Обед я взял с собой. Изредка отрываясь от наблюдения, вскрыл рыбные консервы и, черпая их галетами – перочинным ножом я пока не пользовался, хотя ранее часто им ел как вилкой, – стал обедать. Оставив полбанки и полпачки галет на вечер, я продолжил наблюдение.
Окрестности Кобрина.
28 июня, 18 часов 26 минут.
Окрестности одного из пересыльных лагерей для военнопленных
Капитан Кобелев считал себя неплохим командиром и танкистом, но до лучшего не дотягивал, и прекрасно понимал это. Буквально за несколько дней до начала войны он вернулся в свою часть из командировки, где осваивал новейшую боевую технику. Он первым отреагировал на сообщение, что началась война. Потом были бестолковые марши, где он потерял один КВ из-за пустяковой поломки и пересел в другой, на ходу обучая экипаж не только воевать, но хотя бы обслуживать эти сильно бронированные, но такие слабые танки. Войну встретил в ста километрах от границы. Сначала налёт, потом встречный бой, где подразделения его батальона, несмотря на понесённые авиацией потери, буквально раскатали передовые колонны противника и с ходу врезались во второй эшелон, торопливо занимавший оборону. Они сумели прорвать эту оборону, но на ходу осталось всего шесть машин, и если бы не удар других батальонов, их скорее всего сожгли бы, а так они воспользовались неразберихой и гусеницами и пушкой уничтожили всю артиллерию в прямой видимости. Однако как бы они ни дрались с пехотой, противопоставить немецким лётчикам было нечего, и теряя одну машину за другой, испытывая проблемы с подвозом боеприпасов, иногда бросая боевые машины из-за пустяковых поломок, полк стал откатываться, пока его не зажали в излучине реки. Так капитан Кобелев с частью своих подчинённых попал в плен.
Тот неизвестный паренёк очень помог ему, когда сунул узелок с едой и пистолетом. Раньше, чем добрались до пересыльного лагеря, возможности бежать просто не было. Здесь командиров начали отделять от остальных. Капитан успел поделиться провизией, незаметно убрал оружие в широкие командирские галифе. Обрывки комбинезона он сбросил ранее. Ну, а вечером следующего дня их собрали и вывели с территории небольшой колонной: девять конвоиров и сорок семь пленных командиров РККА. Конечно, жаль было своих парней, но пока ничего сделать Кобелев не мог и мучился этим.
Наконец, они вошли под тень деревьев на лесную дорогу. Для побега ситуация была идеальная, и конвоиры тоже понимали это и усилили бдительность. Но всё же Кобелев смог незаметно достать пистолет и проверить, приведён ли тот к бою. Идущие рядом командиры насторожились и собрались, понимая, что сейчас произойдёт.
Хрустнул один выстрел, и почти сразу ещё три. Три конвоира, роняя карабины, упали, их тут же подхватили бросившиеся врассыпную пленные, но выжившая охрана открыла огонь, и Кобелеву пришлось залечь за мертвое тело и стрелять на поражение. Это позволило большей части командиров уйти, лишь трое сидели на дороге, прикрывая руками головы, и отказывались бежать, а пятеро убитых лежали рядом. Охрана хорошо стреляла. Однако и капитан не зря участвовал в полковых состязаниях, пятеро из шести убитых конвоиров были на его счету. На третьем магазине к Кобелеву сбоку подкрался молодой паренёк в форме вермахта и застрелил его. Кобелев умер с улыбкой на губах. Он сделал всё, что мог. Дал шанс другим командирам и надеялся, что у них будет возможность отомстить за него.
К вечеру я знал всю караульную службу охраны и даже прикинул свои дальнейшие планы, после чего вернулся в овражек, чтобы дождаться полной темноты. Тучи в небе висели с обеда, давая спасительную прохладу от палящего солнца, так что ночь, как и прежние, была безлунной. Планета помогала мне с вендеттой.
Как стемнело, я направился к аэродрому, толкая велосипед со всем имуществом. Заранее припасенной веткой я приподнял колючую проволоку и протащил велосипед под ней, вернул всё на место и поспешил к стоянке самолётов. В это время часовой должен идти к дальнему краю, и до его возвращения у меня есть минут десять. За это время я собирался поместить велик и все вещи в бомболюк самолета, который днём приметил для себя. Этот «хейнкель» вечером заправили, но бомбы подвесить не успели – закончилась рабочая смена, и оружейники оставили это на следующий день. Наши, кстати, подвесили бы. А эти аккуратисты.
Откинув дверцу, я пробрался в кабину и нажал на кнопку открытия бомболюка. Потом в бомболюке подвесил велосипед и остальные вещи. Едва-едва успел створки закрыть, как послышалось шарканье приближающегося часового, похоже, тот же хромой, что в обед дежурил. Тот потоптался неподалёку минут пять и снова пошёл мимо ряда стоявщих в линейку бомбардировщиков, а я продолжил работу. Дело в том, что после угона самолёта я мог не совершать посадку – вдруг придётся выбрасываться с парашютом? Не сбрасывать же велосипед, побьётся с вещами. Так вот, пока я лазал в кабине, обнаружил парашют, потом второй, видимо экипаж оставил. Парашюты трёх стрелков, скорее всего на их рабочих местах. Я не ошибся, это звено было дежурным. Один я приготовил для себя, а второй нацепил на велосипед, на который также были навьючены мои пожитки. А чтобы парашют штатно открылся, я кольцо верёвкой привязал к кронштейну. Закончив с этими делами, я поспешил в сторону казарм, старательно обходя посты.
