– Простите! – пробормотал он смущенно. – Я, кажется, ошибся звонком. У Ларисы – нижний…
– Нет, вы не ошиблись, был нижний, – тихо сказала женщина. – Лариса здесь не живет.
Она разглядела на его лице искреннее огорчение и отступила вглубь коридора.
– Заходите, – равнодушно, почти безразлично пригласила она.
Он переступил порог и оказался в слабо освещенном коридоре. Женщина захлопнула дверь и шаркающей походкой пошла вперед. Георгий потащил следом коробку. Комната выглядела незнакомой от того, что вещей Ларисы в ней не было. Здесь явно уже жил совсем другой человек. Тахта с неубранной постелью, стол, заваленный бумагами и рисунками, пара незаконченных картин осеннего березового леса, полотно с карандашным наброском церковных куполов и книги, они лежали везде; на полках, на телевизоре, на полу, на подоконниках между горшками с цветами, на шкафу и письменном столе. И десятка полтора икон, которые были развешаны на стене, подчиняясь какому-то особому замыслу хозяйки. Они были разные и разных времен: на деревянных досках, написанных маслом, в массивных рамах под стеклом и маленькие, в бронзовом и серебряном окладе. Георгий был равнодушен к этому виду искусства, поэтому прошел по иконам скользящим взглядом.
Комната скорее напоминала рабочий кабинет художника, чем жилое помещение. Возле тахты в кресле с бордовой обивкой лежала целая груда всяких лекарств, порошков и пузырьков.
– Извините, я лягу, у меня, кажется, температура, – проговорила женщина. Она бессильно опустилась на тахту и прикрылась одеялом. Только теперь Жорж имел возможность ее рассмотреть. Ей было около тридцати, похудевшее бледное лицо украшали… Он так и отметил про себя, что глаза украшали ее лицо. Они светились голубизной и излучали теплоту.
«На десять тысяч одни глаза, – подумал Барков, – нет, на сто тысяч! Что же с Ларисой?» – вдруг вспомнил он, зачем появился здесь. Георгий поставил у порога на пол коробку.
– Садитесь, – указала женщина на второе бордовое кресло. – Кто вы? Как вас зовут? – задала она вопросы, когда он уселся, чувствуя себя не совсем удобно в дубленке.
– Здесь раньше жила Лариса, – начал было он, но она подняла руку с тонкими длинными пальцами и остановила его.
– Я ее сестра. Мы с ней поменялись. Я отдала ей свою однокомнатную квартиру, а сама перешла сюда. Она замуж вышла. Семья все-таки, а я одна, мне этого хватает. Хотя у ее мужа есть неплохое жилье.
Ее слова словно обожгли Георгия. Он почувствовал как заполыхали его щеки, дышать стало тяжело, и невольно провел рукой по лицу.
– Как замуж? – едва слышно выдохнул он.
– Если вы с Луны, то сообщаю, у нас это делается через ЗАГС. Иногда по любви, иногда по соображениям, – одними губами, криво, страдальчески усмехнулась хозяйка.
Эта новость ошарашила Баркова. Он не мог собраться с мыслями, настолько это было неожиданно.
– Она же меня любила, наверно. Я в командировке был, – он растерянно глядел на женщину, но та лежала с закрытыми глазами и никак не реагировала на его слова.
– Значит вы – Жора! – утвердительно сказала она и посмотрела на него. – Мне жаль вас, но это не смертельно. Вы выживите, для вас это даже не катастрофа. Забудьте Ларису.
– Как же она могла! – вдруг взорвался он. – Это же подло! Мы же должны были к маме пойти!
– Вы потише, – поморщилась женщина. – От того, что вы будете кричать, Лариса все равно к вам не вернется. Жора, она вас не любила. Она любила рестораны и приемы, но не вас. Пусть вам от этого станет легче. Она подлая, она дрянь, она вас обманывала. Теперь вам легче?
– Ах, бросьте, что вы в этом понимаете? – отвернулся он к окну и замолчал.
Пауза затянулась, и никто из них не хотел нарушать установившейся тишины. Женщина – потому что была больна, и для нее все эти разговоры про любовь этого здорового, неуклюжего парня сейчас были лишним мучением, лишали так необходимого покоя. А Георгий все еще не мог осмыслить крушение своих надежд, которые все эти долгие десять месяцев вынашивал, лелеял и ими жил.
– Кто хотя бы он? – тихо спросил Георгий.
– Разве это важно? Или мужская гордость требует знать своего счастливого соперника? Он вам не чета, и Лариса никогда бы за вас не вышла замуж.
– Почему? – растерянно спросил он, сраженный такой откровенностью. – Чего ей было нужно?
– Вот именно! Чего ей было нужно? В основе ее исканий всегда стоял этот вопрос. Мы сестры, но словно от разных матерей, даже я ее не понимаю.
– Так что же ей было нужно? Разве я урод, калека, мало зарабатывал? Я вот и сейчас…
– Подождите. Лучше я вам скажу, кто вы, и почему Лариса вышла за другого, – она помолчала несколько секунд, собираясь с мыслями. – Почему она отказалась от вас? А кто вы такой? Что вы могли дать Ларисе? Свою красивую, мужественную внешность? Вы – шофер-дворник, кто в вас главный я не знаю, но это так. Вы – шофер-дворник, и красавица Лариса. Парадокс!
