его. Оценивая мое мероприятие в реалиях XXI века, можно было с некоторой долей условности сказать, что я собирался ограбить один из центральных банков столицы.
И задавая себе все эти вопросы, я, к своему сожалению, должен был признаться, что не осознавал даже малой толики тех трудностей, что мы могли испытать. Моя команда, уже пытавшаяся напасть на боярина в его доме, рассказала мне кое-что… Нас ждала большая усадьба в самом центре города, в паре верст от которой располагался Разбойный приказ, а чуть дальше вообще начиналась Стрелецкая слобода. Словом, любой подозрительный шум в ночи – стрельба, крики, пожар – означал, что примерно в течение часа у ворот усадьбы могут оказаться десятка два стрельцов с здоровенными мушкетами. Еще через час на всех заставах Москвы закроют ворота, и начнется большой хай, от которого меня и моих людей уже вряд ли спасет мандат от Петра Алексеевича. Однако опасное соседство было не единственной проблемой! Усадьба, по словам боярыча, представляла собой небольшую деревянную крепость, как и усадьбы других крупных вотчинников в Москве. С улицы ее защищали почти трехметровые стены из дубовых бревен, покрытых двухскатной крышей. Ворота из пятивершковых досок закрывались на гигантский засов, который поднимали три человека. На ночь во двор выпускали трех псов, которые, судя по размерам и свирепости, могли с легкостью поспорить и с волками. Если же и они не могли остановить татей, покусившихся на хозяина, то наступало время боевых холопов, почти три десятка которых жили здесь же. Крепким орешком был и боярский терем, крошечные окна которого с заходом солнца закрывались ставнями…
– Это на что же мы подписались? – вырвалось у меня. – Да тут полк нужен с усилением, чтобы этот орешек сковырнуть. Не пора ли оглобли назад поворачивать? Не потянем ведь…
Однако я совсем недооценил своих людей. Оказалось, у них уже и черновой план был готов.
– Подожди, Александр Данилыч. Чай не лаптем щи хлебаем и не дурнее других, – хмыкнул боярыч, услышав мой вздох. – Мы тут давеча покумекали с робятами и вот что скажем… Седни осьмое, а завтре, значица, девятое. Большой праздник. Троица. Москва гулять будет. Боярин тако ж чарочку примет, да и дворне с холопами поднесет браги али вина. А где одна чарка, там и две чарки, – хитро подмигнул парнишка мне. – В этот день Шереметев и в церкву съездит, и к старинным друзьям зайдет. Вечером же и он, и все его холопы будут как мертвые валяться. А тут и мы…
К вечеру мы уже были в Москве, устроившись на постой к какому-то знакомому цыгана. Изба была покосившаяся, грязная, но как раз этим и особенно привлекательная для нас. Сюда точно никто из власть имущих не станет заглядывать.
На следующий день Москва, действительно, гуляла. С самого утра гремел перезвон колоколов десятков церквей и монастырей огромного города. Празднично одетые люди с заутреней спешили домой или в гости, где их ждал накрытый стол. Жители попроще уже начали праздновать, сметая с лотков продавцов пироги, кулебяки, жареных кур. Голытьба шастала по рынку, норовя что-нибудь сдернуть из съестного. Нищие радостно скалили беззубые рты и шептали осанну дававшим милостыню. На Троицу подавали хорошо. И яйца давали, и пироги, и мяса кусок. Особо жалостливым могли и грошик кинуть…
У нас же праздновать времени совсем не было. К вечеру нужно было иметь досконально разработанный план.
– Волчью или медвежью шкуру бы где раздобыть… – мечтательно протянул Пали, поигрывая своей любимой плеточкой. – Мы в таборе только так лошадей и крали. Парочку шкур кинешь через забор, псы сразу же скулить начинают, а потом по норам прячутся. Хорошее дело такая шкура… Только где ее взять-то сейчас? Гроши потребны.
Заикнувшись о грошах, чернявый уставился на меня. А что толку? У меня в кармане мышь повесилась. От тех пары рублей, что дал Петр, ничего не осталось.
– Ты на рынок к своим наведайся. Неужели у цыган медведя не найдется? – пришла мне в голову хорошая мысль. – Своему, чай, не откажут. И волком на меня не зыркай! Топтыгина резать не надо. Тряпье у них попроси, на котором он спит. Давай-давай, времени в обрез.
Немногословный Пали кивнул и, насвистывая что-то незамысловатое, вышел со двора. Я же с остальными остался сидеть. Время икс становилось все ближе и ближе, а у нас конь не валялся.
– Дворня точно гулять будет? А если нет? – Я уставился на боярыча. – Мы же даже пикнуть не успеем, как нас повяжут.
В ответ на меня посмотрели, как на маленького. Мол, как этого можно не понимать?
– Как же в такой большой праздник чарочку-то не принять? Светлая Троица. Душа радуется. Нельзя не выпить. Коли браги али вина не принять, и не русский ты вовсе. Батюшка мой, царство ему небесное, всегда так говаривал. Все лежма лежать будут, командир, – растолковывал мне боярыч прописные истины. – До самого утра валяться. Бошки так трещать будут, что за версту слышно… Не сумлевайся. Пройдем так, что мышь не почует.
К вечеру наше нетерпение достигло пика. По десятку раз было проверено снаряжение, с места на место переложены ножи и крючья, густо смазаны оси телеги.
