Французские внутренние силы призвали все столичные группы Сопротивления выступить единым фронтом. И вскоре в Латинском квартале 35 000 бойцов FFI вступили в бой против 20-тысячной немецкой армии. У нацистов были танки, у партизан – скудный арсенал. Численный перевес повстанцев быстро сошел на нет в жестоких уличных боях. Одновременно вспыхнули стычки в других кварталах. Прямо как в «Отверженных», на мостовых вырастали баррикады из стульев, матрасов и столов. 23 августа в 18:00, вняв призывам де Голля освободить Париж, союзное командование отдало приказ 2-й бронетанковой дивизии генерала Жака Леклерка выдвигаться к столице. Авангард Леклерка вошел в город 25-го и обнаружил, что немцы вымотаны и деморализованы. Приказ Гитлера взорвать Эйфелеву башню остался без внимания. Союзники стремительно продвигались по главным магистралям. Французы брали штурмом правительственные здания и отели. Эрнест Хемингуэй «освободил» отель «Ритц» – то ли отстреливаясь от немцев с крыши, то ли просидев весь этот праздничный день в баре (в зависимости от того, какой версии верить).
Ближе к вечеру немцы капитулировали на вокзале Монпарнас, где расположился командный пункт генерала Леклерка. Сам де Голль прибыл туда в 16:30, а затем направился в Отель-де-Виль на встречу с представителями «Сражающейся Франции». Там он произнес первую (и далеко не последнюю) речь в качестве лидера нации: «Париж! Париж униженный! Париж растоптанный! Париж измученный! Но теперь – Париж освобожденный! Освобожденный своими силами, своим народом, при поддержке французской армии и всей сражающейся Франции – единственной, истинной, вечной Франции!»
На следующий день де Голль организовал торжественное шествие по Елисейским Полям. «В людском потоке, который пел, плясал и ликовал позади генерала, то и дело мелькали башни танков, усеянные солдатами и девицами, чья дальнейшая судьба вряд ли будет связана с монастырем», – заметил один из очевидцев. Позже де Голль оценил число участников в 2 млн. Толпа скандировала: «Да здравствует Франция! Да здравствует де Голль!» Те времена, когда он был самым молодым генералом страны, остались далеко в прошлом.
К концу месяца немцы потеряли на Западном фронте полмиллиона человек, из них 250 000 пленными. Один за другим союзники освобождали французские города. 28 августа настал черед Бордо. Дозе сбежал накануне, а жители города устроили на площади громадный костер из барахла, брошенного оккупантами.
В тот день Ларошфуко находился в Бордо. Как он ни старался, ему не удавалось искренне разделить всеобщее ликование. Робер чувствовал фальшь. В конце концов, всего несколько недель назад он, по его словам, «шагал по тем же улицам, пересекал те же площади». Тогда, писал он, «повсюду были немцы, на гражданских никто и внимания не обращал. Сейчас же можно было подумать, будто вся французская армия, изнемогая от жары, осадила Бордо. Повсюду солдаты: кто при полном параде потягивает аперитив на террасе кафе, кто в боевом мундире, с пистолетами наперевес, грозно патрулирует город. Герои, конечно, устали. Но к чему им толпиться здесь, когда опасность миновала?» Подобные сцены раз за разом повторялись в освобожденных городах – стоило немцам отступить, как из ниоткуда возникали французские вояки. Для них даже прозвище придумали – «нафталинщики», с намеком на запах шинелей, извлеченных из сундуков. Выходит, даже освобождение обернулось для французов позором.
Впрочем, не вся Франция была освобождена тем летом. В тот самый день, когда парижане праздновали капитуляцию нацистов, жители Майе, городка 40 км южнее Тура, стали свидетелями кошмара. Разъяренные нападением макизаров на автоколонну, немцы ворвались в Майе, согнали на площадь и расстреляли немощных старух, детей, матерей с младенцами на руках. Штыками они закалывали детей в колыбелях, разряжали пистолеты в головы дряхлых стариков. Нацисты убили всех, кого нашли, – 124 человека. Затем стерли городок с лица земли, а на клочках бумаги рядом с трупами нацарапали: «В назидание террористам и их пособникам».
Во многих городах долгожданное освобождение обернулось новыми зверствами и гнетом: в Каркассоне были убиты 19 подпольщиков, в Родезе расстреляны 30 заложников, в Монлюке более сотни узников казнены, а их тела сожжены. Путь к свободе пролегал сквозь чудовищное насилие.
Освободителям и самим было нелегко утверждать верховенство закона на залитой кровью земле. Командиры Сопротивления отказывались признавать голлистских офицеров: где они отсиживались все четыре года? Во многих городах, откуда сбежали немцы, макизары провозгласили себя мэрами. Оставшихся вишистских чиновников то и дело вытаскивали на площади под дулами автоматов. На эти «чистки», как их вскоре окрестили, сбегались толпы – правосудие мало кого интересовало. Подозреваемых в коллаборационизме разоблачали с тем же пылом, что и макизаров некоторое время назад: без доказательств, с роковыми последствиями. В некоторых городах пытались устроить подобие трибуналов, но народ жаждал не справедливости, а мести. Предателям рассылали игрушечные гробики. По всей стране французы в порыве ярости убивали соотечественников – при полном одобрении лидеров Сопротивления, царивших «как феодалы», по меткому выражению одного историка. Число жертв «чисток» в августе–сентябре достигло 9000. Тех, кого не казнили, подвергали публичному позору. Женщин, заподозренных в связях с немцами, брили наголо, вымазывали дегтем и перьями, клеймили свастикой.
