деревьев), июльскую операцию можно было признать почти безупречной.
«Жоржисты» готовились к отходу. Все понимали, что улицы вот-вот заполонят (или уже заполонили) бдительные нацисты, которые мечтали сцапать подрывников. Через пару дней было решено, что Ларошфуко первым проберется в Бордо. В запасной конспиративной квартире его будет ждать некто по кличке Жан – он поможет переправить Робера в Лондон.
Между тем Ларошфуко отсыпался и изучал проселочные дороги от Сен-Медара до Бордо. В назначенную ночь, убедившись, что путь безопасен, он распрощался с товарищами и отбыл на велосипеде. Без фонаря, в кромешной тьме – но накрепко затвердив все повороты и ухабы.
Опасность поджидала не только в лице Фридриха-Вильгельма Дозе. Вся немецкая армия озверела. В июне 2-я танковая дивизия СС «Рейх» вломилась в деревушку Орадур-сюр-Глан: по слухам, некий отряд Сопротивления держал там в заложниках немецкого офицера. Однако эсэсовцы не нашли никаких следов ни узника, ни отряда. Но вместо того чтобы убраться восвояси, нацисты согнали всех мужчин на центральную площадь. Поливали пулеметным огнем, пока не убили всех. Потом согнали женщин и детей в церковь, оцепили ее и подожгли. В общей сложности в Орадуре было зверски убито 642 человека – самая чудовищная расправа над мирным населением за всю оккупацию.
В то лето до бойцов Сопротивления долетали и другие жуткие вести. Как нацисты хладнокровно застрелили три дюжины больных и раненых резистантов, которые укрылись в пещере, превращенной в импровизированный лазарет. Как насиловали женщин, как выпускали кишки пленным. Шепотом рассказывалось о повальных облавах на «террористов», о массовых казнях, которые устраивали коллаборационисты, впавшие в такое же остервенение, что и немцы. Предатели выбрали не ту сторону – и прекрасно это сознавали. Теперь безысходность словно развязывала им руки, позволяя крушить и убивать с яростью загнанного зверя, обреченной жертвы.
Пьер Пуансо, шеф полиции Бордо, был из их числа. Даже теперь в его одутловатой физиономии прослеживался облик бывшего семинариста, юного херувима. Но в 1941 г. именно Пуансо заботливо отобрал для немцев 47 заложников – тех самых, кого нацисты хотели прикончить в отместку за убийство своего офицера французским коммунистом. Среди смертников были люди, кого комиссар – в теории – должен был защищать. Позже он и сам признавал: 12 из них не имели к коммунистам никакого отношения. Но у Пуансо хватило подлости отправить невинных на расправу.
В префектуре шеф и его подручные подвешивали допрашиваемых за большие пальцы, топили, прижигали окурками. Заставляли жен слушать дикие вопли мужей. А женщин раздевали догола и швыряли на колени. Экзекуции не прекращались, пока жертва не выдавала соратников или не испускала дух. Пуансо «устраивал форменную бойню», как вспоминал позже один из полицейских чинов Бордо.
Вскоре Пуансо досконально изучил повстанческое движение на юго-западе Франции. Столь тонкое понимание расположило к нему таких персон, как Фридрих-Вильгельм Дозе. За время войны эти двое стали грозной силой. Они методично выявили и уничтожили большинство ячеек Сопротивления в регионе. За верную службу нацистская тайная полиция включила Пуансо в свои ряды, присвоив номер 192. Он его заслужил. К лету 44-го, когда Ларошфуко крутил педали на пути в Бордо, благодаря комиссару были депортированы 1560 евреев и 900 бойцов Сопротивления, казнены 285 человек. И это притом что пресловутая «бригада убийц» Пуансо насчитывала от силы два десятка головорезов.
Колеся по ночным дорогам, Ларошфуко не видел ни души, хотя и понимал: это не значит, что его самого никто не видит. Поэтому он крутил педали размеренно, до рези в глазах всматриваясь во тьму и напрягая слух. Вдруг сзади послышался рокот мотора. Ларошфуко метнул велосипед в кювет и сам прыгнул следом – так молниеносно, инстинктивно, что сам удивился. Шины глухо шуршали по асфальту. Робер вжался в землю, укрываясь от света фар. Когда машина промчалась мимо, он выглянул ей вслед. Дождался, пока звук не стихнет вдали, растворившись в звенящей тишине, и лишь тогда медленно, осторожно двинулся дальше. Через пару минут вдалеке взвыл еще один мотор. Робер снова нырнул в кювет, затаился, переждал.
Долгое время после дорога была пустынна: ни души, ни звука.
До города оставалось еще несколько километров. Ларошфуко вписался в крутой поворот между двумя фермами – и резко затормозил: он едва не врезался в шлагбаум на блокпосту. Двое немецких солдат осветили его фонариками, вскинули автоматы, заорали: стоять! Ларошфуко воздел руки к небу и с наигранной полуистерикой перепуганного гражданского возопил:
– Не стреляйте! Не стреляйте!
На корявом французском немцы стали выпытывать, куда его понесло среди ночи. Есть ли у него аусвайс – разрешение разгуливать допоздна?
Нет, ответил он, аусвайса у него нет. И тут же выдал заготовленную байку: понимаете, я иду из леса, мы с девушкой занимались там любовью. Вот, домой направляюсь.
Но немцы лишь насторожились еще больше. Зачем тащить девицу в лес? Почему бы не развлечься с ней дома или в гостинице? А если уж притащил – где она сама? Вопросы сбивали Ларошфуко с толку сильнее, чем он рассчитывал, и ответы выходили так себе. Внезапно наигранная паника обернулась самой настоящей. С каждым новым путаным объяснением немцы только укреплялись в своих подозрениях. «Я понял, что пропал», – вспоминал позже Робер.
