– Чарльз отдал много сил государственной службе.
– Верно. Но без серьезных причин никто с нее не уходит.
Они двинулись обратно, к комнате, где заседал подкомитет. Тон премьер-министра изменился.
– Мне нравится Чарльз Дарк. Больше, чем думают многие. Он талантлив, и с ним были связаны большие надежды. – Теперь помощники были совсем близко и могли их услышать. Они замедлили шаг. – Информация личного характера доходит до меня в сильно смягченном виде, вы понимаете, что я хочу сказать?
– Вы хотите убедить его вернуться?
Но вопросов здесь Стивену задавать не полагалось. По знаку изящной премьер-министровой руки с золотым кольцом на пальце от группы помощников отделился один человек.
– Может быть, после того как вы побываете у них, вы расскажете мне о Чарльзе?
Помощник открыл небольшую кожаную папку для документов и протянул Стивену визитную карточку.
Стивен собрался сказать, что вряд ли сможет сообщить что-либо интересное, но новый жест премьер-министра дал ему понять, что разговор окончен. Тут же рядом с ними оказался другой помощник со списком дальнейших встреч, и вся свита во главе с премьер-министром быстрым шагом направилась к лестнице.
Стивен занял свое место в комнате для заседаний в полном молчании. Только лорд Парментер, казалось, искренне не проявил ни малейшего интереса, даже выразил легкую досаду на то, что их прервали. Он дождался, пока Стивен сядет, и предложил профессору Броули продолжать.
Костлявый молодой человек кивнул и привычным, почти неосознанным движением пальцев заправил несколько черных волосков, выбившихся между пуговицами его рубашки, прежде чем снова сцепить ладони перед собой и заявить, что, если подкомитет не против, он ответит на возражения в том порядке, в каком они были изложены.
Из-за ограничений в подаче воды садики перед домами в пригороде Западного Лондона превратились в кучки золы. Вездесущие бирючины запеклись на солнце. Кустики герани, робко притаившиеся на оконных карнизах, были единственными цветами, которые Стивен заметил на всем протяжении своего долгого пути от станции метро – последней на этой линии. Маленькие прямоугольники лужаек были выжжены до самой земли, на которой не осталось даже клочка пожухлой травы. Какой-то шутник высадил перед своим домом ряд кактусов. Лишь сады, нарисованные на цементе зеленой краской, носили более или менее пасторальный вид. Маленькие человечки в красных куртках с закатанными рукавами, вращавшие крылья ветряных мельниц, казались безжизненными, раздавленными солнечным ударом.
Родители Стивена жили на улице без магазинов, которая тянулась на протяжении полутора миль без единого поворота. Когда-то на эти дома, сооруженные в тридцатые годы по единому плану застройки, с презрением взирали люди, предпочитавшие традиционное жилье в викторианском стиле, но теперь они привлекали к себе тех, кто переселялся из центра столицы. Это были приземистые, неряшливо оштукатуренные постройки, грезившие под своими горячими крышами о морских просторах; в каждую входную дверь был врезан иллюминатор, верхние окна в металлической оправе выглядели словно капитанский мостик на океанском судне. Стивен медленно шел сквозь подернутую маревом тишину к дому номер семьсот шестьдесят три. Под ногами крошились катышки собачьих экскрементов. Стивен в очередной раз, как всегда, когда он бывал здесь, удивился тишине, царившей на улице, сплошь уставленной домами, – дети не гоняли мяч и не играли в салочки на тротуаре, никто не возился во дворе, снимая коробку передач, никто даже не входил и не выходил из дома.
Через двадцать минут он сидел в затененном внутреннем дворике со своим отцом, потягивая пиво из холодильника и чувствуя себя как дома. Аккуратный ряд чистых, наточенных садовых инструментов, составленных в надлежащем месте, недавно выметенная дорожка из розового плитняка и жесткая метла, висевшая на стене на специальном колышке, садовый шланг, ровно и туго намотанный на барабан, и опальный садовый кран, когда-то сиявший начищенной медью, – все эти мелочи, угнетавшие Стивена, когда он был подростком, теперь освежали память и готовили ее к более существенным воспоминаниям. Как снаружи, так и в доме – везде царили заботливое внимание к вещам, опрятность и чистота, которые больше не казались Стивену прямой противоположностью всему живому, созидательному, плодородному – всему тому, что занимало столь важное место в его неистовых отроческих записях. С того места, где они сидели, потягивая пиво, открывался вид на такие же аккуратно ухоженные садики, побуревшие лужайки, покрытые креозотом ограды, оранжевые крыши, а прямо над ними на фоне темно-синего неба торчали опоры скрытой от глаз ориентирной вышки для самолетов, расставленные над невезучим домом по соседству.
Наступило умиротворение, необходимое для беседы о погоде.
– Сынок, – сказал отец, с трудом наклоняясь в своем складном стуле, чтобы подлить Стивену пива, – такого горячего лета не было за все мои семьдесят четыре года. Жарко. Скажу даже, слишком жарко.
Стивен заметил, что это все же лучше, чем слишком сыро, и отец согласился.
