— В любом случае, твои страхи редко совпадают с тем, что ты видишь в моделировании, — добавляет он.
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, разве ты боишься ворон? — говорит он, наполовину улыбаясь. Выражение его лица достаточно теплое для того, чтобы я забыла, что он мой инструктор. Он просто парень, небрежно беседующий со мной, провожающий меня до двери. — Когда ты видишь птицу, ты с воплями убегаешь прочь?
— Нет. Полагаю, нет.
Я размышляю над тем, чтобы подойти ближе к нему, безо всякой видимой на то причины. Просто, чтобы понять, каково это — стоять так близко к нему. Просто потому, что я хочу.
«Глупо», — говорит голос в моей голове.
Я подхожу ближе и тоже облокачиваюсь о стену, поворачивая голову в сторону, чтобы видеть его. Как и на колесе обозрения, я знаю, сколько пространства между нами. Шесть дюймов. Я наклоняюсь. Меньше шести дюймов. Я чувствую тепло, словно он испускает что-то вроде энергии, которую я могу почувствовать только на таком расстоянии.
— Так чего я на самом деле боюсь?
— Я не знаю, — отвечает он. — Только ты можешь это понять.
Я медленно киваю. Есть тысяча вещей, которые могли бы оказаться этим страхом, но я не знаю, какая из них верная, если вообще что-то из них может быть верным.
— Я и подумать не могла, что становление Бесстрашным будет настолько тяжелым, — говорю я, а секундой позже удивляюсь, что сказала такое. Удивляюсь, что признала это вслух. Я прикусываю внутреннюю часть щеки и внимательно смотрю на Четыре. Было ли ошибкой говорить ему подобное?
— Это не всегда было таким, — говорит он, пожимая плечами. Кажется, мое признание его не беспокоит. — Быть в Бесстрашии, я имею ввиду.
— Что изменилось?
— Руководство. Человек, который контролирует обучение, устанавливает норму поведения Бесстрашных. Шесть лет назад Макс и другие лидеры изменили метод обучения, чтобы сделать его более конкурентоспособным и жестоким, утверждая, что это должно проверить силу людей. И это в корне изменило приоритеты Бесстрашия. Готов поспорить, ты можешь догадаться, кто пользуется покровительством руководства.
Ответ очевиден — Эрик. Они учили его быть своенравным, а теперь он учит нас быть такими же. Я смотрю на Четыре. Их обучение не подействовало на него.
— Так, если ты был первым в рейтинге инициации, — говорю я, — на каком месте был Эрик?
— На втором.
— Значит, он был их вторым выбором на позицию лидера. — Я медленно киваю. — А ты первым.
— К чему ты это?
— То, как Эрик вел себя на ужине в первую ночь. Зависть, хотя у него есть все, что он хочет.
Четыре не отрицает. Должно быть, я права. Я хочу спросить, почему он отказался от позиции лидера, которую ему предложили. Почему он не хочет быть им, когда у него врожденный талант. Но я знаю, как Четыре относится к личным вопросам. Я вдыхаю, вытираю лицо еще раз и приглаживаю волосы.
— Видно, что я плакала?
— Хмм… — Он наклоняется ближе, сужая глаза, словно осматривая меня. Улыбка трогает край его губ. Еще ближе, и мы бы дышали одним и тем же воздухом. Если бы я помнила, как это делать. — Нет, Трис, — говорит он. Улыбку сменяет серьезное выражение лица, и он добавляет: — Ты выглядишь очень сильной.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Когда я захожу внутрь, большинство других посвященных — как рожденных Бесстрашных, так и перешедших — столпились между рядами двухъярусных кроватей с Питером посередине. Он держит листовку двумя руками.
— Массовый уход детей лидеров Отречения из фракции нельзя игнорировать или объяснять совпадением, — читает он. — Недавний переход Беатрис и Калеба Приоров, детей Эндрю Приора, в другие фракции ставит под вопрос устойчивость ценностей Отречения и их обучения.
Холодок бежит у меня по спине. Кристина, стоящая у края толпы, оглядывается через плечо и замечает меня. Она обеспокоенно смотрит в мою сторону. Я не могу пошевелиться. Мой отец. Теперь Эрудиты нападают на моего отца.
— Почему бы еще детям столь важного человека решать, что стиль жизни, установленный их отцом, не самый подходящий для них? — продолжает Питер. — Молли Этвуд, товарищ Беатрис из перешедших Бесстрашных, предполагает, что виной всему жестокое и оскорбительное воспитание. «Я слышала, как однажды она разговаривала во сне, — говорит Молли. — Она просила отца перестать делать что-то. Я не знаю, о чем шла речь, но это породило ее ночные кошмары».
Так это месть Молли. Должно быть, она говорила с репортером из Эрудитов, на которого кричала Кристина. Она улыбается, демонстрируя мне свои кривые зубы. Если бы я их выбила, то сделала бы ей одолжение.
— Что? — спрашиваю я. Или пытаюсь спросить. Мой голос похож на скрип, словно мне не хватает воздуха, поэтому я прочищаю горло и задаю вопрос снова: — Что?
Питер прекращает читать, и несколько людей оборачиваются. Некоторые, как Кристина, смотрят на меня с сочувствием, их брови сдвинуты, а уголки рта опущены вниз. Но большинство ухмыляются, поглядывая друг на друга, словно намекая на что-то. Питер поворачивается последним с широкой улыбкой на лице.
— Дай мне это, — говорю я, протягивая руку. Мое лицо горит.
