В тот день на меня накатило особенно сильно. Дико захотелось домой, увидеть своих близких, оказаться в знакомой с детства обстановке. Боже, это было какое-то непередаваемое чувство гнетущей тяжести, с силой сосущей меня изнутри. Хотелось выть и рычать, бросаться на стены.
– Блин, как же мне паршиво-то, – со стоном прошептал я, с отвращением сметая со стола кувшин с остатками браги. – И от этого толка нету. Черт, как же я ненавижу эту проклятую картину…
Видит бог, если бы мне сейчас каким-то чудом в руки попалась та самая картина-портал, я бы исступленно стоптал ее, а остатки сжег и развеял пепел. Эта чертова картина физически уничтожила всю мою жизнь, превратив в скитальца вне времени и пространства.
– Черт все это побери! – от души пнул я лавку и едва не отбил ногу. – Задолбало все.
Вдруг мой бешеный взгляд остановился на беленой стене мазанки. Тут меня переклинило, и я, схватив с давно уже остывшей железной жаровни первый попавшийся уголек, начал рисовать. Размашистыми резкими движениями вывел ровные линии, затем сменившиеся на изломанные. Истончившийся уголек тут же менял на новый и снова бросался рисовать. Я не знал, что рисую и почему рисую. Словно что-то двигало моей рукой, подсказывая, куда и как направить черную линию дальше.
Я не помню, сколько продолжалось это сумасшедшее действо. Когда же все это схлынуло, я обессиленно рухнул на холодный деревянный пол, чувствуя себя выпотрошенным и выжатым как лимон.
– Что это было такое? Блин, что это за дерьмо? – еле слышно бормотал я, пытаясь собрать глаза в кучку. – По ходу, крыша, у меня потекла окончательно. Черт! Что это еще такое? – Я поднял голову к стене и оторопело уставился на то, что нарисовал. – А-а-а! Мать вашу! Это опять она! Нет! Нет! Не может быть!
С глиняной поверхности, выкрашенной побелкой, на меня смотрело черно-белое спящее море и уходящий вдаль парусник, укутавшийся в белоснежную громадину парусов. Со смешанным чувством ненависти и надежды я впился взглядом в картину, буквально ощупывая глазами каждую ее черточку. Я узнал ее! Пусть холстом здесь была беленая поверхность стены, покрытой глиной, а красками служил обыкновенный уголек. Это точно был «Штиль» Айвазовского! Проклятая картина, отправившая меня в бесконечное перерождение жизней!
– Она… – скрип моих зубов, казалось, был слышен и на улице. – Я рву задницу, мочу людей направо и налево, чтобы найти картину-портал. Из-за нее меня один раз рвали на дыбе, два раза резали ножами наемные убийцы, один раз расстреливали перед строем из пулемета, сжигали в кабине штурмовика… Блин! А-а-а! Я же мог ее просто нарисовать! Мать вашу! Я ее мог нарисовать своими руками! А-а-а!
С улицы, услышав мои дикие вопли, уже ломились морпехи. Боярыч, вопя от ярости, рубил топором ставни. Кто-то стал палить из пистоля. Правда, все это я уже не слышал. Все мое внимание захватила Она! Картина, подобно гомеровским сиренам, звала меня, обещая возвращение домой.
– Домой, домой, – кивал я сквозь слезы, лившиеся из глаз. – Я возвращаюсь домой.
С хрустом выбив ставни и вломившись через окно внутрь, боярыч с ужасом увидел, как меня окутывало яркое сияние. Я же, виновато улыбнувшись, прошептал:
– Прощай, братишка. Я возвращаюсь домой. Надеюсь…