– Я бы предпочел жару, что бы там ни говорили о запасах воды и несмотря на то, что случилось с нашей лужайкой. Зато можно сидеть на улице. Конечно, в тени, если это необходимо, но на улице, а не в доме. А то эти вечные дожди – в таком возрасте, как у нас с твоей мамой, от них одна ломота в костях. Нет уж, по мне, лучше жара.
Стивен собрался ответить, но отец снова заговорил. В голосе его послышалось раздражение:
– Знаешь, на людей не угодить. То им слишком жарко, то слишком холодно, то чересчур сыро, то, наоборот, слишком сухо. Им в жизни не угодить. Они сами не знают, чего хотят. Нет, я-то вполне доволен. Прежде мы, бывало, никогда не жаловались на погоду, верно? Каждый день на пляж, прекрасная вода, купайся – не хочу, а?
Вернувшись к обычному хорошему настроению, отец поднес к губам стакан и сделал глубокий глоток, отбивая носком ноги, обутой в домашний тапочек, триумфальный марш.
Они посидели несколько минут молча, уютная тишина не тяготила их. Из кухни, где мать Стивена готовила жаркое, донесся убаюкивающий звук открывающейся и закрывающейся дверцы духовки, стук тяжелой ложки о край кастрюли. Позже мать по настойчивой просьбе отца вышла посидеть с ними и выпить немного хересу. Прежде чем сесть, она сняла фартук и аккуратно сложила его на коленях. Разнообразные волнения, связанные с приготовлением обеда из трех блюд, оживили ее лицо. Наклонив голову к кухонному окну, она прислушивалась к шипению овощей.
Разговор о погоде возобновился, на этот раз по поводу урона, нанесенного их садику, предмету особой любви матери Стивена.
– Такая жалость, – сказала она. – Мы о нем столько заботились. Он был бы таким красивым.
Отец покачал головой.
– Я как раз говорил Стивену: все же это лучше, чем сидеть в доме целыми днями, глядеть, как все вокруг никнет, и повторять, что, может быть, завтра погода наладится. А она так и не налаживается.
– Знаю, – сказала мать. – Но мне нравится, чтобы все росло. Я не люблю, когда растения вянут. – Она допила херес и спросила: – Долго вы еще будете сидеть?
Отец Стивена взглянул на часы.
– Вот выпьем еще по стакану пива.
– Значит, можно накрывать через полчаса?
Он кивнул. Мать нахмурилась на приступ боли, отозвавшейся в пояснице, когда она вставала со стула, и сказала:
– Хорошо. Я найду пока чем заняться.
Она потрепала сына по коленке и быстро ушла в дом.
Отец последовал за ней и вернулся с двумя новыми банками пива. Громкий стон, который он издал, опустившись на стул, был вызван не столько болью, сколько желанием подшутить над собой. Поставив банки на подлокотники, он тяжело поник и улыбнулся, притворившись, будто совсем вымотан этими усилиями. После того как стаканы были наполнены, отец расспросил Стивена о подкомитете и внимательно выслушал его рассказ о заседаниях. Разговор сына с премьер-министром не произвел на него впечатления.
– Они всегда делают только то, что им выгодно, сынок. Я уже говорил, вы напрасно теряете время. Ваш отчет давно уже тайком написан, а вы попросту ломаете комедию. В этих подкомитетах заседают одни шишки, как я посмотрю. Профессор такой-то и такой-то да лорд такой-то и такой-то! И все для того, чтобы вам поверили, когда будут читать ваш отчет, и большинство людей такое дурачье, что непременно поверят. Лорд такой-то и такой-то поставил здесь свою подпись, значит, это правда! А кто такой этот лорд? Какой-нибудь Джо, который ни разу в жизни не оступился, никому не перешел дорогу и сумел скопить немного деньжат. Шепнул нужное слово нужному человеку, и вот он уже в списке почетных членов, а затем глядишь – он уже почти Всевышний, а его слово – закон. Он – Бог. Лорд такой-то и такой-то сказал то, лорд такой-то и такой-то думает это. Вот в чем беда нашей страны: кругом сплошные поклоны да расшаркивания, все лебезят перед всякими лордами и сэрами, никто не позаботится о самом себе! Нет уж, на твоем месте, сынок, я бросил бы это дело. Ты зря просиживаешь там штаны. Лучше возьми и напиши книжку. Самое время заняться этим. Кейт не вернется, Джулия ушла. Нужно жить дальше.
Эти слова не были подготовлены, они удивили обоих. Стивен покачал головой, но не нашел что ответить. Мистер Льюис снова откинулся на спинку стула. Отец с сыном подняли стаканы с пивом и сделали по глубокому глотку.
Перед самым ужином Стивен на несколько минут остался в гостиной один. Отец ушел на кухню помогать накрывать на стол. Комната была большая, от одной стены дома до другой. В одном конце ее стоял обеденный стол, другой занимали диван и два кресла. Этот очередной дом в жизни его родителей был первым, который они смогли обставить по своему вкусу. Повсюду были видны вещи, накопленные во время службы в различных гарнизонах, лежавшие по ящикам до той поры, «когда у нас будет свой дом», – фраза, которую Стивен запомнил с раннего детства. Пепельница с кожаными ремешк