Но Андре не хотел, чтобы гостиница стала единственным смыслом его жизни. Он пошел в армию – первым из Буи. Начитавшись военных мемуаров, он пылал патриотизмом и любовью к стране, давшей ему все.
Молниеносный разгром Франции устыдил его и разъярил. Он поклялся продолжать борьбу – даже когда вернулся в свою гостиницу и обнаружил там на постое немецких офицеров. Буи-делец знал, как ублажить незваных гостей. Всю войну нацистские чиновники таскались в его заведение. Обедали, ночевали, бронировали банкетный зал для попоек. Орали, топали тяжелыми сапожищами чуть ли не до утра. Буи-патриот содрогался от омерзения, хотя виду не подавал. Вместо этого он с компанией друзей – адвокатом, приставом и фермером – организовал подпольную группу. По вечерам и в свободные часы они переправляли парашютистов в лагеря Сопротивления и прятали оружие в соседних садах.
Гостиница, хоть и занятая немцами, стала штабом, где Буи и его соратники обсуждали, кому из борцов нужен транспорт, кому – партия оружия, а кому – передача вроде тех, что Робер получал в тюрьме. Немцам быстро примелькались и сам Буи, и его почтенные друзья, поэтому они ничего не подозревали, прохаживаясь по вестибюлю или направляясь в ресторан отобедать. С чего бы? Только идиот будет плести заговоры в занятой немцами гостинице. А Буи явно не идиот. Кухня при ресторане в гостинице была хороша, сам он и его подчиненные – неизменно любезны с нацистами. Андре даже немного говорил по-немецки.
Он старательно поддерживал образ покладистого дельца – ради безопасности жены и троих детей. В отеле никогда не появлялось других газет, кроме дозволенных немецкой цензурой. По радио звучало только то, что было одобрено режимом Виши. Буи даже жене не рассказывал обо всех своих делах. Всегда держал язык за зубами. Но сдержанность не бездействие. А обсуждение операций приглушенным голосом и при помощи условных фраз не избавляло от страха расплаты – даже если Андре был достаточно ловок, чтобы вести крамольные разговоры в последнем месте, где их стали бы подслушивать немцы. Когда в 1943 г. в Йонне участились «теракты» (60 за один месяц!), Буи наблюдал, как заполняется тюрьма, как свирепеет подозрительность немцев, а их безымянные французские осведомители подливают масла в огонь доносами. Буи долгое время считал: открытость – лучшая защита. Доставляя передачу в блок В с немецким офицером бок о бок, он сможет отвести от себя любые подозрения. Но к 1944-му, когда пожар Второй мировой полыхал вовсю, а списки узников росли и росли, Андре усомнился в своей хитрости. Однажды он во всем признался жене. Сказал, что боится репрессий и хочет, чтобы супруга с детьми уехали в Валансе, в долину Луары. Там будет безопаснее. Франсуаза Буи, старшая из детей, которой тогда было 10, запомнила лишь, что родители велели ей с младшими братьями – их звали Жан-Пьер и Клод – уехать вместе с матерью до конца войны. Никто не объяснил, зачем им отправляться в Валансе и почему отец остается.
После отъезда семьи Андре Буи не свернул подпольную деятельность. Напротив, стал действовать еще решительнее.
Встретившись с Ларошфуко, он взял его документы и за день сварганил для юноши новый комплект фальшивок – снова на излюбленное имя Рене Лалье, поскольку тюремщикам Осера беглец был известен под настоящей фамилией. Затем Буи довел до совершенства план вывоза Робера из Йонны.
Через три дня хозяин гостиницы подрулил на своем фургоне к дому Сегино. Он раздобыл аусвайс – пропуск для «благонадежных» французов, который немцы выдавали приспешникам режима и мелким коммерсантам, чтобы те могли разъезжать по делам. Простым смертным такая привилегия в 44-м была недоступна. Буи получил аусвайс на законных основаниях: ему и впрямь надо было закупить провизию и кое-какие припасы для отеля. Но он еще не проворачивал ничего подобного тому, на что замахнулся сейчас. По сути, что бы Андре ни замышлял втайне, какое бы оружие ни прятал по садам, именно этот поступок стал самым доблестным за всю войну. Перевозка беглого заключенного, приговоренного нацистами к смерти, да еще на грузовике со специальным разрешением! О миссии Буи, вероятно, не знала ни одна живая душа. Отвечать за Ларошфуко он поручил только себе. В случае провала Андре не хотел никого подставлять под удар.
План был незамысловат. Буи прячет Робера в фургоне и везет в соседний городок Монето. Там покупает спасенному билет на поезд до Парижа. Загвоздка – в военных контрольно-пропускных пунктах. На выезде из Осера грузовик почти наверняка остановит жандармерия – после оккупации французская военная полиция служила немцам. Порой они досматривали машины от и до. Крупногабаритному фургону Буи это грозило вдвойне – особенно с учетом вести о побеге, молнией облетевшей округу.
Избежать досмотра представлялось невозможным. Единственное, что можно было сделать, – хорошенько спрятать Робера. Буи пояснил, что пасет овец за городом, поэтому часто набивает грузовик тюками сена. Пусть Ларошфуко залезет за тюки: кузов ведь крытый. Остановят и начнут допрашивать – у Буи заготовлен простой и честный ответ: «Везу сено для овец, мсье». Проблема была в одном: вдруг полиция прикажет выгрузить тюки, чтобы их досмотреть?
