Тьфу! – В лицо шмякнуло еще одним куском грязи. – Черт! Убью.
Уже через сотню метров такой скачки я вымок с головы до ног. Щегольская форма поручика превратилась в грязную тряпку, а сам я в мокрую курицу. Вряд ли стоило в таком виде заявляться на пристань, но у коня на этот счет было свое, особое мнение.
– Стой, волчья сыть! Стой! – ближе к пристани дорога стала суше, и жеребец прибавил ходу. – Вот же гад! – тянул я поводья, но без толку. – Тормози!
Куда там… Я вылетел на широкое пространство перед пристанью и только чудом не влетел в толпу. Лишь около стены длинного бревенчатого барака храпевший конь наконец-то остановился.
– Воды мне… Быстро… – пробурчал я, заметив подбегающего боярыча. – Ведро… Бочку… – вместе со словами выплевывал я заодно и грязь, и песок. – Быстрее!
Словно из-под земли появилась натуральная бочка ведер на десять, за которой стоял красный и пыхтящий Абрашка-горбун.
– Давай, – жестом я махнул на себя и едва не заорал. – Ух! Блин! Холоднющая какая. – Абрашка тут же заулыбался, словно его похвалили.
Продышавшись от холодного душа, я снял треуголку и пригладил рукой мокрые волосы. Только после этого огляделся вокруг. Посмотреть же было на что…
На пристани еще прибавилось народу. На широком пространстве, зажатом между выступающими в море причалами и многочисленными бараками и складами для товаров, толпилось сотни три или четыре мужиков. Правда, кое-где, разбавляя серую массу разнообразных треухов и меховых шапок, виднелись и женские платки.
Ближе к нам было небольшое свободное пространство, в центре которого стояла большая перевернутая бочка. За этим импровизированным столом сидел наш цыган и с умным видом покусывал гусиное перо. Прямо перед ним лежал пергамент, на котором он время от времени что-то записывал. К нему тянулась очередь дюжих мужиков, на которых с завистью глядели остальные.
Окинув все это взглядом, я повернулся к боярычу. Кто-то мне должен был все рассказать обо всем… Оказалось, боярыч после нашей ночной встречи никак не мог уснуть. Мои слова о важном задании самого государя, от которого зависят наши судьбы, так его проняли, что он решил не дожидаться утра и начать действовать. Прихватив для верности команду диверсантов, он начал прямо ночью обходить все кабаки, таверны и просто воровские малины этого времени. В каждом месте они делали одно и то же. Выпивали по кружке пива и начинали громко болтать языками, что государь решил набрать на службу новых солдат – морских пехотинцев. Мол, для важного государственного дела молодой царь Петр Алексеевич не пожалеет серебра на жалованье. Каждому записавшемуся на службу человеку даст новый мундир из крепкого полотна, добрые сапоги и теплую шапку. С каждым новым кабаком и новой кружкой пива росло число обещанных подарков со стороны государя. Боярыч, как я его ни пытал, сейчас уже сам не мог вспомнить, о чем они говорили.
– Вот тебе крест, командир, не помним. Пиво уж дюже крепкое было, – оправдывался парень. – А как не пить? Пришел в кабак и не выпил, разговора не будет… Про сапоги говорили, помню. Пистоли каждому обещали. Кажный вражий город на разграбление давать? Нет, командир. Про то не помню… Ну и что, командир? Для дела ведь. Вона сколь мужичков пришло. Наш государь сразу узрит твое усердие. Я уже десятка три отобрать успел. Все, как на подбор, зело крепкие.
Глядя на его непонимающее лицо, я тяжело вздохнул. Не считал он себя виновным. Думал, переборщил немного. Эксцесс исполнителя, как говориться. «Ду-р-а-к. Точно говорят, научи Богу молиться, весь лоб расшибет… Заварил кашу с этими морпехами. Теперь разбираться нужно, пока добрый Петр Алексеевич не заявился».
– Ладно, будем посмотреть… Показывай, торопыга, что тут у тебя. – Я вновь повернулся к толпе, которая все это время бурлила разговорами, ахами, вздохами. – Будем разбираться.
Тот, просияв, начал:
– Гляди, командир, сколь добрых молодцев набрал. Таких солдат или, как ты их прозываешь, морпехов не стыдно и нашему государю показать, – приосанившись, он махнул рукой в сторону длинного бревенчатого барака, возле которого стояла небольшая кучка людей. – Вот! Один другого краше.
Только взглянув на будущих рядовых особой отдельной роты морских пехотинцев, я едва не сложился пополам от смеха. Боже мой, кого он набрал… Из меня пер даже не смех, а самое натуральное ржание. Правда, я изо всех сил сдерживался. Кусал губы, пытался глубоко дышать, пару раз даже сильно ущипнул себя за руку. «Это же беременные бегемоты! Блин, мамонты! Какие к черту морпехи?! На них доспехи навесить и танки получатся!» В отобранной боярычем толпе стояли настоящие мордовороты с налитыми силой плечами, бычьими шеями, здоровенными ручищами и пузом. В каждом из них было за сотню килограмм живого веса.
– Мать моя женщина, ты кого набрал? – сквозь зубы прошипел я. Нормальным голосом говорить не получалось, так как сразу же «пробивало» на ржание. – Какие из них морпехи? Какие из них абордажники? Скажи мне на милость, как они прыгать будут с корабля на корабль? Они же потопят его к черту, едва прыгать начнут!
От моего шипения и гримас на лице, которыми я сдерживал смех, боярыч слегка струхнул. Он, видимо, решил, что на меня бешенство нашло.
