Он возвращается в комнату, хлопая дверью за собой. Я чувствую стук сердца в своем горле. Я управляла моделированием. Я разбила стекло. Я не знала, что Дивергент способны на это. Откуда он?
Я отлепляю себя от стены и начинаю спускаться вниз к холлу. Мне нужны ответы, и я знаю, у кого они есть. Я иду прямо к тому месту, где делают татуировки, и где я в последний раз видела Тори. Здесь не так уж много людей, потому что сейчас лишь немного за полдень, и большинство на работе или в школе.
Здесь только трое: татуировщик, который рисует льва на руке человека, и Тори, которая перебирает стопку бумаг на прилавке. Она поднимает голову, когда я вхожу.
— Здравствуй, Трис, — говорит она, переводя взгляд на татуировщика, который слишком сосредоточен на том, что он делает, чтобы заметить нас. — Идем.
Я следую за ней за занавес, который отделяет две комнаты. Здесь несколько стульев, запасные иглы для татуировок, чернила, блокноты и произведения искусства.
Тори задергивает занавеску и садится на один из стульев. Я сижу рядом с ней, постукивая ногой, чтобы хоть чем-то себя занять.
— Что происходит? — спрашивает она. — Как прошло моделирование?
— На самом деле, хорошо. — Я несколько раз киваю. — Я даже могу сказать, что слишком хорошо.
— Ох.
— Пожалуйста, помогите мне понять, — говорю я спокойно. — Что значит быть… — Я колеблюсь. Я не должна произносить слово «Дивергент» здесь. — Что я такое, черт возьми? Какое отношение это имеет к моделированию?
Поведение Тори резко меняется. Она откидывается на спинку стула и скрещивает руки на груди. Выражение ее лица становится настороженным.
— Помимо всего остального, ты… Ты та, кто знает, что, когда находишься в моделировании, то, что ты испытываешь, нереально, — произносит она. — Та, кто может управлять моделированием или даже выключать его. А также… — Она наклоняется вперед и смотрит мне в глаза. — Ты одна из тех, кто в Бесстрашии, как правило… умирает.
Тяжесть наполняет мою грудь, каждое предложение, которое она говорит, собирается там. Напряженность накапливается внутри меня до тех пор, пока я не могу ее больше сдерживать: хочется плакать, или кричать, или…
Я издаю резкий смешок, который почти сразу же прерывается, и говорю:
— Так что, я умру?
— Не обязательно, — отвечает она. — Лидеры Бесстрашных еще не знают о тебе. Я сразу же удалила твои результаты теста способностей из системы и вручную зарегистрировала тебя как Отреченную. Но не ошибись. Если они обнаружат, кто ты, они убьют тебя.
Я молча смотрю на нее. Она не выглядит сумасшедшей. Она кажется нормальной, может, слегка настойчивой, но я никогда не подозревала ее в том, что она неуравновешенная… А должна бы. Убийств в нашем городе никогда не было, сколько я себя помню. Даже если отдельные личности и способны на это, то лидеры фракций точно нет.
— Вы параноик, — говорю я. — Лидеры Бесстрашных не убьют меня. Люди так не поступают. Больше не поступают. В этом и есть смысл всего этого… всех фракций.
— О, ты так считаешь? — Она кладет руки на колени и смотрит прямо на меня, черты ее лица внезапно искажает злость. — Они забрали моего брата, что мешает им сделать это с тобой, а? Ты, что, особенная?
— Вашего брата? — говорю я, сужая глаза.
— Да. Моего брата. Мы с ним оба перешли из Эрудиции, только его тест на способности был неокончательным. В последний день моделирования, они нашли его тело в пропасти. Сказали, что это самоубийство. Только мой брат преуспевал в обучении, он встречался с другой инициированной, он был счастлив. — Она трясет головой. — У тебя ведь тоже есть брат, верно? Как думаешь, ты могла бы понять, самоубийца он или нет?
Я пытаюсь представить Калеба, убивающего себя. Даже мысль об этом кажется мне нелепой. Даже если бы Калеб был несчастен, он бы не выбрал этого.
Ее рукава закатаны, так, что я могу видеть татуировку реки на ее правой руке. Она сделала ее после того, как умер ее брат? Река была другим страхом, который она преодолела?
Тори понижает голос:
— На втором этапе тренировок Джорджи стал лучшим довольно быстро. Он сказал, что моделирование не страшно ему… что оно как игра. Именно поэтому руководство проявило к нему особый интерес. Когда он был под действием сыворотки, они сидели в комнате, вместо того, чтобы просто позволить инструктору представить его результаты. Шептались о нем все время. В последний день моделирования один из лидеров Бесстрашных пришел посмотреть сам. А на следующий день Джорджи не стало.
Похоже, я могла бы стать хороша в моделировании, раз уж я освоила силы, которые помогли мне разбить стекло. Я могла бы стать так хороша, что все руководство обратило бы на меня внимание. Я могла бы, но стану ли?
— Это все? — говорю я. — Просто изменение моделирования?
— Сомневаюсь в этом, — говорит она, — но это все, что я знаю.
— Как много людей в курсе этого? — спрашиваю я, думая о Четыре.
— Об управлении моделированием? Два типа людей, — отвечает она. — Люди, которые хотят, чтобы ты была мертва. И люди, которые испытали это на себе. Те, кто сами являются Дивергент. Или те, кто узнали об этом, как я.
