Пожалуй, даже слишком впечатляющая – ведь к осени фронт откатился на восток, прочь от Атлантики, к границам дрогнувшего рейха. Однако нацистский гарнизон в том уголке Жиронды никуда не делся. Солдаты выглядывали из-за своих неприступных укреплений, гадая, удалось ли им отгородиться от войны.
Не удалось. 9000 немцев[51], засевших на побережье, не давали покоя Шарлю де Голлю. Он стремился очистить Францию от захватчиков и, что еще важнее, стремился разгромить нацистов силами самих французов на французской земле. Имелись и другие соображения. Гитлеровцы, оккупировавшие Руайан (самый незащищенный опорный пункт в дельте Жиронды), ввели в городе осадное положение. Жителям запретили пользоваться общественным транспортом, отапливать и освещать дома после наступления темноты, набирать воду по ночам. Больше 8000 человек оказались отброшены в Средневековье: их распорядок дня диктовался восходом и закатом солнца, воду они черпали из колодцев, передвигались исключительно пешком. Это никак не вязалось с тем, что остальная Франция возвращалась к современной демократии. Поэтому в октябре де Голль поручил генералу Эдгару де Ларминá освободить города «прибрежных карманов».
Лармина, ветеран Первой мировой, выживший в адском котле Вердена, примкнул к «Сражающейся Франции» после побега из немецкого лагеря для военнопленных. Он командовал дивизиями в Северной Африке и Италии, всеми силами пытаясь скрыть от общественности демонов, терзавших его на протяжении двух войн. Другой лидер «Сражающейся Франции», генерал Жорж Катру, отзывался о Лармина как о человеке неэтичном и психически неуравновешенном. И все же де Голль возложил на него ответственность за Атлантическое побережье – уж больно впечатляюще выглядел послужной список Лармина.
Генерал должен был собрать бывших макизаров и организовать их по образцу регулярной армии, с четкой иерархией командования, замыкающейся на нем самом. Пусть Лармина и восхищался отвагой партизан, их методы – диверсии, засады, «бей-беги» – казались ему дурным тоном. При содействии опытных офицеров генерал начал лепить из вчерашних маки 24-тысячную дивизию. Впрочем, если начистоту, бойцы формировали это соединение ничуть не меньше, чем оно – их самих. Например, Ларошфуко попал в бригаду «Карно» под началом полковника Жана де Мийере – бывшего командира Сопротивления, а ныне главы Французских сил Пуэн-де-Грав и Руайана. Мийере курировал небольшие диверсионные группы, тактика которых основывалась на опыте партизанской борьбы. Ларошфуко предстояло возглавить один из таких отрядов – подразделение легкой кавалерии – и передать бойцам все, чему он научился за три года в подполье. Отряд разместился близ Сен-Вивьен-де-Медок, городка на южной оконечности Жиронды, напротив Руайана – ключевой точки предстоящего сражения.
Робер слышал, что де Голль жаждал немедленной атаки еще в ноябре. Но многие солдаты только-только прибывали в часть, кое-кто не прошел полноценную подготовку, подкрепления задерживались. Поэтому так называемую операцию «Независимость» отложили до Рождества 1944 г. Однако 16 декабря немцы нанесли удар в сотнях километров к северо-востоку: 250 000 немецких солдат, пять танковых дивизий прошли через тот же Арденнский лес, через который четыре года назад, при вторжении во Францию, прорывались войска рейха. Французские бронетанковые и авиационные силы, изготовившиеся к броску на Атлантическое побережье, теперь спешно перенаправляли на север и восток, навстречу Арденнскому наступлению – тому самому, что войдет в историю как Арденнская операция, или Битва за Выступ.
Робер и французские войска в устье Жиронды остались на месте. Приказ был четкий: ждать своего часа. Французское командование обещало, что этот час близок. Световой день все сокращался, но время для Робера словно замедлило ход. Солдаты в стоптанных сапогах и истрепавшихся на пронизывающем ветру мундирах жаловались – на холод, на болезни, на скудный паек. Учения шли беспрерывно. Ларошфуко лично руководил занятиями по парашютному делу, учил подопечных побеждать страх смерти… с которым он до сих пор (ему было всего 21) втайне боролся. В редкие минуты отдыха он рассказывал бойцам о своих военных приключениях, о семье, неизменно завораживая слушателей. Вскоре коммандос прозвали его Максим. Подходящее прозвище, что ни говори. И намек на его авантюры в стиле Дюма, и отсылка к дальнему родственнику Робера герцогу де Ларошфуко, автору сборника «Максимы», обязательного чтения каждого французского школьника. Подчиненные уважали командира, но, как водится в боевых частях, не спешили открыто его превозносить. Поэтому кличка Максим приобрела слегка ироничный, если не сказать насмешливый, оттенок. Ее произносили с невидимыми кавычками.
