенные окна квартиры любительницы походить нагишом. Когда же мне наконец удалось сосредоточиться и сфокусировать взгляд, я разглядел в ее неосвещенном окне едва различимую фигуру сидящего человека. Может быть и она, не подозревая обо мне, тоже смотрит в окно? Я улыбнулся. Неплохая могла бы получиться сцена для фильма.