Британские летчики каждый день строчили письма в Мадрид, в британское посольство, умоляя вызволить их из этого ада. Пока они тщетно ждали ответа, им с Робером приходилось довольствоваться скудной пайкой – куском хлеба по утрам – и бесконечными разговорами. Зимние ветра насквозь продували ветхие бараки, и узники стучали зубами от холода в своих жалких робах. Медицинская помощь оказывалась нерегулярно, и во время редких обходов врачи постоянно требовали проглаживать горячим утюгом грязную одежду заключенных, надеясь хоть так извести плодящихся в ней вшей. Чесотка и диарея, прозванная узниками «мирандитом», свирепствовали повсеместно. Крысы средь бела дня нападали на сторожевых псов. Для того чтобы ночью посетить уборную, «требовалось изрядное мужество», писал выживший в Миранде британский разведчик и будущий писатель Жорж Ланжелан, француз по происхождению: там «яростно дрались и пищали огромные крысы, которые не обращали никакого внимания на людей и совершенно их не боялись».
Спать приходилось урывками. Охранники, патрулировавшие лагерь по ночам, время от времени покрикивали «Алерта!» – то ли желая удостовериться, что их коллеги не спят, то ли из садистского удовольствия помучить задремавших узников. По утрам всех выгоняли на перекличку, а по воскресеньям заключенные маршировали перед комендантом и его офицерами, которые восседали на миниатюрной трибуне вокруг флага националистов. Лагерный персонал, разодетый в парадную форму – белые ремни, белые эполеты, белые перчатки, – составлял оркестр, и узники вышагивали под его аккомпанемент. Это зрелище забавляло престарелых офицеров, красовавшихся в шелковых кушаках. То и дело кто-то из оркестрантов сбивался с ноги или путался в сложных построениях, и заключенные исподтишка посмеивались над неудачниками.
Каждую неделю к воротам Миранды подъезжали два больших грузовика с эмблемой британского посольства. Они привозили сигареты и провизию, а увозили тех британцев, которых испанские власти соглашались отпустить. Посол Хор был кровно заинтересован в освобождении пилотов: в 1942–1943 гг. союзники активизировали воздушные операции над Францией – опаснейшие миссии, в ходе которых немцы часто сбивали самолеты. Если пилоты выживали при крушении и попадали в Миранду, вызволить их оттуда и вернуть в строй было куда проще и быстрее, чем готовить новые экипажи.
В конце февраля 1943 г., проведя за решеткой около трех месяцев, британские летчики и Ларошфуко вдруг услышали, что в комнате для свиданий их дожидается человек из правительства его величества. Британцы просияли и засобирались, спеша на встречу, а Робер кричал им вслед: «Не забудьте обо мне!» – умоляя замолвить за него словечко и намекнуть, что он мечтает встретиться с де Голлем и вступить в ряды «Сражающейся Франции»[22]. Вскоре пилоты вернулись, радостно улыбаясь, и Робер быстро понял причину их веселья: к представителю Британии вызвали и его самого. Скорее всего, это был военный атташе майор Хэзлем, частый гость Миранды в 1943 г.
Едва переступив порог комнаты для встреч, Ларошфуко услышал горячие слова благодарности – «…за все, что вы сделали для моих соотечественников». Робер опешил: о каких таких заслугах толкует британец? Ну да, он помогал летчикам как переводчик, только и всего. Но представитель посольства все рассыпался в похвалах, и до Робера дошло, что пилоты «сильно приукрасили» его роль. Ларошфуко тут же попытался внести ясность, признавшись, что, хоть он и был рад знакомству с британцами, даже дружбе с ними, его испанские приключения преследовали лишь одну цель – добраться до де Голля и примкнуть к «Сражающейся Франции».
Британец молча уставился на Робера, ничуть не расстроенный тем, что его ввели в заблуждение: казалось, он лихорадочно обдумывает некую идею. Наконец он пообещал сделать все возможное, чтобы исполнить желание Ларошфуко. «Я горячо поблагодарил его, – вспоминал Ларошфуко, – и, вернувшись в камеру, бросился обнимать летчиков». Через несколько дней он уже сидел в грузовике вместе с пилотами, направляясь в Мадрид, в объятия британского посольства. Они прибыли ночью, и испанская столица встретила их ослепительным сиянием огней – за месяцы заточения узники успели позабыть, что такое электрический свет. В посольстве их ждал «роскошный ужин», как вспоминал Ларошфуко. «А затем нас проводили в комнаты. Их размеры и убранство показались нам немыслимой роскошью». Сотрудник посольства предупредил, что утром им предстоит аудиенция у самого посла Хора.
После сытного английского завтрака каждый из освобожденных удостоился личной встречи. Хор, пожилой, невысокий, являл собой воплощение чопорности английского высшего класса: седые волосы с ровным пробором слева аккуратно подстрижены, безукоризненный костюм, церемонные манеры. Хор слыл человеком амбициозным и азартным, его подтянутая фигура отражала любовь к теннису, в который он играл на турнирном уровне. Он входил в кабинет Чемберлена, занимал пост министра внутренних дел и был одним из ключевых советников, когда Чемберлен в 1938 г. пытался умиротворить Гитлера Мюнхенским соглашением. Став премьером в 1940-м, Черчилль отправил Хора в отставку, предложив ему пост посла в Мадриде, который многие в Лондоне расценили как почетное изгнание старика.
