Вот как открыт был в последнее время отцом Серафимом подвиг моления его на камнях. Камней, на которых он совершил труд своего отшельничества, было два. Один, гранитный, необыкновенной величины, находился в чаще Саровской, на полпути от монастыря к так называемой дальней пустыньке, где старец жил отшельником. На этом камне старец молился тысячу ночей. Другой камень малый, на котором он молился тысячу дней, был в «ближней пустыньке», где старец проводил дневное время в последние годы своей жизни.
За несколько месяцев до своей кончины отец Серафим попросил преданного ему послушника отыскать первый камень, не объясняя еще значения этого камня и ничего не говоря о подвиге своем, который тогда оставался еще никому неизвестным. Описав местонахождение этого камня-скалы и приметы его, старец отправил послушника по тому направлению, но послушнику не удалось ничего найти, и он вернулся ни с чем к старцу. Отец Серафим снова рассказал ему, как найти камень, и прибавил, что послушник уже ходил около него. После этого послушник, наконец, нашел этот камень, который был завален падающими с деревьев листьями. Тогда он с радостью поспешил к старцу объявить ему о своей находке, и старец сказал ему: «Я для того посылал тебя найти этот камень, чтоб ты знал его. Я бодрствовал на нем тысячу ночей!» Упав старцу в ноги, послушник умолял рассказать ему подробно об этом подвиге, и старец открыл ему свою тайну. Через этого монаха она стала известна всему монастырю, а потом мирянам, усердным к памяти отца Серафима. Богомольцы устремились посещать место моления отца Серафима, и постепенно проложили к камню такую широкую дорогу, что можно было проехать до него в экипаже. Многие отбивали себе на память о старце и в благословение кусочек от камня.
Перейдем к изложению обстоятельств кончины великого старца.
За неделю до конца, 25 декабря 1832 года, старец имел весьма продолжительную беседу с одним посетителем помещиком, который искал у него разрешения множества важных жизненных вопросов. В этот день старец выстоял литургию, отслуженную игуменом Нифонтом, по обычаю причастился и после литургии долго беседовал с игуменом. Он просил его о многих иноках, особенно из новоначальных. Тогда же старец напомнил, чтобы по его кончине его положили в дубовый гроб, сделанный его собственными руками. В тот же день старец передал иеромонаху Иакову финифтяный образ — посещение Богоматерью преподобного Сергия Радонежского, и просил, чтоб этот образ положили на него по кончине и с ним опустили в могилу. Этот образ был прислан из Троице Сергиевой лавры, от мощей преподобного Сергия, наместником лавры, архимандритом Антонием, который бывал когда-то у старца и которому старец тогда предсказал перевод в лавру.
Наступил 1833 год. Первый его день совпал с воскресеньем. В последний раз пришел старец к обедне в дорогую ему больничную церковь Соловецких чудотворцев. На месте, где стоит эта церковь, он был чудесно исцелен явлением ему Пресвятой Богородицы. Он ходил со сбором по России на построение этой церкви. В алтаре ее престол из кипариса был устроен его руками, и он всегда старался здесь приобщаться.
На этот раз заметили, что он, чего раньше не делал, обошел все иконы, ставя к ним свечи и прикладываясь. Он приобщился. Затем, после литургии, прощался со всею присутствующею братиею, говоря: «Спасайтесь, не унывайте, бодрствуйте. Нынешний день нам венцы готовятся». Он казался крайне изнеможенным, но, при телесной слабости, был духом бодр, оживлен и весел. По прощании с братиею, он приложился ко кресту и к образу Богоматери, затем обошел вокруг престола и вышел из храма северными дверями, как бы показывая, что человек одними вратами, рождением, входит в мир, а другими, смертью, выходит из жизни.
После литургии старец принимал сестру дивеевскую Ирину Васильевну и передал ей 200 р. ассигнациями на покупку хлеба для Дивеевской общины. Затем был у старца иеромонах Высокогорской Арзамасской пустыни Феоктист. Прощаясь с ним, старец сказал ему: «Ты уж отслужи здесь». Торопясь домой, иеромонах от этого отказался. Тогда старец промолвил: «Ну, так ты завтра в Дивееве отслужишь». Не поняв его слов, иеромонах отправился в путь. Для ночлега он остановился в деревне Вертьянове, у самого Дивеева, и на следующее утро тронулся дальше. Вдруг без всякой причины оборвалась завертка у его саней, выпряглась лошадь, и он должен был остановиться в Дивееве. Тут он услышал о кончине старца Серафима, и плачущие сестры Дивеевские просили его отслужить по старце панихиду. Так сбылось сказанное ему накануне старцем слово: «Ну, так ты завтра в Дивееве отслужишь». Была еще в этот день у старца одна из дивеевских сестер, и старец сказал ей: «Матушка, какой нынче будет новый год. Земля постонет от слез». Инокиня не поняла, что старец говорит про свою кончину. Как провел старец Серафим последний вечер своей жизни — известно из свидетельства его соседа по келье, отца Павла. Келья отца Павла имела сени общие с кельей старца Серафима, а самые кельи были разделены глухою стеною. Отец Павел был хороший монах, смиренный, никого не осуждавший. Старец доверял ему и говаривал о нем: «Брат Павел за простоту своего сердца без труда войдет в Царствие Божие. Он никогда никого не судит и не завидует никому, а только знает собственные грехи и свое ничтожество». Он не был собственно келейником, так как келейника у старца никогда не было, но отец Павел, случалось, по соседству помогал кое в чем старцу, оказывал ему кое-какие услуги. Этот отец Павел не раз предупреждал старца, что от его привычки оставлять в своем отсутствии много горящих свечей в келье может случиться пожар (старец постоянно теплил у себя много свечей за своих духовных детей). На это старец всегда давал такой ответ: «Пока я жив, пожара не будет. А когда я умру, кончина моя откроется пожаром».
