Питалась она лишь печеным картофелем и лепешками. То и другое висело в мешочках на крыльце ее келии. Сколько его ни пекли ей, все ей не хватало. Пекарша даже ворчала на нее, а она винилась в жадности. Между тем и это она раздавала щедро другим сестрам.
По освящении новых храмов старец дал Елене Васильевне два послушания: быть ризничею и церковницею. Она была пострижена в рясофор, и под камилавку отец Серафим надел ей шапочку, сшитую из его поручней.
Давая заповедь о том, как соблюдать порядок в церкви, старец так высказался о важности послушания церковного:
«Нет выше послушания, как послушание в церкви. Все, что ни творите в ней, как входите и исходите, — все должно творить со страхом и трепетом и непрестанною молитвою, и никогда в церкви, кроме необходимо должного же церковного и о церкви, ничего не должно говориться в ней. Что краше, превыше церкви? Где же возрадуемся духом, сердцем и всем помышлением нашим, как не в ней, где сам Владыко Господь наш с нами всегда соприсутствует?!»
И Елена Васильевна глубоко проникнулась наставлениями старца. Она подолгу оставалась в церкви. Так как сестер грамотных было мало, то ей приходилось иногда часов по шести сряду читать псалтирь. Когда она оставалась в церкви ночью одна, ее искушали страшные привидения, так что она падала без чувств. Старец запретил ей тогда бывать в церкви ночью одной.
Из послушания к отцу Серафиму, Мантурову пришлось на некоторое время уехать из Дивеева.
Перед польским походом один богатый генерал, Куприянов, приехав за благословением к отцу Серафиму, стал просить, чтоб батюшка на время похода позволил Мантурову заняться его обширными поместьями. Это был случай для Мантурова заработать деньги. Старец же смотрел на это так: «Поезжай, батюшка, человек он ратный, а мужички бедные, брошены, в раскол совращены: вот, ты ими и займись. Обходись с ними кротко: они тебя полюбят, послушают, исправятся и возвратятся ко Христу».
Мантуров отправился. Он нашел крестьян разоренными дурным управлением, невежественными, грубыми, недоброжелательными и вовлеченными в раскол. Действуя, как предписал ему старец, мягко, заботясь о них, входя в их нужды, Михаил Васильевич приобрел их доверие; крестьяне стали сами постоянно обращаться к нему, стали богатеть.
Места были там болотистые, и в то время свирепствовали заразительные лихорадки. Не избавился от них и Михаил Васильевич. Уведомляя сестру о болезни, он просил узнать у старца средство, как вылечиться. Старец отвечал ему через Елену Васильевну, что советует никогда не лечиться у докторов, не прибегать к лекарствам, а на сей раз велел есть мякоть теплого пропеченного хлеба. Выздоровев, Мантуров стал то же давать крестьянам, которые тоже выздоравливали и, под впечатлением этих необыкновенных происшествий, стали возвращаться в православную церковь.
Построив, с помощью Мантурова, Рождественский храм, отец Серафим пожелал раньше смерти своей приготовить землю для собора Дивеевского, о красоте и величии которого он предсказывал первоначальным сестрам Дивеевским и который действительно, сколько раньше ни слышал о нем, изумляет, поражает душу всякого, видящего его в первый раз.
Дивеевская община вся была окружена как бы лоскутьями чресполосного владения многих помещиков. Вот к одному из них, Жданову, которому принадлежала земля, назначавшаяся под собор, отец Серафим и послал Елену Васильевну, вручив ей на покупку триста рублей.
При этом старец объяснил ей: «Когда святой царь Давид восхотел соорудить храм на горе Мориа, то гумно Орны не принял задаром, а заплатил цену. И теперь Царице Небесной угодно, чтобы место под собор было приобретено покупкою. Я бы мог выпросить землю. Но Ей не угодно!»
Елена Васильевна поехала в Темников, где жил г. Жданов, и передала ему желание старца.
— Как, — воскликнул Жданов, искренно чтивший великого старца, — вы шутите, вероятно. Неужели вы думаете, что я стану продавать дивному Серафиму этот малый клок земли, принадлежащий единственно мне! Берите его даром.
Когда же Елена Васильевна объяснила, почему отец Серафим не желает дара, Жданов, хотя с крайней неохотою, принял деньги и совершил на землю купчую крепость.
Деньги отца Серафима оказались счастливыми. До того Жданов, отец многочисленной семьи, сильно бедствовал вследствие крайней запутанности дел. Получив насильно от Елены Васильевны триста рублей, он приобрел внезапную удачу в делах: все дети его хорошо устроились, все дела распутались.
Когда Елена Васильевна вернулась из Темникова и вручила старцу купчую на землю, он пришел в восторг и стал восклицать: «Вот радость-то, матушка, какая! Собор-то у нас какой будет, матушка! Собор-то какой! Диво!»
Старец оставил купчую крепость на хранение у Елены Васильевны, а в случае смерти ее заповедал передать ее Михаилу Васильевичу и беречь ее пуще ока.
Будучи руководителем брата и сестры Мантуровых в великом их подвиге, старец Серафим имел возможность помолиться еще на земле о упокоении души избранной послушницы своей. И ей, пред кончиной ее, как некогда при первом ее знакомстве со старцем, дано было явить изумительный пример покорности слову старца и безграничной веры в него.