Казалось, Хор так и не оправился после этого: обида еще сквозила в его утонченных чертах, в потухшем, почти страдальческом взгляде. Впрочем, задача удержать прогермански настроенного Франко от вступления в войну была выполнена им безукоризненно. Испания сохраняла нейтралитет даже после высадки союзников в Северной Африке в ноябре 1942 г.[23], а Франко продолжал отпускать на волю британских солдат и участников Сопротивления, томившихся в Миранде.
В силу свободного владения французским Хор был единственным в кабинете Чемберлена, кто на государственных обедах садился рядом с премьером Франции Леоном Блюмом: они увлеченно обсуждали литературу. Теперь, в Мадриде, Хор заговорил с Ларошфуко на «безупречнейшем французском», как отметит позже начинающий участник Сопротивления. «Ему было известно о моем намерении присоединиться к "Сражающейся Франции" в Лондоне, но, не торопя события и ни в коей мере не подвергая сомнению мою решимость, он мягко выдвинул встречное предложение».
В годы Первой мировой Хор возглавлял британскую разведку в Петрограде – поговаривали даже, что он стоял за заговором с целью убийства Распутина, – и с тех пор питал слабость к шпионским играм. «Что вы скажете, Робер, – спросил он, – если мы предложим вам завербоваться в спецслужбу его величества для выполнения секретных миссий на территории Франции?»
Ларошфуко пребывал в замешательстве, и Хор, видя это, продолжил неспешно излагать суть своего предложения. «Компетентность и мужество британских агентов не вызывают ни малейших сомнений, – подчеркнул он. – Но даже те из них, кто сносно говорит по-французски, выдают себя сильным акцентом. Немецкие ищейки мгновенно их раскрывают». Поэтому в Великобритании была создана новая секретная служба, подобной которой мир еще не видел. Эта служба готовит иностранных граждан в Лондоне, а затем забрасывает их на родину, где они сражаются с нацистами… Впрочем, оборвал себя Хор, пока лучше без подробностей. Но если Робер согласится вступить в эту новую секретную службу и успешно пройдет весьма суровую подготовку, то ему откроются все тайны.
Эта загадочность интриговала Робера и в то же время терзала. Без малого два года он внимал пламенным речам де Голля, искренне веря, что борьбу нужно продолжать любой ценой. Порой ему казалось, что из всех, кто говорит о судьбах Франции, лишь генерал сохранил здравый рассудок. Робер жаждал стать солдатом его армии, но, поразмыслив, понял: его истинное, заветное желание – просто сражаться с нацистами. И если британцы способны обучить и вооружить его не хуже, а может, и лучше, чем де Голль, если в их распоряжении есть кадры, средства и оружие – почему бы не примкнуть к британцам? Какая, в сущности, разница, под чьими знаменами освобождать Францию?
Хор, наблюдая за колебаниями юноши, вдруг спросил: «Сколько вам лет?» Ларошфуко, которому едва исполнилось 19, солгал: «Двадцать один». Это была не просто ложь – он невольно выдал, к чему склоняется. Он хотел, чтобы Хор принял его за более зрелого и опытного человека. Наконец Робер признался, что польщен столь лестным предложением и, пожалуй, не прочь присоединиться к новой британской спецслужбе. Однако, добравшись до Лондона, он хотел бы сначала поинтересоваться мнением де Голля. Просьба была дерзкая, но Хор пообещал, что подобную встречу можно устроить.
Через неделю Ларошфуко уже летел в Англию.
Глава 5
Приземлившись на английской земле, Ларошфуко был тут же препровожден военной полицией на юго-запад Лондона, в вычурно-готическое здание на Фитцхью-Гроув. Это мрачное строение завуалированно именовали Лондонским приемным центром, хотя его истинное название – Королевская викторианская патриотическая школа – тоже мало что говорило о творившемся в его стенах: жесткие, въедливые допросы всех прибывающих иностранцев, учиняемые офицерами МИ-6. Цель была проста: выявить немецких шпионов и после разоблачения либо бросить их гнить в бетонных камерах без окон, либо перевербовать в двойных агентов. В последнем случае их отправляли обратно в логово врага как якобы сохранивших верность нацистам, но втайне они должны были работать на Великобританию.
Допрос Ларошфуко начался с того, что он назвался британцам вымышленным именем – что, вероятно, и объясняет, почему в архивах Королевской патриотической школы в марте 1943 г. впервые появляется имя Робер-Жан Рено. Кроме того, Ларошфуко заявил, что ему 21 год. Вскоре ему пришлось пожалеть об этой лжи: допрос сначала затянулся еще на один день, а затем еще и еще. И хотя в итоге он сообщил офицерам свое истинное имя, это лишь усугубило положение: теперь дознаватели жаждали выяснить, зачем он солгал изначально. Ответ, похоже, крылся в том, что Ларошфуко, по сути, оставался 19-летним мальчишкой, не упускавшим случая подразнить власть имущих. В каком-то смысле обман британцев мало чем отличался от его школьных проделок, когда юный Робер лазил по занавескам в классе. Просто это было весело.