шел в себе силы оттолкнуться.
В общем-то, ничего ужасного не произошло – так, во всяком случае, решил Ларошфуко, когда приземлился. Но особого восторга от прыжков он так и не испытал – напротив, всякий раз «боялся все сильнее», по его же собственному признанию. Одна строчка из его личного дела, возможно, объясняет причину. В начале 1943 г. на одной из тренировок Робер потерял сознание и сломал запястье. Составитель рапорта о происшествии не вдавался в детали – видимо, сказывался режим строжайшей секретности, окутывавший работу УСО. Не исключено, что травму Ларошфуко получил как раз во время одного из четырех-пяти обязательных парашютных прыжков, предшествовавших выходу на задание.
В каком-то смысле Роберу еще повезло. Французские секции УСО могли «похвастаться» шестью смертями при десантировании, хотя ни один из этих инцидентов не произошел в ходе тренировок. Когда рука зажила, Ларошфуко отправили в одну из «школ-пансионов» – так шутливо (привет из мирных времен!) называли финальный этап обучения. Порой этими «институтами благородных диверсантов» и впрямь рулили матерые уголовники. Руководство УСО считало, что будущие коммандос должны уметь взламывать сейфы и вскрывать замки, и поэтому приглашало на роль инструкторов опытных медвежатников, выпущенных из тюрьмы под честное слово. «Уж они-то умели вскрывать сейфы как никто», – признавал Ларошфуко. Похоже, британцы «стремились развить все мыслимые навыки до совершенства».
Будущего агента сбрасывали с парашютом в глухомани, и от него требовалось вернуться в лагерь, расположенный за сотню километров, – без карт, без компаса, ускользая от полиции, которую заранее предупреждали о «сбежавшем диверсанте». Однажды Робер и другие стажеры, завидев патрульную машину, поспешно разделись до трусов и притворились бегунами на разминке. «Когда полицейский подошел ближе, мы затряслись, хватая ртом воздух, словно измотанные тренировкой спортсмены, – вспоминал Ларошфуко. – В общем-то, не так уж мы и притворялись».
Как-то раз Ларошфуко и другой курсант десантировались с аналогичным заданием: команды соревновались, какая из них первой вернется в лагерь, не угодив в лапы полиции. Однако напарник Робера при приземлении вывихнул лодыжку и не смог идти дальше. Но Ларошфуко, одержимый жаждой победы, умудрился угнать грузовик военной полиции. Когда они с охромевшим напарником, опередив всех соперников на несколько часов, вывалились из ворованной машины, инструкторы лишь диву дались. Угон сочли проявлением незаурядной изобретательности и простили Ларошфуко нарушение закона: в конце концов, разве не этому учат диверсантов?
В другом «пансионе» Робер постигал науку противостояния пыткам. Руководители секций часто лично проводили учебные допросы. Умение хранить молчание за решеткой было жизненно важно для успеха миссий. «Эти репетиции представляли собой жуткое зрелище, – вспоминал позже Морис Бакмастер, глава секции F. – Мы не щадили новобранцев. Их раздевали догола, заставляли часами стоять при свете ярких ламп, и, хотя до физического насилия, конечно, не доходило, к концу обучения они уже на собственной шкуре ощущали, что их может ждать под пытками».
Инструкторы учили Ларошфуко злиться сильнее, чем допрашивающие. «Когда захлестывает ярость, боли не чувствуешь, – объяснял он. – Это был один из ключевых уроков. И, конечно, нас учили молчать о том, кто мы, откуда и в чем наша задача». Пике-Уикс снабжал своих агентов одеждой и легендами – всем необходимым для успеха миссии – в надежде, что байки для немцев прозвучат правдоподобно. Собственно, инструкторы УСО оценивали курсантов по умению мастерски лгать. Малейшие запинки или нестыковки в легенде считались серьезным нарушением. «Порой из двух десятков новобранцев лишь четверым-пятерым можно было в итоге доверить настоящее задание», – вспоминал Пике-Уикс. Он жил по завету УСО: «У кого есть тайна, должен не только скрывать ее, но и скрывать то, что ему есть что скрывать». В «школах-пансионах» Ларошфуко учили маскироваться под простака, творя немыслимые вещи.
А на крайний случай всегда был припасен последний козырь – ампула с цианидом. Инструкторы велели носить ее всегда и везде: проглотив яд, человек умрет за считаные минуты.
Хотя экзамены УСО сдавали немногие (в группе Робера из 30 человек до диверсантов «дослужились» лишь семеро), последний урок для выпускников был уроком смирения. Путь агента не увеселительная прогулка, твердили наставники. Многие великие бойцы до вас попадали в безвыходные ситуации, вынуждавшие глотать ампулу. Надо быть готовыми к тому же.
Глава 9
Летней ночью 1943 г. при свете луны четырехмоторный бомбардировщик пересек Ла-Манш и оказался над территорией оккупированной Европы. Пилот, выключив огни, направлял стальную птицу к слабо освещенным контурам Центральной Франции, к плоскогорью Морвана. В темном чреве самолета сидел Робер де Ларошфуко – уверенный в себе, даже самонадеянный, снедаемый нетерпением поскорее начать свою первую миссию: обучить бойцов Сопротивления секретам диверсионной войны, которые он сам постигал последние месяцы. Роберу еще не было и 20 лет.