— Но я еще не закончил читать, — он отвечает со смехом в голосе. Его глаза пробегаются по бумаге снова. — Однако, возможно, ответ лежит не в моральных проблемах одного человека, а в поврежденных идеалах всей фракции. Возможно, ответ в том, что мы доверили наш город группе тиранов, желающих обратить всех в свою веру, которые не знают, как вывести нас из бедности, как привести к процветанию.
Я подлетаю к нему, пытаясь вырвать листовку из рук, но он поднимает ее выше моей головы, поэтому я не могу достать до нее без прыжка. Но я не буду прыгать. Вместо этого, я со всей силы наступаю ему пяткой на место, где кости соединяются с пальцами. Он стискивает зубы, чтобы подавить стон.
Затем я бросаюсь на Молли, надеясь, что сила толчка ее удивит, и она упадет на пол, но прежде чем я успеваю нанести хоть какой-то вред, холодные руки обвиваются вокруг моей талии.
— Это мой отец! — кричу я. — Мой отец, ты трусливая…
Уилл оттаскивает меня от нее, отрывая от земли. Я тяжело дышу, пытаясь схватить листовку, прежде чем кто-то сможет прочитать еще хоть слово. Я должна сжечь ее, уничтожить, я обязана.
Уилл уводит меня из комнаты в коридор, его ногти впиваются в мою кожу. Он отпускает меня, как только дверь закрывается, а я отталкиваю его со всей своей силой.
— Что? Ты думаешь, я не могу защитить себя от куска Искреннего дерьма?
— Нет, — говорит Уилл. Он стоит перед дверью. — Я планировал увести тебя от драки в спальне. Успокойся.
Я посмеиваюсь.
— Успокоиться? Успокоиться?! Они говорят о моем отце, о моей фракции!
— Это не так. — У него темные круги под глазами, он выглядит изнуренным. — Это твоя бывшая фракция, и ты ничего не можешь поделать с тем, что они говорят, так что, тебе стоит просто игнорировать их.
— Ты вообще слушал? — Жар уходит от моих щек, и дыхание замедляется. — Твоя идиотская бывшая фракция не просто оскорбляет Отречение. Они призывают к свержению правительства в целом.
Уилл смеется.
— Нет, не призывают. Они высокомерные и скучные, именно поэтому я оставил их, но они не революционеры. Они просто хотят запускать пустые речи, вот и все, и они злятся на Отречение за отказ прислушиваться к ним.
— Они не хотят, чтобы люди слушали, они хотят, чтобы они соглашались, — отвечаю я. — Не обязательно запугивать людей, чтобы они принимали твою точку зрения. — Я прижимаю ладони к щекам. — Не могу поверить, что мой брат присоединился к ним.
— Эй. Они не все плохие, — говорит он резко.
Я киваю, но не верю ему. Я не могу представить себе человека, вышедшего из Эрудитов адекватным, хоть и кажется, что с Уиллом все в порядке.
Дверь снова открывается, и выходят Ал с Кристиной.
— Моя очередь делать тату, — говорит она. — Хотите пойти со мной?
Я приглаживаю волосы. Я не могу отправиться обратно в общежитие. Даже если Уилл мне позволит, я там буду лишней. Мой единственный выбор — пойти с ними и попытаться забыть то, что происходит за пределами здания Бесстрашных. У меня есть достаточно поводов для беспокойства и без волнений о моей семье.
Впереди меня Ал похлопывает Кристину по спине, поторапливая. Она вскрикивает, пока он пробирается через толпу. Люди отходят от него так далеко, как только могут.
Мое плечо до сих пор горит. Кристина уговаривает меня присоединиться к ней, и сделать тату знака Бесстрашных. Это круг с пламенем внутри. Моя мама даже не отреагировала на тот рисунок, который у меня на ключице, так что, меня ничего не сдерживает от получения другой татуировки. Они часть жизни здесь, как неотъемлемая часть моего посвящения, как обучение бороться.
Кристина также уговаривает меня приобрести рубашку, которая открыта на плечах и ключицах, и она снова подводит мне глаза черным карандашом. Я больше не против ее попыток меня накрасить. Особенно с тех пор, как поняла, что наслаждаюсь этим.
Мы с Уиллом идем за Кристиной и Алом.
— Не могу поверить, что ты сделала еще одну тату, — говорит он, качая головой.
— Почему? — спрашиваю я. — Потому что я Стифф?
— Нет. Потому что ты… чувствительная. — Он улыбается. Его зубы белые и ровные. — Ну, и каким был твой сегодняшний страх, Трис?
— Слишком много ворон, — отвечаю я. — А у тебя?
Он смеется.
— Слишком много кислоты. — Я не спрашиваю, что это значит. — Это и правда увлекательно — знать, как оно работает, — говорит он. — Это, в основном, борьба между частью таламуса, которая производит страх, и лобной долью, которая принимает решения. Но моделирование полностью в твоей голове, так что, даже если ты чувствуешь, будто кто-то делает все за тебя, это только ты, ты делаешь все это с собой, и… — Он умолкает. — Извини. Я говорю как Эрудит. Привычка.
Я пожимаю плечами.
— Это интересно.
Ал почти роняет Кристину, и она хватается рукой за первое, до чего может дотянуться, этим оказывается его лицо. Он съеживается и крепче хватается за ее ноги. На первый взгляд, Ал кажется счастливым, но есть что-то напряженное даже в его улыбке. Я волнуюсь за него.