– Я же делал, как ты велел. Все по твоему слову. Не сумлевайся, господин. Все, как ты велел. А коли что не так, то не с умыслом я, – винился он, начав мять в руках снятую с головы шапку. – Вот даже пытаю кажного… Ты же велел кажного спытать на силу. Мол, показать я им должен какой-то ензамент. Только никаких ензаментов не знаю. Я даже грамоте не обучен. Я кажного по-своему, по-мужицки, пытаю…
После такого объяснения я почувствовал, что стал багроветь лицом. Окружающее действо начинало вызывать уже не чувство смеха, а какого-то сюрра.
– Тута, командир. – Боярыч, рассекая толпу, пошел в сторону бревенчатого сарая.
Чем ближе мы подходили, тем отчетливее доносились до нас странные чавкающие звуки. Завернув за угол, боярыч остановился. Я же вышел из-за его спины.
– Мать… – здесь я уже не сдержался. – Ха-ха-ха! Экзамен! Ха-ха-ха-ха! Блин, шоу! Ха-ха-ха! Морды друг другу бить заставил! Ха-ха-ха!
Кандидаты в морпехи, парни и мужики с бородищами до пупа, с ярым энтузиазмом лупили друг друга по мордам. Кровь, осколки зубов летели в стороны. Вокруг же раздавались подбадривающие крики. Какой-то раздухарившийся от зрелища мужичок даже пытался влезть в драку, но его за полы армяка втаскивали обратно в толпу.
Я ржал так, как никогда до этого. Слезы шли из глаз. Колени подгибались. Хотелось свалиться и кататься по земле.
– Черт, не могу больше… Ха-ха-ха! Испытать он их решил! Ха-ха! Морды бить заставил, – от смеха воздуха даже хватать перестало. – Разорвет сейчас… Воды мне… Боярыч, плесни в лицо, а то не могу больше.
Уф! Меня окатило потоком воды! Откуда-то сбоку вновь появилось довольное лицо Абрашки, державшего на плече бочку.
– Абрашка, молодец. – Горбун заулыбался сильнее. – А ты, боярыч, заканчивай это мордобитие. Не с того ты начал отбор в морпехи. Сначала пару слов всей этой толпе сказать нужно, а потом уж и испытания устраивать… Абрашка, клади сюда бочку. С нее говорить буду, чтобы всем видно и слышно было.
К моменту, когда я взобрался на бочку, толпа вновь забурлила. Раздавались выкрики. Задние ряды спрашивали у передних, а передние отвечали задним.
– Православные! – заорал я во все горло, пытаясь перекричать бурлящий фон. – Я поручик Преображенского полка его величества… – Толпа не успокаивалась, и голос мой был едва слышен мне самому. – Православный люд! Услышьте меня!
В этот момент сбоку от меня встал цыган. Встряхнув гривой черных как смоль волос, он вставил в рот два пальца и свистнул. Вот это был свист! Уши заложило! Понятно, откуда былины появились про Соловья-разбойника…
– Православные! – заорал я что было сил. – Послушайте меня! – Толпа уже успокоилась, и орать так сильно необходимости не было. – Я поручик Преображенского полка Александр Данилович Меншиков. Знаете, кем я был еще полгода назад? Обычным пирожечником! Пирожками торговал.
Ответом мне было молчание и сотни любопытных глаз. Видно было, что так с ними еще никто не разговаривал. «Сейчас я вам устрою разрыв шаблона. Такую песню спою, что толпами в морпехи повалите…» Выступать перед аудиторией было для меня не в новинку. Будучи искусствоведом, непосредственно работавшим со многими антикварными салонами, мне не раз и не два приходилось посещать закрытые выставки, мероприятия для особой публики с большими кошельками и пресыщенными вкусами. Уговаривать толстосумов купить ту или иную древность было не самой простой задачей. Здесь же публика была совсем не искушенной…
– А сейчас? Я поручик Преображенского полка! Сам государь ко мне расположен. Слышите?! Любой из вас сможет так же! Ты! Ты! И ты сможешь! – Я резко выбрасывал в толпу руку, указывая то на одного, то на другого мужика. – От вас нужно лишь усердие! Государь Петр Алексеевич ценит усердных, привечает трудолюбивых и награждает верных… – Набрав побольше воздух в грудь, я поддал в голос внушительности. – Сегодня он дал мне свое государево позволение набрать в особую воинскую команду вольных людей для службы на морских и речных кораблях. Будут такие солдаты прозываться морскими пехотинцами и иметь особую одежку. Для таких солдат государь пообещал особый почет и свою милость за заслуги…
В какой-то момент я почувствовал, как на меня находит вдохновение. Это было что-то едва уловимое, поднимающееся откуда-то изнутри чувство уверенности и правильности. Ты точно понимаешь, что, когда и как говорить. Каждое твое слово наполняется убежденностью. Исчезают неуместные паузы, повторы. Ты уже не просто говоришь о чем-то, ты живешь этой речью.
– Тогда государь сказал мне; «Лексашка, друг сердешный, пора россейским войскам идти на нашего давнего ворога, на крымчака и османа. Хватит им пить кровушку православную и зорить наши окраины». Знаете, братцы, что он мне еще сказал? – Конечно, я обманывал их, но чувствовал, что делать нужно было именно так. – Государь вспомнил про сожженные города и села, тысячи и тысячи уведенных в рабство пленников. Сказал он, что по каждой невинной деве, по каждому человеку скорбит его сердце. Слезы тогда полились из его глаз.