Он решил возглавить Сопротивление в Бордо, потому что в Париже у него было слишком много болтливых приятелей. Роже никогда не связывался с бойцами, побывавшими в немецкой тюрьме, – даже если эти люди представляли огромную ценность для Сопротивления. Всю войну родители Ланда были искренне уверены, что сын служит на Ближнем Востоке.
Теперь же он церемонно осведомился у Ларошфуко:
– Чем могу вам помочь, сестра?
Робер поднялся, шагнул навстречу и от души хлопнул Аристида по спине. Понизил голос до своего обычного:
– Не признаешь? Ты ведь ждал меня.
Ланд изменился в лице.
– Черт меня дери! – выдохнул он, явно потрясенный. – Твой маскарад… Предупреждать надо!
И пояснил: когда ему сообщили, что какая-то монашка просит о встрече, то он решил – ну все, сестра пришла сообщить о безвременной гибели Ларошфуко.
Шум заставил мадам Ланд вернуться, и она еще более озадаченно воззрилась на монахиню в объятиях мужа. Ланд представил гостя, «пояснив, что я и есть тот самый парень, которого он ждал», вспоминал позже Ларошфуко. Женщина испустила сдавленный возглас и тоже кинулась обнимать Робера.
Когда приветственная суматоха улеглась и Ланд остался с гостем наедине, они перешли к делу. Ларошфуко выразил надежду вернуться в Лондон, но Аристид решительно отмел эту идею: из-за высадки в Нормандии у англичан сейчас не было ни времени, ни лишних самолетов, чтобы переправлять французских агентов в штаб УСО. Взамен он предложил укрыться у некоего мсье Демона, лесника из глухих краев к югу от Бордо, неподалеку от места, где Робер десантировался минувшей весной, в департаменте Ланды, почти что тезке Аристида. Около 10 000 кв. км его территории занимали густые сосновые леса – в них-то Ларошфуко и предстояло затеряться, нанявшись к Демону дровосеком. Там он будет надежно спрятан от Дозе, а в нужный момент сможет связаться с Лондоном.
«Мне было приказано залечь на дно и ждать», – вспоминал Робер. Аристид не стал затягивать встречу: тем летом он работал почти по 20 часов в сутки, похудев на 10 с лишним килограммов. Пик напряжения пришелся на месяц, когда Аристид отдал приказ о ликвидации Андре Гранклемана. Обманом заманив его с женой на аэродром якобы для отправки в Англию, Ланд и его соратник Деде ла Баск разделили супругов. Баск хладнокровно расстрелял Гранклемана, а Аристид тем же манером расправился с его женой Люсеттой, выстрелив ей в затылок из своего кольта 45-го калибра. Пуля разворотила ей горло, кровь плеснула метра на полтора. До самой своей смерти Ланд уверял, что убийство мадам Гранклеман было необходимостью: она знала слишком много и помогала немцам наравне с мужем. Мало кто из военных был готов с этим спорить. После войны заслуги Ланда были высоко отмечены французским и британским командованием.
Ларошфуко, разумеется, и не догадывался обо всем этом. Ланд был с ним предельно осторожен, посвящая молодого бойца лишь в то, что было необходимо для его успешного бегства. Робер распрощался, еще раз горячо поблагодарив Аристида. В ответ тот одарил его своей фирменной саркастической ухмылкой.
Несколько дней спустя, в точности следуя инструкциям, Робер отправился на велосипеде по глухим проселкам к окраине Бордо. Там его уже дожидалась одна из машин Ланда. История Робера произвела на водителя впечатление, однако, добравшись до убежища Демона в чаще леса, он представил беглеца не участником Сопротивления, а дезертиром, уклоняющимся от принудительных работ на немцев. Даже здесь, в кругу единомышленников, Аристид и его люди предпочитали лишний раз перестраховаться.
Демон радушно приветствовал Робера и объяснил, что специализируется на продаже пиломатериалов для крепления шахтных стволов. Вскоре Ларошфуко втянулся в изматывающую однообразную рутину: руби дрова, складывай в штабеля, начинай сначала. В этом тяжелом труде было что-то умиротворяющее, целительное. Дозе ни за что не отыщет его здесь, в густой тени сосен. Но едва смена подходила к концу, как Робер начинал почти тосковать по улицам, таившим смертельную угрозу. Да, он удрал из тюрьмы, избежал казни. Да, именно поэтому ему велели отсиживаться в глуши. Но в свои 20 лет он был слишком порывист и непоседлив. Он считал (и небезосновательно), что сейчас решается судьба Франции – и его собственная. Он хотел повлиять на свое будущее. На будущее своей страны. Вытравить из памяти ужас заточения будет нелегко, но можно попытаться отложить эти мрачные воспоминания на потом. Если удастся снова ввязаться в бой прямо сейчас, быть может, он сумеет хоть как-то искупить свои страдания, очиститься в лучах славы, которую принесет долгожданная победа.
Ларошфуко тщетно пытался связаться со своими лондонскими кураторами. Сначала его одолевало нетерпение, потом – гнев. В конце концов лагерь Демона стал казаться ему еще одной тюрьмой. Что ж, если Лондон не желает его отпускать, Робер сам добудет ключ к своему освобождению – как уже проделал однажды в Фор-дю-А.
В один прекрасный день он попросту покинул лагерь Демона. Теперь Ларошфуко был сам себе хозяин – своего рода диверсант-фрилансер, спецагент в поисках последней великой битвы.