Ее слова были как пощечины, лицо его вспыхнуло, руки прямо-таки впились в ручки кресла, желваки заходили на скулах.
– Если бы я была здорова, я бы смогла найти другие слова для вас, менее обидные и оскорбительные, не секущие мужское самолюбие. Но ничто сейчас не идет мне в голову, кроме конкретики, поэтому я и называю все своими именами.
– Но ведь она же не знает… – попытался он слабо возразить.
– Знает, я осуждаю ее. Мы с ней говорили о вас. Она находила для вас только теплые слова, но они остывали, прикоснувшись к меркантильности. Жора, поверьте мне, она вас не любила так, как можно любить человека лишь за то, что он человек, а не потому, что он собой представляет в обществе или сколько зарабатывает. Красота Ларисы – это ее товар, который ей всегда хотелось продать по самой высокой цене. Когда были вы, тогда еще не было настоящего покупателя, а вы уехали – нашелся покупатель. Если вам станет от этого легче, я вам скажу, что замуж она вышла за доктора химических наук, профессора. У них возрастной мезальянс, что из этого выйдет – поживем, увидим. Во всяком случае, ее муж родился в один год с нашей матерью. Эта новость вас развеселила? Я смотрю, с вашего лица сошло отчаяние, которое меня даже вначале испугало. Вдруг вы потомок Монтекки или Капулетти? Для меня было бы большой травмой, если бы вы покончили жизнь самоубийством из-за неразделенной любви к моей легкомысленной сестре – слабо улыбнулась она и добавила с сарказмом:
– Вот эти иконы на стенах от него, хотите – можете все это покрушить, представляя себе, что это ваш соперник.
– Вы смеетесь. Вам легко смеяться. Над этим всегда легко смеются те, кого это не касается, – с укором покачал головой Георгий. – Это я виноват, что она сделала такой отчаянный шаг. Скажи я ей вовремя обо всем… А я ей морочил голову!
– Вы ничего не поняли из моих слов. Да не нужны вы ей! Не нужны на всю жизнь! Ей нужен такой муж как сейчас, который будет ее одевать, обувать, возить на собственном авто «Лада» и показывать друзьям и знакомым, и просто посторонним, чтобы все знали, какая у него собственная жена, самая лучшая, самая красивая, самая дорогая. В квартире у доктора битком старины, дорогих вещей и хрустальных предметов, а теперь он достал еще одну самую красивую, дорогую и модную вещь, которая называется «моя жена Лариса». Все теперь ей ручки целуют, кланяются, восхищаются. Она на седьмом небе, а доктор на восьмом, от того, что переплюнул всю эту снобистскую братию.
– Вы ее не любите! Вы, наверно, ей завидуете?
– Люблю я ее! Она очень добрая и ласковая, она нежная и заботливая. Завидую ли я ей? Боюсь, что нет. Чему завидовать? У меня есть радость существования, мои картины, моя работа, в них мои чувства, эмоции, есть то, к чему я стремлюсь – к совершенству. У нее этого нет, она всегда, еще со школы хотела быть самой красивой, хотела быть идолом для мальчишек и предметом зависти для девчонок, а потому поставила перед собой цель достигнуть благополучия не за счет труда, а за счет Богом данного физического совершенства.
– Теперь достигла, – с горечью констатировал он.
– Прочно лишь то, что сделаешь сам, а не пользуешься тем, что досталось от предков. Буду рада, если это прочно.
– Вы сами себе противоречите. Позвольте мне раздеться, а то у вас слишком жарко.
– Это вам жарко. Взгляните на термометр, там не больше шестнадцати. Я поэтому вам и не предложила снять ваше красивое пальто из овчины.
– Вы заметили это, как художница? – Георгий снял дубленку и бросил ее возле себя на пол.
– Нет, как женщина. Мне тоже не чужд куль вещей, только я не организованная и не целеустремленная. Так в чем же я противоречу себе?
– Зачем же вы отдали Ларисе свою квартиру, если у ее доктора есть своя, набитая красивыми вещами?
– Тогда еще не было доктора химических наук.
– А кто же был? – загораясь любопытством, быстро спросил Барков.
– Так, один художник.
– Вы сосватали?
– Радуйтесь, что я больна и не могу встать. С удовольствием залепила бы вам пощечину за хамство.
– Извините! Это невольно.
– Она всех моих друзей по физхиму и Академии знала. А этот ей показался выдающимся, с огромными надеждами и перспективой. Богема! Все целуют руки, все знают красивые слова и, главное, все считают себя гениями. Этот в сравнении с другими действительно многое умел – своя манера, свой стиль, сразу глаз не отведешь от полотна. Он ее буквально подавил, я никогда не видела Ларису в таком восторге. Вот тогда она вас, Жора, и забыла совсем. Вадим, Вадим – утром, в обед, вечером. Все пошло к свадьбе, и я решила: пусть возьмут мою квартиру, а мне и тут хватит места.
Она замолчала и погрузилась в свои мысли. Барков глядел на ее бледное лицо и пытался представить себе Ларису с ее восторгом и любовью к незнакомому для него Вадиму, художнику, который обладал магической силой воздействия на чувства девушки. Что же в нем было такого особенного и выдающегося, что смог он так быстро вытеснить его из ее памяти, растворить ее к нему любовь? А может быть, ее и не было, этой любви, может быть, принимал он за любовь слова о любви? Настоящая любовь родилась к этому художнику?