Добравшись до Монето, Буи припаркуется у вокзала. Зайдет внутрь за билетом. Убедится, что на перроне ни единого немца или полицейского. Едва состав подтянется, метнется к фургону и выпроводит Ларошфуко – c новой одеждой, поддельными документами и заветным билетом.
Робер выслушал план и кивнул. Он был благодарен. Помывшись, подровняв бороду и перевязав тюремные раны, он мог сойти за рядового пассажира. Повернувшись к Сегино, Ларошфуко пустился в пространные благодарности, которые невозможно было выразить словами. Затем он ушел с Буи.
Прошмыгнув в фургон, Робер зарылся в сено, которым Андре обложил его со всех сторон. Хозяин гостиницы захлопнул створки, и мир Ларошфуко погрузился во тьму. Взревел мотор, зашуршали по дороге шины. До Монето – километров восемь, не больше.
Роберу было неспокойно. Едва они отъехали – и минуты не прошло, – как фургон притормозил, а потом остановился. Чей-то голос скомандовал:
– Документы!
Время будто остановилось.
– Прошу, мсье. Мой аусвайс. – Буи старался говорить небрежно.
Снова пауза, еще длиннее.
– Куда направляетесь?
– Везу сено для овец. Я хозяин гостиницы «Де ла Фонтен» в Осере.
– Хорошая гостиница, – сказал офицер.
Еще одна пауза, на этот раз чуть более продолжительная. Проверка закончена?
Как бы не так. Робер услышал, как офицер обходит фургон, мешкает, а затем откидывает задний борт.
Он похолодел.
Офицер достал штык и пырнул им один из тюков. Лезвие прошло в нескольких сантиметрах от Ларошфуко. Тот затаил дыхание, боясь шелохнуться. Полицейский вытащил штык.
Мгновение спустя борт был поднят.
– Езжайте, – лениво бросил офицер.
Буи постарался не слишком поддать газу.
Через пару минут, припарковавшись у вокзала, Андре шепнул Роберу, что они на месте, и пошел за билетом. Вернувшись, сообщил: поезд на подходе, платформа чиста – ни немцев, ни полицейских. Буи взял беглецу билет в третий класс – не из экономии, как он пояснил, а потому, что в общих вагонах обычно не протолкнуться, и это хорошо.
Робер взглянул на круглое улыбчивое лицо своего спасителя и принялся его благодарить. Но Андре велел поторапливаться: поезд прибыл.
Ларошфуко со всех ног помчался на перрон, затесался в толпу пассажиров и медленно, в общем потоке, двинулся к раскрытой двери вагона. Кондуктор щелкнул компостером – и Робер запрыгнул внутрь.
Людской поток хлынул в тамбур. Робер втиснулся на одно из последних сидений рядом с каким-то дельцом, судя по его виду, и начал поглядывать в окно. Он дожидался отправления, но поезд стоял, и ему хотелось мысленно подтолкнуть состав: скорее, скорее! Свобода так близко!
Когда поезд наконец тронулся, Робер выдохнул. За окном мелькали деревья.
Но на следующей станции под названием Ларош-Миженне, километрах в пятнадцати от Монето, перрон оказался забит немцами и полицией. Ларошфуко спросил соседа, к чему такой кордон.
Тот лишь развел руками:
– Понятия не имею. Торчат тут третий день подряд.
Третий день?
Робера вновь обуял страх. При нем были фальшивые документы, борода и очки изменили внешность. Но что, если кто-то из офицеров видел его портреты, расклеенные по Осеру? Что, если он углядит сходство?
Тихо извинившись, Ларошфуко встал со своего места и зашагал по проходу. В вагон с обоих концов уже ввалились солдаты и принялись проверять документы пассажиров. К счастью, посреди вагона имелся туалет. В старых вагонах и вагонах третьего класса уборные по-прежнему располагались в центре, и Робер двинулся туда – как можно быстрее и незаметнее.
Клетушка была крохотной: прямо по курсу унитаз, позади раскрытой двери – раковина. Ларошфуко решил присесть на корточки и затаиться под умывальником. Притворил за собой дверцу. Всякий, кто сунется сюда, увидит лишь пустую кабинку. Но если немец зайдет и заглянет за дверь… Что ж, тогда Робера ждет новый смертный приговор.
По лицу струился холодный пот. Робер ощущал дикий ужас перед неизвестностью – даже в день казни ему не было так страшно.
Внезапно дверь туалета распахнулась – и Ларошфуко застыл в ожидании неминуемого. Он слышал, как некто вошел в кабинку. Дверь отделяла их друг от друга на несколько сантиметров. А потом… она снова закрылась.
Робер старался не дрожать.
Шли минуты, но поезд стоял. Отчего такая задержка? Неужели немцы все еще тут? Может, выйти?
Наконец состав тронулся. Ларошфуко решился – что бы ни ждало его за дверью, надо выходить. Ополоснув лицо водой, чтобы взять себя в руки, он покинул свое убежище.
И не увидел… ничего. В вагоне – ни единого немца. И во всем поезде, кажется, тоже. Каким-то чудом он снова ускользнул!
Через три часа состав прибыл на Лионский вокзал. Очутившись на парижской мостовой, Робер разразился смехом. «Я был пьян от свободы, – напишет он позже. – Хохотал во все горло, вопил от восторга». Прохожие дивились, но ему было плевать. «Я был счастлив, как король. И пел, как король».