Новый год бойцы встретили на тех же позициях, а 5 января стали свидетелями странного происшествия. 350 британских бомбардировщиков, зависнув над устьем реки, обрушили на Руайан 800 тонн бомб. Большинство взрывов пришлось на центр города, где не было солдат стран Оси: 442 убитых мирных жителя против 35 немцев! Робер с недоумением и ужасом наблюдал, как одно за другим обращаются в огненные руины почти все здания Руайана. Этот эпизод отчасти объясняет, почему годы спустя он скажет: «Открою вам страшную тайну: у меня нет ни малейшего желания говорить о войне или даже слышать о ней». Союзное командование не дало внятных объяснений варварской бомбардировке – что-то о непогоде, из-за которой самолеты не смогли сбросить бомбы на цели в Германии и получили приказ нанести удар по Руайану, хотя на картах не было немецких позиций. Варварство англичан привело де Голля в ярость. Жертвы среди мирного населения были чудовищны. К тому же с военной точки зрения бомбардировка противоречила прямому указанию генерала: авиаудары должны подкрепляться наземным наступлением французских частей. Британская воздушная атака на Руайан без последующей переброски войск оставила у де Голля и его солдат в устье Жиронды чувство, что их обманули, бросили на произвол судьбы. В следующие недели в их рядах ходила мрачная шутка: мы не Французские внутренние силы, а Французские забытые силы.
Жестокая ирония заключалась в том, что бомбы англичан не причинили серьезного ущерба немецкой оборонительной линии – приземистым бетонным казематам, скрывавшим вражескую артиллерию. Это почти гарантировало повторный авианалет с бóльшим количеством бомб – причем на сей раз, как настаивало французское командование, удар с воздуха должны были подкрепить тысячи солдат, стянутых к устью Жиронды.
В феврале подготовка к этой операции закипела всерьез. Генерал де Лармина начал объезжать позиции, встречаться с офицерами. 8 февраля он прибыл для смотра отряда, к которому был приписан Максим. Дойдя до Робера, генерал велел ему представиться. «Я назвался: Ларошфуко».
Сам Лармина принадлежал к военной аристократии – он был сыном офицера, выпускником Сен-Сира. Фамилия Ларошфуко ему была прекрасно знакома.
– Я просил назвать настоящее имя, – процедил генерал, – а не позывной.
Но Робер ответил, что это и есть его настоящее имя.
Лармина воззрился на него с изумлением. Похоже, он никак не ожидал, что отпрыск блистательной фамилии предпочтет командовать безвестным отрядом коммандос. Но твердый взгляд молодого офицера красноречиво давал понять: здесь его место. «Генерал расхохотался», – вспоминал позже Ларошфуко.
В следующем месяце начались разведывательные операции – небольшие группы бойцов на резиновых лодках выбирались по ночам, чтобы засечь позиции противника. К 7 марта они разобрались с первой частью карты, а к 22-му подробно описали каналы близ Сен-Вивьен-де-Медок, удерживаемые немцами. «Мы изводили врага на его же рубежах», – вспоминал Ларошфуко. Затем разведчики осмелели. Днем они прятались под мостами в районе Сен-Вивьена – на территории, которую контролировали нацисты, – и приносили, как гласит официальный рапорт, «бесценные сведения о позициях противника». К 31 марта примерно 850 бойцов разведгрупп приступили к тяжелой, нервной работе – разминированию побережья. Мин оказалось слишком много, поэтому приходилось действовать по заведенному распорядку. Ночь за ночью группы ползком пробирались к немецким позициям и в свете убывающей луны обезвреживали взрывные устройства. Тревога бойцов только усиливалась от страха, что часовые могут их заметить. Но каждое утро они возвращались, берег становился чуть безопаснее, и развязка – последняя битва за Францию – была все ближе.
Как и многим коммандос, Ларошфуко предстояло в рамках новой операции «Венерабль» помочь в освобождении двух районов – косы Пуэн-де-Грав с мощными укреплениями вермахта в южной части устья Жиронды и города Руайана на противоположном берегу.
В выходные 14–15 апреля союзники наконец начали операцию. Первыми в бой вступили 1200 бомбардировщиков B-26. Как писала на первой полосе The New York Times, они «залили» Жиронду необычным оружием: «460 000 галлонов жидкого пламени обрушились на немецкие позиции и опорные пункты». Это был напалм: новейшие бомбы при ударе взрывались и разбрасывали повсюду липкий огненный гель. Он горел, но не терял вязкой консистенции. Робер выглянул из своего укрытия и обомлел: леса и руины Руайана пылали неугасимым пламенем. Французский адмирал со страхом и восторгом наблюдал за этим зрелищем из безопасного Меди, к северо-востоку от Руайана: «Местность и небо заволокло густым пороховым дымом с желтоватым оттенком. В чудовищном огненном смерче с трудом угадывался изувеченный силуэт колокольни Сен-Пьер – она полыхала, как исполинский факел».
Руайан пылал весь следующий день, но некоторые немецкие казематы, под защитой которых пряталась артиллерия и пехота, пережили бомбардировку. Их тяжелые орудия продолжали методично обстреливать выжженный, безжизненный пейзаж. Ларошфуко, наблюдавший за этим с устья Жиронды, поражался увиденному. «Нас непрерывно обстреливали из каземата, который почти не пострадал от авианалета», – писал он.
Один из высокопоставленных офицеров полка, в котором служил Ларошфуко, вызвал подчиненных на совещание в тайном месте. Он предупредил: если атаковать каземат днем, как планировалось, потери будут велики, а захватить укрепление все равно не удастся. Можно ли выполнить боевую задачу, не положив весь личный состав?