Глава 20
Летом 1944-го департамент Ланды представлял собой странное, неоднозначное зрелище. Диверсии учащались – только на железных дорогах в июле их было совершено не меньше сотни, чтобы облегчить задачу наступающим союзникам. И все же, несмотря на продвижение британцев и американцев, немцы, бесспорно, оставались хозяевами положения и отбирали у населения припасы на случай отступления. Французы покорялись, но в то же время чувствовали, как власть ускользает из рук оккупантов, как страна начинает потихоньку искупать былой позор. Это неуловимое, почти незримое очищение ощущалось всей кожей. Ряды макизаров ширились: и те, кто примкнул совсем недавно, и закаленные бойцы «первого часа», как их называли соотечественники, стали узнавать друг друга при свете дня – словно боевые товарищи, а не подпольщики.
Однако этот воинский дух не сплотил разрозненные группы, единые лишь в своей ненависти к захватчикам. Коммунисты с севера департамента не желали иметь дело с коллегами из британского УСО, окопавшимися на юге. Последние, в свою очередь, отказывали «товарищам» в оружии. Да что там – группы УСО даже между собой не взаимодействовали, увязнув в мелочных дрязгах и соперничестве. Ячейка голлистов не признавала никого, кроме верных последователей Великого Шарля. Лучший способ очистить юго-запад Франции от нацистской чумы заключался в том, чтобы забыть о собственной выгоде и всецело посвятить себя высокой цели. Но после четырех лет лишений личный интерес казался чуть ли не главным стимулом вступить в Сопротивление. Летом 1944-го Ланды были копией Франции в миниатюре: жаждали освобождения, но не стремились вступить на путь к нему.
Робер де Ларошфуко с головой окунулся в жизнь этого дикого, грубого края. Он жаждал сражаться, жаждал отомстить за свою боль, но смотрел на реальность лишь с одного – весьма ограниченного – ракурса. Черно-белая картинка: нацисты – плохие; любой, кто с ними борется, – хороший. Поэтому граф вернулся в свой прежний отряд «Шарли».
Почти 1000 бойцов – эта внушительная численность уберегла Ларошфуко (и многих других) от печальных последствий вероломства Рене Коминетти (Шарли). После войны бывший руководитель группы был осужден англичанами на 15 лет каторги за то, что выдал нацистам восемь британских летчиков. Его заклеймили как коллаборациониста, но летом 1944 г. никто и не подозревал о двойной игре Шарли. Он приказывал своим людям сражаться яростно, не жалея ни себя, ни врага. 23 июля 70 бойцов совершили налет на оружейный завод в Сен-Элен и положили не меньше сотни немцев. 16 августа семь «шарлистов» устроили засаду на немецкий блокпост в Ле-Мутшике, захватив стрелковое оружие и трех немцев.
Робер и сам участвовал во множестве стычек, не вошедших в анналы истории, – скоротечных перестрелок и лихих диверсий в призрачных, заросших лесами краях на юго-западе. Немцы в панике откатывались, а союзное командование слишком медленно ставило задачи, что снижало эффективность. Война приобретала чуть ли не первобытный характер. Ларошфуко был бойцом «Шарли» и командовал небольшой группой, но поддерживал связь и с другими отрядами. Особенно тесно он общался с еврейскими макизарами – те примкнули к Сопротивлению после того, как один бордоский чиновник тайком предупредил их о готовящейся облаве. «Лето 44-го было для меня одновременно насыщенным и ограниченным, – вспоминал Робер. – Короткие вспышки боев сменялись часами, а то и днями томительного безделья. Неделя за неделей мы вступали во все более ожесточенные стычки с нацистами, оборонявшими границы захваченных районов».
Однажды, патрулируя окрестности близ немецких позиций, Робер подошел к какому-то заброшенному строению. В тот же миг, как он толкнул дверь, кто-то рывком распахнул другую, напротив. В тусклом свете двое замерли, напряженно вглядываясь друг в друга. Глаза Робера привыкли к полумраку, и он осознал, что стоит чуть ли не нос к носу с немцем. Бош, в свою очередь, понял, что перед ним француз. Ларошфуко, падая на пол, успел разрядить в неприятеля свой револьвер, прежде чем пули немца просвистели над головой. После короткой пальбы, гулким эхом прокатившейся под сводами, бойцы обнаружили, что у них кончились патроны. Запасного оружия у обоих не было.
Повисла неловкая пауза. Что делать? Броситься на врага? Пуститься бежать в поисках патронов? В конце концов, «словно на классической дуэли» (как вспоминал Ларошфуко), противники, не сговариваясь, предпочли ретироваться – каждый через «свою» дверь. Больше они друг друга не видели.
Август принес Франции долгожданное освобождение. Генерал Джордж Паттон и его 3-я американская армия прорвали немецкую оборону в Нормандии и устремились на юго-восток, к долине Луары и Орлеану, а затем на восток, к Сене южнее Парижа. 23 августа передовые части подошли к окраинам столицы. Пронзительный скрежет гусениц и громовые раскаты канонады – эта музыка большой войны теперь звучала сладчайшей мелодией в ушах парижан. Город гудел в радостном предвкушении. Полицейские, служившие немцам, разбежались. Те, кто лишь делал вид, что подчиняется, теперь открыто отказывались патрулировать улицы. Представителей правопорядка в городе почти не было. Умолкло и вишистское радио: коллаборационистское Radio Paris безмолвствовало с 17-го числа.