Ему выдали французскую одежду, на запястье тикали французские часы – словом, ничто не выдавало в нем агента, прошедшего специальную подготовку в Британии. Знатное происхождение и смертоносные навыки предстояло скрывать под личиной бургундского работяги. На летном поле, перед самым взлетом, Робера перехватил полковник. Он напомнил, что цель миссии отнюдь не геройская гибель в бою. Будь храбр, будь дерзок, напутствовал он Ларошфуко, но помни – твоего возвращения ждут.
И все же стоило самолету вторгнуться в воздушное пространство Франции, как немцы засекли его и открыли ураганный зенитный огонь. Летчик лихорадочно кренил машину то на одно крыло, то на другое, уворачиваясь от снарядов, но пули то и дело впивались в обшивку. Звуки рвущегося металла ужасали Робера не меньше, чем безумные виражи пилота. Наконец самолет набрал высоту, оказавшись вне досягаемости вражеских орудий – но заодно потеряв из виду наземные ориентиры, – и несколько минут летел вслепую. В оглушительной тишине все напряженно прислушивались, не донесется ли рокот приближающегося «мессершмитта». Но небо молчало. «Галифакс»[33], получивший, как ни удивительно, лишь незначительные повреждения, вновь снизился до своей обычной крейсерской высоты. Робер пытался подражать стойкости экипажа, но втайне трясся от страха.
Увы, и на земле дела обстояли немногим лучше. Примкнув к Сопротивлению, Ларошфуко оказался в явном меньшинстве – доля активных участников едва дотягивала до 2 % населения. Захваченных партизан немцы расстреливали без суда и следствия: на борцов Сопротивления, чья тактика сводилась к анархии любой ценой, не распространялись международные конвенции о военнопленных. Порой сама гражданская одежда человека, подозреваемого в диверсии, была для нацистов поводом отправить его на расстрел. Агенты, такие как Ларошфуко, нечасто участвовали в открытых боях, но при этом для них война была в некотором смысле даже более опасной, чем для бойцов регулярной армии: правила войны на них не действовали. Даже британские кураторы считали, что во Франции подпольщику отмерено от силы полгода – дальше вступал в силу закон неумолимой статистики.
Робер смотрел в иллюминатор на страну, разительно непохожую на ту, из которой он бежал. Высадка союзников в Северной Африке в ноябре 1942 г. привела Гитлера в ярость, он объявил о полной оккупации французской территории. В феврале 1943-го марионеточное правительство Виши, к тому времени открыто профашистское, начало отправку французских рабочих в Германию, для нужд нацистской военной машины. В итоге на заводы и шахты рейха угодили 650 000 французов – к концу года они производили 42 % немецких транспортных самолетов. Конечно, принудительные работы били и по самим коллаборационистам в Виши и Париже. Обязательная трудовая повинность изуродовала привычный уклад сотен тысяч людей, пробудив в них яростную жажду бунта. Многие просто отказывались подчиняться приказам и уходили в горы, в партизанские отряды, возвращаясь в долины лишь затем, чтобы резать немцев и взрывать все немецкое. Французы окрестили повстанцев маки́ (по-корсикански это слово означало «горный кустарник»), или макизары.
«В январе 1943-го о маки еще никто не слышал, – отмечал историк Род Кедвард. – К июню о них говорили повсюду». Бойцы маки, как и все прочие группы Сопротивления – и созданные англичанами, и возникшие стихийно, – присягали де Голлю. «Саботируйте их [нацистов] планы, ненавидьте их лидеров! – призывал генерал. – Национальное освобождение неотделимо от всенародного восстания». С января по сентябрь 1943 г. немецкий посол в Виши насчитал 3800 случаев саботажа. Даже католическая группа Défense de la France («Защита Франции»)[34], прежде призывавшая лишь к «духовному сопротивлению», отныне оправдывала убийства нацистов. В подпольной газете «Защиты» прямо говорилось: «Истребляйте немцев, очищайте нашу землю!»
Впрочем, к масштабному мятежу немцы подготовились основательно. Еще в 1942-м полицейские функции были переданы головорезам СД – службы безопасности СС. Под личиной разведоргана скрывалось нечто куда более зловещее. Ко времени высадки Ларошфуко тайная полиция обзавелась штаб-квартирой в Париже и разветвленной сетью управлений – 17 региональных и 45 провинциальных. Щупальца СД опутали Францию, а миллионы доносов от анонимных «добропорядочных граждан» довершали картину. За годы войны таких доносов набралось, по разным оценкам, до 5 млн. Французский философ Мишель Фуко позже назовет атмосферу тех лет «тотальной, всепроникающей и непрестанной слежкой».
И все же, взбешенные непрекращающимися диверсиями, нацисты и вишистское правительство создали еще одну карательную структуру – Французскую милицию[35], укомплектованную французами-коллаборационистами. Их работа заключалась в выслеживании бойцов Сопротивления. В чем-то «милиционеры» были даже хуже головорезов из СД, якобы занимавшихся сбором сведений. 30 000 участников милиции, среди которых хватало бывших уголовников, превратили свою службу в варварское развлечение: арестованных подвергали пыткам, порой более изощренным, чем нацистские. Французская милиция взяла на себя грязную работу, от которой все чаще отказывалась обычная французская полиция (для многих ее сотрудников, не согласных служить Германии, это становилось формой пассивного сопротивления).