Елена Васильевна скончалась за семь месяцев до кончины дивного своего учителя и наставника.
Видя, как постепенно старец слабеет, предчувствуя, что дни его сочтены, она, еще полная жизни и сил, стала говорить:
— Скоро останемся мы без батюшки. Навещайте его как можно чаще; не долго ему быть среди нас. Я уже не могу жить без него и не спасусь. Как ему угодно: я его не переживу, пусть меня раньше отзовут.
Эту мысль высказала она раз и самому старцу.
— Радость моя, — ответил ей отец Серафим, — а ведь служанка твоя раньше тебя войдет в Царствие, а скоро и ты за нею.
Действительно, крепостная девушка ее, Устинья, до того привязанная к своей госпоже, что за нею вступила в Дивеев, заболела чахоткой. Ее мучила мысль, что она, больная, бесполезная, занимает лишнее место в тесной келье Елены Васильевны, и все просилась уйти в другую келью. Но Елена Васильевна уложила ее на лучшее место и сама до конца ей служила.
Пред смертью Устинье был сон: видела она чудный сад, с необыкновенными плодами, и кто-то ей сказал: «Этот сад общий, твой с Еленой Васильевной, и вскоре за тобой она придет в этот сад!»
Выше было сказано, как Михаил Васильевич заболел злокачественной лихорадкой и как старец исцелил его.
Немного спустя он послал за Еленой Васильевной, которая пришла к нему в сопровождении послушницы Ксении.
— Радость моя, — сказал ей старец, — ты меня всегда слушала. Можешь ли и теперь исполнить одно послушание, которое я хочу тебе дать?
— Я всегда слушала вас, батюшка, — отвечала она, — послушаю вас и теперь.
— Вот видишь ли, — стал тогда говорить старец, — пришло Михаилу Васильевичу время умереть, он болен, и ему нужно умереть. А он нужен для обители, для сирот Дивеевских. Так вот, и послушание тебе: умри ты за Михаила Васильевича.
— Благословите, батюшка!..
Таков был покорный ответ великой послушницы старца.
Много беседовал с ней в тот раз старец, успокаивая ее и говоря ей о сладости смерти, о безграничном счастье будущей жизни.
— Батюшка, я боюсь смерти, — сказала вдруг Елена Васильевна.
— Радость моя, — ответил ей старец, — что нам с тобой бояться смерти. Для нас с тобой будет лишь вечная радость.
Простилась Елена Васильевна со старцем, стала выходить из кельи, но на пороге упала на руки подхватившей ее послушницы Ксении.
Старец велел положить ее в своих сенях на приготовленный им для себя гроб, вспрыснул ее святой водой, дал ей испить, и тем привел ее в чувство. Вернулась она домой и, больная, слегла в постель, говоря: «Теперь я уже более не встану!»
Болезнь ее была непродолжительна, всего несколько дней.
Она особоровалась и несколько раз приобщалась. Духовник ее предлагал написать ее брату, Михаилу Васильевичу, с которым она жила душа в душу. Но она ответила: «Нет, батюшка, не надо. Мне будет жаль его, и это помутит мою душу, которая не столь чистою уже явится к престолу Божию».
В последние дни ее жизни дивные видения открывались духовному взору подвижницы. Однажды она радостно воскликнула, точно видя перед собою воочию Владычицу мира: «Святая игумения! Матушка, обитель нашу не оставь!»
Исповедуясь последний раз духовнику, она открыла ему, что видела райские обители. Величественная Царица невыразимой красоты сказала ей: «Следуй за Мною!» — и повела ее в сияющие чертоги…
Когда перед самым концом ее преданная послушница Ксения решилась спросить ее, видела ли она среди явленных ей откровений Самого Господа, она сперва тихим голосом запела: «Бога человеком невозможно видети, на Него же не смеют чини ангельстии взирати», но потом, когда та продолжала умолять свою госпожу открыть ей эту тайну, Елена Васильевна, вся просветлев, с восторженным, чудным выражением в лице, отвечала: «Видела, как неизреченный огнь. А Царицу и ангелов видела просто».
Елена Васильевна велела еще живую «собрать» себя для гроба — одеть и оправить, говоря, что иначе, когда она умрет, в этом помешают.
Тих и мирен был последний вздох подвижницы, и чистая душа ее, освобожденная от уз тела, ликуя понеслась в небесную отчизну.
Совершилось это 28 мая 1832 года, накануне Троицына дня, после семилетнего пребывания Елены Васильевны в Дивееве. Она жила на земле 27 лет.
Внешность великой подвижницы была чрезвычайно привлекательна: высокого роста, с круглым красивым лицом, с черными волосами, которые она заплетала в косу, черными глазами, сверкавшими умом и волей.
Правду говорила Елена Васильевна, предупреждая, что, если ее не приготовят во гроб раньше, не оповещая о ее смерти, то сестры помешают убрать ее. Только что было это исполнено, как дивеевские сестры, среди которых она пользовалась общим горячим расположением, узнав о ее конце, с воплями наводнили ее маленькую, тесную келию, так что трудно было класть ее во гроб. Гроб за три дня до того был прислан отцом Серафимом — выдолбленный из целого дуба. Вскоре, при звоне к вечерне, ее вынесли в церковь.