Фашисты нацепили на Робера наручники, запихнули в машину за блокпостом. Грузовик пронесся мимо витрин Бордо, свернул на одну улицу, затем на другую и наконец встал прямо перед громадой Фор-дю-А – внушительным зданием из бетона и кирпича в несколько этажей, обнесенным высоченной каменной стеной. Мотор заглох. Конвоиры втолкнули Ларошфуко внутрь.
Глава 18
Король Франции Карл VII повелел возвести Фор-дю-А вдоль укреплений Бордо в 1453 г., на исходе Столетней войны, – чтобы защитить город от будущих британских вторжений. Над землей поднялась величественная громада, и в последующие века здесь жили герцоги, мэры и бароны, хотя первейшим назначением крепости была оборона. В XVIII столетии, во многом как ответ на Великую французскую революцию, Фор-дю-А превратился в тюрьму. Исполинские трехъярусные башни стали последним приютом инакомыслящих – журналистов, юристов, даже мэра самого Бордо – перед свиданием с гильотиной. Когда якобинскому террору пришел конец, власти частично снесли твердыню, освободив место для здания суда… и новой тюрьмы, которая выросла вокруг двух первоначальных башен. К середине XIX в. Фор-дю-А сделался символом прогрессивных реформ: за образец была взята пенсильванская пенитенциарная инфраструктура. Там арестантов не заковывали в кандалы и не держали скопом в общих камерах, а селили порознь, в тесных одиночках – для раздумий и (возможного) исправления.
После 1940 г. крепость вновь сменила статус. Теперь здесь томились политические противники режима, которых пытали Пуансо и нацисты. Фор-дю-А стал синонимом слов «застенок» и «расстрел», а для некоторых заключенных он становился отправной точкой пути в концлагерь. Ларошфуко не требовалось объяснять, куда его приволокли немцы. Дурная слава крепости простиралась далеко за пределы ее каменных стен.
Тяжелая дверь, отрезая путь на волю, захлопнулась за спиной. Немцы втолкнули Робера на лестничный марш, провели душным коридором в приемную. На стенах висели правила на французском, немецком и испанском: заключенным запрещено разговаривать. За тремя необъятными столами его поджидали сержант и два клерка. Вопреки запрету, Ларошфуко взмолился, объясняя, что произошла ошибка, и изо всех сил пытаясь подавить истерические нотки в голосе. Да, он и впрямь разъезжал ночью на велосипеде, но по сугубо личным делам! Увы, клерки оказались не сентиментальнее солдат. Ухмыляясь, они пропускали его стоны мимо ушей: у них был протокол – и точка. Сотрудники тюрьмы велели Роберу выложить содержимое карманов, пересчитали наличные, спросили, нет ли у него ценных вещей или драгоценностей, – и забрали все подчистую.
Затем ему дали подписать бумагу: принадлежит ли он к Тайной армии[49] или к Французским внутренним силам? Военное досье Ларошфуко недвусмысленно намекало на его участие в Сопротивлении, но, конечно, не стоило заикаться об этом немцам.
Впрочем, они и сами догадывались. Дежурный сержант посоветовал ему приберечь свои заверения в невиновности для офицера-дознавателя. Тот вернется через два дня, в понедельник поутру.
И этим дознавателем окажется не кто иной, как Фридрих-Вильгельм Дозе.
Дозе был опасен и чертовски хорош в своей работе как раз потому, что умел абстрагироваться от нее. Он родился в 1913 г. в предместье Гамбурга в семье профессора. Эта последняя деталь биографии многое объясняет в будущих успехах Фридриха-Вильгельма. В области допросов и пыток правят животные инстинкты, но Дозе подходил к делу прямо-таки академически, дистанцируясь от эмоций и обычной нацистской жестокости, – чтобы вглядеться в подозреваемого, понять, что им движет. Это было полезнее, чем выяснять, что больше его пугает. Его отец преподавал французский, и каждый раз Дозе вступал в беседу с подследственным, отлично понимая культурный фон визави. Свободное владение языком делало его еще опаснее.
Внешне Дозе не производил особенного впечатления. Невысокий, худощавый, с легкой улыбкой. Впрочем, одет он был всегда с иголочки и ходил на работу при полном параде: неизменный костюм, галстук, воротничок туго стягивает тощую шею. Но красавцем его было не назвать, вид он имел скорее болезненный: глубокие тени под глазами, лысый череп неестественных пропорций, как у инопланетянина, выпуклый лоб – будто голова раздулась из-за большого мозга. В 20 лет Дозе вступил в фашистскую партию Гитлера. К двадцати трем, в 1936 г., он уже щеголял в мундире хваленых СС – элитной гвардии фюрера, которая вскоре подмяла под себя разведку и концлагеря рейха.
Служба в СС требовала идеальной родословной, без капли еврейской крови. Но всеобщий антисемитизм соратников был чужд Дозе. Он руководствовался почти исключительно карьерными соображениями. Даже в юности Фридрих не разделял примитивные порывы нацистов и их идеологические догмы. СС представлял собой скорее клуб единомышленников, чем ведомство, и потому Дозе определили в абвер – аппарат военной разведки. Отбыв в Данию, в 1941-м он оказался в Париже и в столице служил бок о бок с шефом местного гестапо Карлом Бёмельбургом: тот выслеживал диверсантов и помогал депортировать французских евреев.