Это была моя крайняя акция с авиаторами на этот месяц, что дальше будет, не скажу, не знаю, а так как я всё же решил оставить автограф, то собрался убраться с оккупированных территорий, поэтому и выбрал бомбардировщик, а не связной «шторьх», стоявший у здания штаба. У бомбера-то дальность приличная, может и до Москвы хватить. Если не дотяну, то немного. Именно туда я собрался, отдохну недельку, обживусь, ну и на Украину или сюда отправлюсь. В Могилев или Житомир, ещё не решил, пока времени нет. А вернувшись в Москву, подумаю, мосты буду уничтожать или отстреливать командование вермахта. Передышка мне нужна, что-то я переоценил свои силы. Был бы повзрослее и крепче, потянул бы, но тело не тренированное, просто гибкое от природы.
Для кого-то шесть часов – это огромное количество времени, мне же казалось, не успело стемнеть, как рассвело. Вроде только начал, и всё, пора делать ноги.
Когда я закончил все приготовления для ухода с оккупированной территории, то, не трогая часовых, добрался до штаба, проигнорировав здание казармы, где как раз начался очередной развод и смена караулов. В штабе пообщался с дежурным офицером в одном из помещений, навестил аж четыре здания по его наводке, как вдруг начал наступать рассвет. Это в двух словах, а если с подробностями, то мне пришлось поработать, причём преизрядно. Пока я двигался к штабу, испортил две ближайшие зенитки, а также оба прожектора. Я думал, что ещё затемно улечу, поэтому и постарался обезопаситься. Проникнуть в штаб труда не составило: входная дверь заперта, рядом звонок, а окна из-за духоты открыты, даже на первом этаже. По инструкции двери должна быть закрыты, они и закрыты, уставники, мать их, а на окна они внимания не обратили. В помещении штаба всю ночь дежурили офицер, радист и посыльные. Унтер, что отвечал за развод и смену караула, находился в помещении казармы, связь между зданиями была телефонная. Так вот, уничтожив радиста и посыльных, я довольно жёстко допросил офицера. Тот понял, кто я, поэтому пришлось его ломать, сдавать своих он не хотел, понимал, что их ждёт. Правильно понимал. От него же я и узнал, как прошла моя акция на аэродроме. Геринг был в бешенстве и требовал найти убийц. Из Берлина прибыла лучшая следственная группа. Они уже определили, что диверсант был один. Только из-за необычайно высокой их репутация – восемьдесят процентов раскрытых дел – этому выводу поверило руководство. Так что пока что меня искали плотно, но я уже вышел за колечко этих поисков.
Офицер все-таки описал, где ночуют лётчики и лётные экипажи. Добив его, я выбрался из здания штаба, перебежал через три других и пробрался в небольшой двухквартирный жилой дом. В нём остановилось командование этой авиагруппы из четырех штафелей, то есть эскадрилий. Я вырезал и командира, и его начальника штаба. Потом посетил другие здания, вырезая пилотов, жаль, до тех, что в небольшом городке сейчас квартируют, не добраться, ну и залез в казарму на втором этаже. Вот там меня ждал сюрприз. Нет, не засада: три дневальных вместо одного. Над телами в этот раз я не изгалялся. В прошлый раз я мстил за мирных граждан, погибших под бомбардировкам этих сволочей, и с теми, кто мне был нужен, я уже расквитался, так что убивал спокойно, ножом, делая разрезы от уха до уха.
Так как эта авиагруппа имела на один штафель больше, чем первая, то и поработать мне пришлось куда больше. К тому же выяснилось, что все экипажи на одном этаже не уместились и им отдали часть первого этажа, где жило подразделение охраны. Это я от того же офицера узнал. Так что покончив с этим лётным составом на втором этаже, – пришлось постараться, тут доски пола скрипели, и меня могли услышать на других этажах, – я спустился на первый, проигнорировал каморку с дневальными, где они в карты резались с отдыхающим караулом, и перебил в койках два десятка оставшихся нелюдей из лётного состава. Запах крови уже начал разноситься по помещениям, и некоторые солдаты охранной роты завозились, поэтому заметив вдали просветление, я нырнул в окно. Всё равно всех, кого хотел, положил, я в этом уверен. Вымыв руки, а также умывшись в бочке с дождевой водой, побежал к выбранному «хейнкелю». Вроде успевал. А в том, что на первом этаже уничтожил именно лётный состав, не тронув простых солдат, я был убеждён, там был широкий коридор между летунами и солдатами. Ещё бы, кто они, завоеватели неба, а кто простая охрана.
Крик ужаса, вызвавший у меня улыбку, раздался, когда я пробежал метров триста. До выбранной мной машины оставалось ещё сто. Крик был такой, что даже меня пробрало до печёнок. Не удивлюсь, что тот, кто рассмотрел мой живописный натюрморт из вырезанной казармы, поседел от ужаса. Про предупреждающие надписи и автограф я не забыл, и был он таков: «Месть, твари. Будете продолжать бомбить мирные города, расстреливать колонны беженцев, раненых и поезда, я вернусь. Я, Артур Александров, знаю, что вас ждёт, вы проиграете в этой войне. Я из будущего. Бойтесь меня, мрази, бойтесь!!!»