Наконец, ворота на нашем дворе распахнулись и показалась чумазая физиономия Пали, призывно махнувшего рукой. Цыган был у шереметевского двора и должен был подать сигнал, когда в усадьбе все улягутся спать.
– Пора, господине. Как вечерня прошла, так и все затихать стало. Сейчас же, як на погосте, тихо, – скалил щербатый рот цыган, распахивая воротину. – Все дрыхнут. Сторожей через щелку в заборе видел. Брагой упились так, что на ногах не стоят. Идти надоть.
Надоть так надоть. Минут через тридцать наша телега уже была у стены усадьбы. «Твою дивизию, вот это забор – мечта дачника! Тут не два и не три, а, похоже, все четыре метра. Они что тут, вековые дубы вкопали?» Потемневший от времени, ошкуренный частокол внушал уважение и казался неприступным. «Да тут вертолет надо! С нашими крюками только спины друг другу чесать…»
Тут я почувствовал, как меня что-то схватило и с дикой силой подбросило вверх. Не знаю, каким чудом мне удалось сдержаться и не завопить от неожиданности. Беспорядочно размахивая руками в воздухе, я смог уцепиться одним из крюков за верхушку частокола.
– А таперича вниз, – рядом со мной воткнулось еще пару крюков и появилась черная от сажи рожа цыгана. – Знатно. Як лебеди взлетели… Абрашка вообще дурной. Кабы еще чутка, и в терем попали… А запах-то медвежий вона какой духовитый. Псы як мыши попрятались. Знамо дело, боятся они топтыгина-то.
Я, ничего не ответив, скинул приготовленную веревку вниз. С такой высоты просто так не спрыгнешь. Разобьешься. Ноги в брюхо войдут, как у трансформера.
– Пали, найди сторожей и вяжи их крепко. – Я кивнул на темнеющие постройки. – А то вдруг и не упились они… Потом домишко с холопами запереть надо. Не дай бог, кто ночью по нужде выйдет. Давай действуй. А мы к боярину…
Выступившая перед нами из темноты громада терема оказалась тем еще орешком, расколоть который удалось не сразу. Парадная и двери для дворни были заперты изнутри, окна первого этажа закрыты массивными ставнями. К счастью, боярыч знал кое-что из привычек боярина Шереметева.
– В его светлице окна распахнуты должны быть. Духоту этот аспид не переносит. – Паренек кивнул наверх, на богато украшенный резьбой деревянный балкончик. – Тама и заберемся.
Собственно, так и оказалось. Взобравшись по многочисленным выступам бревен, мы обнаружили открытое окно, через которое попали в боярскую опочивальню.
– Он твой, как я и обещал. – Я ткнул пальцем на кровать, в толстой перине которой буквально утопало храпящее тело. – Только тихо.
Не обращая внимания на поднявшуюся за моей спиной возню, я начал обыскивать опочивальню. Это была небольшая комнатушка, метров пять на пять, в которой места-то свободного особо не было. Под иконами стояла громадная кровать, рядом – под стать ей здоровенный сундук, оббитый железными полосами. С другой стороны, прямо во всю ширь стены, располагалась массивная лавка, на которой спать можно было. Вот, пожалуй, и все убранство спальни. «А где золото и брильянты? Где килограммовые золотые кубки и блюда? Перстни с гигантскими опалами и изумрудами? Где все это?» Не поленился, заглянул под лавку, потом под кровать и даже под толстую лохматую шкуру какого-то зверя под ногами. Нигде ничего не было! «Где все? В подвале? Неужели в этом сундуке сокровища держит?» Овладевший мною дух кладоискательства едва не заставлял рвать доски голыми руками. К счастью, сундук заперт не был. «Блин, тряпье какое-то! Порты, рубаха, пояса… Это, что ли, сокровища?»
Воображение, рисовавшее мне набитые золотом и серебром сундуки и кувшины а-ля сокровища графа Монте-Кристо, зарыдало. Моей добычей оказались всего лишь горсть мелкого жемчуга, с десяток золотых чешуек-монеток и две массивные серебряные напоясные бляхи, которые я срезал с кучи поясов и ворота кафтана. Сидя на деревянном полу, я несколько минут тупо перебирал в руках «добычу», как вдруг до меня кое-что дошло. «А не ищу ли я того, чего нет и в помине? Я еще со студенческих времен помнил, как нам преподаватели на специализации объясняли крайнюю скудость драгоценных находок допетровской Руси. Наша страна веками не имела своих собственных разведанных месторождений золота и серебра. Наше „золото“ того времени – это меха, поташ, пенька. Вдобавок Русь веками платила Золотой Орде чуть ли не по полторы тонны серебра ежегодно, не считая налогов мехами, лошадьми, продовольствием. Собственно, поэтому до нас и дошло такое ничтожное количество раннесредневековых кладов на территории страны. А я тут золото и серебро ищу у боярина…» Это было очень горько осознавать.
– Все, командир, сполна я расплатился за матушку и за сестричек. Аж с души спало, – присел рядом со мной боярыч, потиравший руки. – А ты что закручинился? Али добыча невелика?
Я высыпал прямо перед ним кучку найденного.
– Так, господине, кто же в опочивальне свой скарб хранит? Боярин, тертый калач, все при себе держать не станет. Поди, в родовой усадьбе пару бочонков золота прикопал. Здесь же искать нечего. Можа, конечно, у боярыни перстни какие есть и заколки да в подвале что припрятано. Только тихо не взять это… Уходить надо.