Судя по-человечески, отец Павел имел тем более причин опасаться пожара, что келья старца была завалена таким легко воспламеняемым материалом, как холсты, которые ему во множестве приносили по усердию своему крестьяне.
Отец Павел заметил, что 1 января старец Серафим три раза выходил из кельи к тому месту, которое им было выбрано для погребения, и, стоя там некоторое время, смотрел в землю. Вечером отец Серафим пел в своей келье победные пасхальные песни. «Воскресение Христово видевше», «Светися, светися, новый Иерусалиме», «О Пасха велия и священнейшая» — и еще другие радостно-победные церковные песни. Что ощущала в эти часы душа старца?.. Он шел от бедствий земли в отчизну, красоту которой уже познал в дивных видениях. Чудные песни ангелов уже долетали до его слуха, и трудно представить себе великость той духовной радости, какою трепетало в эти часы его благодатное существо.
Его кончина должна была быть без свидетелей. И что могло быть лучше: на молитве, наедине с тем Богом, Которому единому он служил на земле, Кому предпочел все земное, к Кому рвался, Кого желал, по Ком тосковал и к Кому теперь шел на вечное, неразрывное соединение.
Настало утро 2 января 1833 года. Отец Павел, выйдя из своей кельи, чтоб отправиться к ранней обедне, почувствовал запах дыма в сенях. Запах шел из кельи отца Серафима. Отец Павел попробовал отворить дверь. Она была заперта изнутри крючком.
Он сотворил обычную при посещении иноков молитву. Ответа не было. Тогд а отец Павел вышел на крыльцо. Мимо шло в церковь несколько иноков. Отец Павел крикнул им: «Отцы и братия, слышен сильный дымный запах. Не горит ли что около нас? Старец, вероятно, ушел в пустыньку». Один из этих проходящих, послушник Аникита, бросился к дверям кельи отца Серафима и, сильно рванув ее, сорвал ее с внутреннего крючка. У самых дверей внутри кельи тлели холсты и другие вещи, распространяя дым. Так как на дворе день чуть начинал брезжить, а в келье света не было, то ничего нельзя было разобрать в темноте; старца не было ни видно, ни слышно. Братья думала, не отдыхаете ли он после ночного молитвенного подвига, и толпилась у порога, не смея войти внутрь. Чтобы погасить тлевший в вещах огонь, некоторые побежали за снегом и накидали его на эти вещи. Пока все это происходило, в больничной церкви своим чередом шла обедня. Уже запели «Достойно есть». В это время один мальчик-послушник, прибежав от кельи отца Серафима, оповестил некоторых о том, что там случилось; многие тогда поспешили к этой келье. Таким образом, собралось немало иноков. Монах Павел и послушник Аникита желали удостовериться, не отдыхает ли старец, и стали ощупью отыскивать его, и наконец дошли до него. Принесли зажженную свечу. Отец Серафим в обычном своем белом балахончике стоял на том месте, где обычно молился, на коленях, пред малым аналоем. Голова его была открыта, руки были крестообразно сложены; на груди висел медный крест — материнское благословение. Думая, что он уснул, утрудившись молитвою пред келейною своею святынею — иконою Богоматери Умиления, его стали осторожно будить. Но ответа не было: старец почил смертным сном. Его глаза были сомкнуты, лицо оживлено богомыслием и счастьем молитвы. Тело его еще было тепло.
Старцу омыли, по иноческому чину, чело и колени, облапили его, положили его в дубовый гроб, им самим давно приготовленный, и вынесли тотчас в собор. По завещанию старца, на грудь его положили финифтяную икону Преподобного Сергия. Быстро разнеслась повсюду весть о кончине благодатного старца. Вся окрестность собралась в Саров.
Та инокиня, которой накануне старец предсказывал: «Какой нынче будет новый год! Земля постонет от слез», — была в Сарове, когда старец скончался. По возвращении ее в Дивеев, одна инокиня спросила ее: «Что батюшка, здоров ли?» Та молчала. Спрашивавшая повторила вопрос. Та, помолчав, тихо сказала: «Скончался!» Инокиня закричала, заплакала и, как безумная, не благословясь, кинулась в Саров.
Если принять во внимание, что привязанность, которую возбуждал к себе отец Серафим, была безгранична, горяча, охватывала всего человека, его любившего, то станет легко понятным впечатление, произведенное его кончиною. Слово его, что земля «постонет от плача и рыдания», сбылось в полной мере.