А боевые действия всё продолжались. Воинские части подчас вели себя куда организованнее, чем жители освобождаемых ими городов. 1 сентября близ Лиона отряды FFI провели «образцово-показательный бой» плечом к плечу с американцами. Как писал один историк, они оттеснили 11-ю танковую дивизию вермахта, открыв дорогу войскам США. «Бойцы FFI выглядели гордо на фоне трусливых зеленых мундиров [нацистов], обратившихся в бегство», – сообщала местная газета.
Казалось бы, Шарль де Голль должен быть благодарен людям, которые выигрывали для него бои и ускоряли его политическое восхождение. Но высокомерный генерал видел в каждом освобожденном городе угрозу собственной власти. Многие герои Сопротивления, особенно коммунисты, хотели не просто избавления от немцев, а полноценной революции – краха прогнившей Третьей республики. Де Голль на дух не переносил подобное вольнодумство. Он мечтал выстроить государство по своему вкусу. К маки, претендовавшим на власть в послевоенной Франции, он относился, по меткому выражению одного из них, с «высокомерной холодностью», не упуская случая преуменьшить их заслуги. К примеру, в знаменитой речи «Париж освобожденный» де Голль и словом не обмолвился о роли Сопротивления в освобождении столицы. А когда Бордо вернул себе свободу, генерал сообщил главе местного УСО Роже Ланду, что у него есть два часа, чтобы убраться из города.
Город за городом де Голль заставлял Сопротивление склоняться перед своей властью. Вскоре после освобождения первых населенных пунктов он распорядился распустить Французские внутренние силы и прочие группы, которые организовывали диверсии до, во время и после высадки союзников в Нормандии. Если уж макизары так рвутся в бой, рассудил генерал, пускай вливаются в ряды его собственной «Сражающейся Франции». К ноябрю более 200 000 маки, включая Ларошфуко, последовали этому совету.
Осенью Робер поступил в школу офицеров запаса в Бордо (l'École des Cadres de Quellec). Пока соседние города все еще стонали под гнетом оккупации, он прилежно конспектировал лекции армейских преподавателей. Один из начальников отметил у Ларошфуко «прирожденные командирские задатки», «неоспоримые лидерские качества» и «богатый боевой опыт». А для него самого офицерская школа олицетворяла всю сюрреалистическую нелепость той осени. Его отправили перенимать навыки, которые он уже приобрел за два года партизанской войны, – причем перенимать у людей, которые предпочитали делать вид, будто Робер вовсе не превосходит их. Он сражался все эти мрачные годы, пока они с самого 1940-го терпели поражение за поражением. «Будет отличным офицером запаса», – написал его начальник. В этой строчке сквозила едкая снисходительность.
Страница за страницей военные рапорты того периода превозносили боевые качества Ларошфуко и одновременно принижали его заслуги. И все же одно замечание доказывало, что даже насмешливое начальство признавало его истинный дар. «Лихой рубака», – гласила запись. Настолько лихой, что ему недолго пришлось оставаться в школе. Не прошло и двух месяцев, как в ноябре 1944 г. он получил приказ вступить в отряд коммандос. «Мне предстояло обучить бойцов премудростям диверсионной войны, которые я сам постиг в Англии», – вспоминал Ларошфуко. Он не желал протирать штаны за партой и наматывать круги по чистеньким стрельбищам, пока в окрестных лесах и болотах его товарищи по оружию довершали разгром врага. Робер был зачислен в одно из самых элитных ударных подразделений Франции.
Ему предстояло провернуть самую дерзкую операцию в своей жизни.
Глава 21
Хотя Гитлер приказал своим войскам начать эвакуацию из Франции, он также стремился любой ценой удержать подводные базы на Атлантическом побережье. Это означало, что на юго-западе, преимущественно вдоль устья Жиронды близ Бордо, почти 9000 солдат оставались на позициях всю осень. Они напичкали пляжи взрывчаткой, утыкали песок пятиметровыми бревнами, между которыми протянули колючую проволоку: в ней должны были запутаться приземляющиеся парашютисты союзников. В устье реки немцы построили 218 зенитно-артиллерийских комплексов устрашающего вида – приземистых, с бетонным фундаментом, – которые были оснащены 280-миллиметровыми орудиями. Союзники окрестили эти узлы нацистской обороны «карманами», хотя больше они напоминали пояса – длинные цепочки грозных укреплений, протянувшиеся от Руайана в устье Жиронды до Ла-Рошели и Бискайского залива (а это в 55 км к северу). Только в самом Руайане гитлеровцы разместили 210 000 мин, а в общей сложности – 800 000. Плюс 137 бункеров и 80 артиллерийских орудий: впечатляющая защита для их подводных баз!