То, что он бьётся за родную землю, Алексей понимал, но почему фашисты стремятся захватить не принадлежащее им - это с трудом помещалось в голове едва грамотного охотника. Он слушал замполитов, повторял со всеми лозунги, не трусил, не кланялся пулям. Он дал присягу на верность Отечеству и честно исполнял свой долг. Казалось бы, что ещё? Но гармония мира, та гармония, которой учил его старый нивх - нарушилась.
Нет, духи не исчезли. Он слышал их голоса в шелесте листвы подмосковных лесов. Знал, в степях властвуют духи ветра и земли, а около рек - духи воды. Бесплотные создания всё так же стремятся удержать мир своими незримыми связями, хоть и ослабли они изрядно, эти неосязаемые нити. И главное - искусство меткого выстрела постепенно возвращалось. Нечасто удавалось воспользоваться им. Охота и война слишком разные вещи. Враг частенько не давал возможности сосредоточиться, услышать голос духа охоты, совместить волю и полёт пули.
Но со временем появился ещё один дух - злой, жестокий и беспощадный дух войны. Он вмешивался в законы бытия, когда того хотел сам, не подчинялся никаким правилам и законам, и требовал - постоянно и властно - человеческой крови! С ним невозможно было бороться, но и подружиться тоже было нельзя. Алексей пребывал в смятении. Выполняя приказы командиров, подставляя грудь под вражеский огонь, рубя фрицев сапёрной лопаткой в рукопашных, он всё время чувствовал эту неправильность, эту огромную безумную ложь, называемую войной.
Пока однажды, в скоротечном бою под Калугой, не заставил злого духа служить себе. Противник тогда много превосходил их численностью, а боеприпасы на исходе. Но нужно было держаться, во что бы это не стало, и настал миг, когда каждая пуля, выпущенная из трёхлинейки Алексея, начала находить цель. Он прикрывал при выстреле глаза, доверялся необъяснимому чутью, что безошибочно выводит охотника на логово зверя. И словно вновь оказывался в тайге, в противостоянии с хищниками. Волками, оголодавшими за зиму. Тогда замолкал разум, умирали все вбитые инструкторами навыки и впитанные знания. Пробуждались и начинали руководить телом древние инстинкты, тоже звериные.
В том бою он пустил дух войны в себя, поставил великую правду сражения за Родину в один ряд со всеми остальными духами, обитающими в мире. И теперь природа истребления стала иной ипостасью духа охоты, начала помогать разить врагов.
С тех пор рядовой Изгин стрелял без промаха. Командир приметил меткость бойца, собирался рекомендовать его в школу снайперов, но жизнь повернулась иначе. Где-то в генштабе властная рука подписал приказ, часть Изгина переформировали и отправили на Южный фронт...
Атаку отбили. Солдаты обессилено валились к стенкам окопов, отползали от раскалённых стволов пулемётов. Пересчитывали патроны, гранаты. Кто-то закурил самокрутку, кто-то сбивчиво, взахлёб рассказывал, как прямо над головой пролетела пуля, з-зараза, и как в лоб не угодила, шельма!..
Лейтенант Ковшов считал потери, прикидывал, что от роты остался неполный взвод. С такими силами высоту не удержать, а подкрепления нет. Штаб на запросы откликается одни и тем же: «Нет людей, Ковшов! Держись!»
- Бойцы! - крикнул лейтенант, сплёвывая горькую, чёрную от пыли слюну. - Фашист долгой передышки не даст! Сейчас оклемается маленько, перестроится, и опять на нас попрёт. Умрём, а земли своей врагу не отдадим!
И тут же чей-то голос откликнулся истошно, так, что вздрогнули все в окопе:
- Танки!
Вздрогнули не только люди, задрожала земля под гусеницами тяжёлых бронированных машин. Ревели моторы, лязгал металл, три «четвёрки» уверенно и нагло ползли к позициям.
- Приготовить гранаты! Наводчики ПТР - целься!
Изгин был уже в окопе, вместе со всеми. Начал выцеливать смотровую щель механика-водителя крайней машины, когда танк рявкнул выстрелом орудия. Фонтан огня и дыма вырос чуть правее, но так близко, что Алексею показалось - прямо в окопе. Горячая упругая волна снесла его с бруствера, уши словно забило ватой, дыхание перехватило. Изгин успел испугаться, что умирает, что не сможет больше бить врага и подведёт товарища лейтенанта...
Додумать эти мысли, полыхнувшие в мозгу нестерпимой вспышкой, он не успел. Навалилось беспамятство.
Очнулся Алексей на госпитальной койке. Сколько валялся - не помнил. Подсказала сердобольная сестричка Аня: две недели, если считать со дня ранения. Четырнадцать суток в бреду, это было мучительно. Даже в бессознательном состоянии - мучительно. Преследовал Алексея один и тот же кошмар, непрекращающееся видение. Будто он на охоте, в заснеженной тайге. Идёт по следу зверя, но сверху, из ветвей, следит за ним хищный, прицеливающийся взгляд.
Рысь. Ловкая и жестокая дикая кошка. Изгин знает о ней, знает, чем может закончиться подобный пригляд. Прыжком, острыми когтями, впившимися в плечи. Клыками, рвущими артерию на шее, и алыми пятнами на снегу - его, Алексея, крови. Но остановиться не может, бредёт и бредёт по снегу. И поднять глаза, вскинуть ружьё - тоже нет сил. Остаётся только обречённо ждать конца.