Четыре сказал мне, что он удалит запись того, что я пробила брешь в стекле. Он не хочет моей смерти. Он Дивергент? Или кто-то из его семьи? Друг? Девушка?
Я пытаюсь об этом не думать. Я не могу позволить ему отвлечь меня.
— Я не понимаю, — медленно произношу я, — почему лидеров Бесстрашных заботит то, что я могу управлять моделированием.
— Если бы я знала, я бы сказала тебе об этом прямо сейчас. — Она поджимает губы. — Единственное, о чем я могу сказать тебе с уверенностью, — это то, что контроль моделирования, вовсе не то, что их волнует; это лишь часть чего-то большего. Что-то, о чем они действительно заботятся. — Тори берет мою руку и сжимает между своими ладонями. — Сама подумай, — произносит она. — Эти люди научили тебя пользоваться оружием. Они научили тебя, как надо драться. Ты считаешь, они выше того, чтобы причинить тебе вред? Выше того, чтобы убить тебя? Я должна идти, иначе Бад будет задавать вопросы. Будь осторожнее, Трис.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Дверь в Яму закрывается за мной, и теперь я одна. Я не ходила в этот туннель со дня Церемонии Выбора. Я помню, как тогда пробиралась по нему, мои шажки были неустойчивыми из-за нехватки света. Теперь я иду уверенными шагами. Мне больше не нужен свет.
Прошло четыре дня с нашего с Тори разговора. С тех пор Эрудиция выпустила две статьи об Отречении. Первая обвиняет Отречение в сокрытии предметов роскоши, таких как автомобили и свежие фрукты, от других фракций, с целью заставить их верить, что жить так, как живут Отреченные, необходимо всем. Когда я прочитала это, я вспомнила о сестре Уилла. Кара тоже обвиняла мою мать в накоплении товаров.
Вторая статья перечисляет недостатки выбора правительственных чиновников на основе их фракции, спрашивая, почему только считающие себя самоотверженными людьми должны быть в правительстве. Они призывают к возвращению демократических политических систем прошлого. В этом смысла больше, и именно это заставляет меня подозревать, что данная статья — призыв к революции, упакованный в оберточную бумагу из рациональности.
Я достигаю конца туннеля. Сеть простирается над зияющей дырой так же, как это было, когда я последний раз видела ее. Я поднимаюсь по лестнице на деревянную платформу, откуда Четыре вытянул меня на землю, и хватаюсь за перекладину, к которой присоединена сеть. Я бы не смогла подтянуться на руках, когда впервые попала сюда, но сейчас я это делаю почти без усилий. Я перекатываюсь в центр сети.
Надо мной пустующие здания, стоящие на краю дыры, и небо. Оно темно-синее и беззвездное. Луны не видно.
Статьи обеспокоили меня, но со мной были друзья, которые всегда рядом, чтобы подбодрить меня. Когда вышла первая статья, Кристина очаровала одного из поваров на кухне Бесстрашных, и он позволил нам попробовать кусочек торта. После второй статьи Юрай и Марлен научили меня одной карточной игре, и мы часа два играли в столовой.
Но сегодня вечером я хочу побыть одна. Более того, я хочу вспомнить, почему я пришла сюда и почему я решила остаться здесь, для чего я прыгнула с крыши здания даже прежде, чем поняла, что значит быть Бесстрашной. Мои пальцы перебирают отверстия сети подо мной.
Я хотела походить на Бесстрашных, которых видела в школе. Я хотела быть громкой, смелой и свободной, как они. Но они еще не были членами фракции; они просто играли в Бесстрашных. Так же, как и я, когда спрыгнула с той крыши. Я не знала, что такое настоящий страх.
За последние четыре дня я столкнулась с четырьмя страхами. В одном я была привязана к столбу, и Питер разжигал у моих ног костер. В другом я тонула, на этот раз — посреди океана, волны бушевали вокруг меня. В третьем я наблюдала, как моя семья медленно умирает от потери крови. И в четвертом я стояла под прицелом и была вынуждена стрелять в них. Теперь я знаю, что такое страх.
Ветер прорывается в дыру и окутывает меня, я закрываю глаза. Я представляю, что я снова стою на краю крыши. Я расстегиваю пуговицы на своей серой рубашке Отречения, выставляя руки на всеобщее обозрение, показывая больше своего тела, чем когда-либо до этого. Я комкаю рубашку и швыряю ее в грудь Питера.
Я открываю глаза. Нет, я была неправа. Я спрыгнула с крыши не потому, что хотела быть похожей на Бесстрашных. Я спрыгнула потому, что я уже была такой, как они, и я хотела доказать им это. Я хотела признать ту часть себя, которую Отречение требовало скрывать.
Я поднимаю руки над головой и снова погружаю их в сеть. Я тянусь пальцами так далеко, как могу, занимая как можно больше сети. Ночное небо пусто и тихо, и в первый раз за четыре дня в голове у меня точно так же.
Я кладу руки на голову и глубоко дышу. Сегодня моделирование было таким же, как и вчера: кто-то держал меня под дулом пистолета и приказывал стрелять в мою семью. Когда я подняла голову, я увидела, что Четыре наблюдает за мной.