Когда очнулся, начал осматриваться, понял, что раненых в палате много, но вот повязок почти не видно. Здесь собирали контуженых, бойцов с травмами головы и позвоночника. Рядом лежал парнишка, наверное, его ровесник. Бледное лицо, заострившийся нос, закрытые глаза. Парнишка находился в беспамятстве много дней, лекарства не помогали. Его кормили бульоном через трубочку, вставленную в горло. Время от времени приходили санитары и поворачивали безвольное тело, но случалось это редко. Тыловой госпиталь в Куйбышеве задыхался от наплыва раненых из-под Воронежа, где шли упорные, кровопролитные бои.
Через два дня парнишка умер, не приходя в сознание. Мертвеца вынесли, но койка пустовала недолго. На неё уложили сурового вида мужчину, едва двигавшего руками и ногами. По осторожности, с какой обращались с раненым, приглушенной речи и почтительности, обычно не свойственной грубоватым санитарам, Алексей догадался, что рядом офицер. Да ещё в высоком звании или политработник.
Ясность внесла вездесущая сестрица Аня, источник всех новостей для Алексея. Оказалось, рядом положили лейтенанта Госбезопасности. И не ранен он вовсе, а заработал на своей непростой службе какое-то странное заболевание. Паралич, сковавший сильное тело этого человека. Поначалу врачи думали, что лейтенант умрёт, но тот выжил, и даже начал разговаривать, шевелить пальцами рук и есть с ложечки. Сейчас ему немного лучше.
Чекист, если не спал, то постоянно молчал, глядя в потолок. Или принимался делать упражнения для разработки мышц конечностей. Давалось ему это трудно, с болями и невероятным напряжением. Волевое, словно высеченное из камня лицо с крупными чертами кривилось. На лбу выступали крупные капли пота и скрежетали зубы. Он закусывал губу до крови, чтоб не застонать вслух. Сила духа лейтенанта поражала Алексея, ему хотелось заговорить с соседом в редкие минуты, когда тот не истязал себя упражнениями, но что-то останавливало. В присутствии офицера, старшего по званию, возрасту, и, скорее всего, боевому опыту, Изгин откровенно робел. Даром, что чекист, и в атаку не ходит - у них своя война. Невидимая, непростая, и не менее опасная, чем линия фронта.
Однако в один из дней сосед неожиданно заговорил сам.
- Как тебя зовут, боец? - спросил он, глядя по своему обыкновению в выбеленный потолок.
Солдат даже не сразу понял, что вопрос обращён к нему, а когда понял, не сразу нашёлся.
- Алексей... - проговорил он и тут же поправился, - рядовой Изгин. - И назвал свою часть.
- Как получил ранение, рядовой?
- Под Барвенково оборону держали, товарищ лейтенант Госбезопасности, - отчеканил боец.
- Гляди, и звание моё знаешь, - впервые за всё время усмехнулся чекист и повернул голову. - Может, тебе и фамилия моя известна?
- Никак нет, товарищ лейтенант Госбезопасности. - И смутился: - Просто... ну, госпиталь, все друг друга немного знают, товарищ...
- Ладно тебе, - оборвал офицер, голос его стал мягче. - Заладил: товарищ лейтенант, товарищ лейтенант... Расскажи лучше, как на войну попал? Чем до этого занимался?
- Да как все попал, через военкомат...
С тех пор стали они беседовать, лейтенант Госбезопасности Орлов и рядовой Изгин. Алексей рассказывал о житье в посёлке Верхнем, что в тридцати верстах от Николаевска-на-Амуре, о старом нивхе Ршыуне и искусстве охоты на пушного зверя. Многое было интересно контрразведчику, многое удивляло его, и тогда он просил рассказать подробнее, но когда дошло до премудрости меткого выстрела, Орлов повернул голову.
- Ты комсомолец, Алексей?
- Так точно. В боях под Москвой, перед строем - приняли.
- Видишь, Родина оказала тебе высокое доверие. Приняла в ряды ВЛКСМ в труднейший для страны момент! А ты - духи, воля, стрельба с закрытыми глазами. Что за шаманство, что за мракобесие?! Ты труды Маркса, Ленина, товарища Сталина читал? Где там о духе охоты сказано?
- Не читал... - смущался Изгин. Как сказать, что не до чтения было, шли из боя в бой, едва успевая поесть тушёнки из банки и чуть-чуть поспать. Да и то не всегда. - Но с нами беседы проводил товарищ политрук, рассказывал, объяснял.
- Вот, политрук вам объяснял, - подхватывал Орлов, - а о духах леса он что-нибудь говорил?
- Никак нет...
Алексей приходил в смятение. Объяснить великую правду жизни, заповеданную нивхом, он не умел, но чётко знал, что или кто помогает ему без промаха бить врага. Как совместить правильные слова Орлова, человека, которого он начал по-настоящему уважать за ум, волю и беззаветную преданность делу, с понятиями, впитанными с раннего детства и подтверждёнными собственным опытом? Этого он постичь не мог.
О себе лейтенант говорил мало, о том, чем занимался, вовсе молчал. Оно и понятно, работа в контрразведке секретная. А в остальном - собственной семьи нет, родители умерли давно. Есть младший брат Сергей, которого не взяли на войну из-за болезни. Его дочка Танюшка, то есть племянница, да жена Вера - вот и вся родня. Все они в эвакуации. При словах о племяннице глаза сурового контрразведчика теплели, становилось понятно, что любит он девочку как любил бы собственную дочку. Но не дал Бог. Или судьба, ведь коммунисты с Богом не очень-то...