– Что же дальше? – тихо спросил он. – Она любила его?
– Не получилось у них ничего. Пожили они, пожили, а потом приходит ко мне Лариса, и я увидела, что это конец. И знаете, Жора, что она мне сказала? «Он не перспективный, он не пробивной. Будет вечным неудачником, непризнанным и обиженным на весь свет. Будет винить всех и вся, что закрыли ему дорогу в искусство, загубили в нем гения. И будет нищенствовать, подрабатывать на вывесках и плакатах, может быть, запьет. Эта перспектива не для меня». Ее суждения о Вадиме меня удивили, я попросила конкретных объяснений. Она мне их представила: «Союз предложил ему командировку на Череповецкий металлургический комбинат, пять портретов лучших металлургов. Работать на натуре, прямо в цехе. Он ответил, что он не ремесленник и не сапожник из мастерской по пошиву обуви, где любой может заказать какие хочет башмаки. Он художник и не будет писать доярок и свинарок или сталеваров по заказу. Он, видите ли, свободный художник и будет творить то, что его душа пожелает, и не фотограф, чтобы представлять действительность такой, как ее видят миллионы людей. Этим и отличается от этих миллионов. Для него действительность – это его воображение». Лариса зло иронизировала по этому поводу, но это было разочарование в нем не как в художнике, а как в человеке, который никогда не сможет приобрести себе имя. «Кому нужны рога и копыта, надетые на рога? Так Вадим представляет себе реальную корову? Кто купит такую картину? Он, видите ли, пишет свою картину для умных, мыслящих, имеющих воображение людей, а не для лишенных эмоций кретинов и тупиц, которым подавай каменщика с кирпичом в руке. Рога и копыта – это то, что остается от коровы на века, а плоть сжирают черви. Рога и копыта – они станут предметом искусства, в том и есть философский смысл его картины».
– А что касается профессора, то он не рисовал рога и копыта. Он весь соткан из реальностей и действительности: от костюмов до зарплаты и гонораров за научные статьи. И неплохо подрабатывает на иконах, делая химический анализ красок и материалов, которыми пользовались раньше богомазы. Я ему тоже помогаю, у меня же за плечами пять лет физтеха. А иконы – это мой гонорар. Достаточно ли бальзама я положила на ваши раны, чтобы излечить от безнадежной и совсем ненужной вам любви к моей легкомысленной и меркантильной сестре?
Георгий молчал. То, что услышал за эти полчаса, внесло смятение в его душу, он даже забыл на несколько секунд, почему здесь и кто эта женщина, чей тихий, ласково-ироничный голос журчал, словно ручей в лесной чаще. Вдруг Барков почувствовал, что ему невыносимо находиться здесь. Он испытывал тесноту этой небольшой комнаты, задыхался в ее стенах. Георгий резко поднялся с кресла, схватил с пола дубленку и выбежал за дверь. Прыгая через три ступеньки, миновал несколько пролетов лестницы и оказался на улице. Легкие снежинки кружились в свете фонарей, словно мошки и бабочки в летнюю пору, загипнотизированные ярким светом. Он натянул на плечи дубленку, вытащил из кармана шапку, подержал ее в руках, вдохнул полной грудью морозный воздух и сел на заснеженную скамейку. Наконец до него дошло, что все кончено, и нечего пытаться себя обманывать и сохранять какую-то надежду. И все же в подсознании у него сидело убеждение, что ему надо встретиться с Ларисой, сказать ей о себе, о том, как все эти триста долгих дней мечтал о встрече. И будут ей и поклоны, и восхищения, и будет она самой дорогой и красивой вещью в его доме. В этом месте размышлений он вдруг рассмеялся, поймав себя на том, что отвел Ларисе в своей жизни точно такую же роль, которую она играет теперь в жизни доктора химических наук.
– А надо ли встречаться? – спросил он себя и поднялся. – Надо! – решил все же он, но тут вспомнил, что даже не знает новой фамилии Ларисы, а адреса – тем более. Как ему не хотелось возвращаться, но Георгий заставил себя войти в подъезд. У лифта лицом к лицу столкнулся с сестрой Ларисы. Она только что вытащила из кабины его коробку с иностранными этикетками и, обессилев, прислонилась к двери. На ее лице проступила бледность, оно стало даже каким-то серым, и ему показалось, что еще немного, и женщина потеряет сознание.
– Вы с ума сошли! – закричал он на нее. Георгий решительно запахнул у нее на груди пальто, буквально втолкнул ее в кабину лифта, втащил туда коробку и нажал на кнопку.
– Я испугалась, что вы забыли свою коробку. Она такая тяжелая, что я думала, помру, пока дотащу ее до лифта.
– На кой черт она вам сдалась? – грубовато прикрикнул он на женщину. – Подумаешь, коробка! Великая радость! Мир треснул, а она о коробке!
– Видно слабый был мир. Что-то вроде яичной скорлупы, – женщина улыбнулась. – Не разыгрывайте трагедии. Уязвленное мужское самолюбие. И не больше!
– Что вы в этом понимаете!
– Да уж как-нибудь!
– Помолчите, ради Бога!
– Что вы взяли за гон в разговоре со мной? Ваше счастье, что я больна. А болезнь – это…
– Не кичитесь своей болезнью, – прервал он ее.
– Это как раз именно то, чем человеку следует кичиться. Вы желаете за меня поболеть? Даю вам шанс покичиться.
Лифт остановился, Барков без лишних слов решительно взял под руку женщину, прихватил коробку, и они оказались на лестничной площадке. Самая большая неприятность ждала их именно здесь: дверь оказалась захлопнута на английский замок, а ключи остались там, по ту сторону. Женщина в растерянности, с испугом в глазах глядела на Георгия, который и сам не мог решить, что ему делать.
– Поищите получше в карманах, – просил он, с надеждой наблюдая за ее отчаянными попытками отыскать в одном единственном внутреннем кармане пальто связку ключей.
– Может быть, в дырку провалились? – не терял он надежды, и уже сам хотел запустить в карман ее пальто руку.
– Вы что? Какая дырка в новом французском пальто? – вдруг обиделась она.
– Да, в самом деле, чего я плету.
Георгий потрогал рукой дверь, поковырял дерматиновую обивку, заглянул в глазок, будто там скрывалось решение этой сложной задачи.
– Долбану я ее разок? – то ли спрашивая женщину, то ли решаясь на этот крайний шаг, заметил он.
– Долбаните, – разрешила она.
Барков отошел немного назад и со всей силы ударил в дверь плечом. Замок отлетел, она резко распахнулась и стукнулась о вешалку, да так сильно, что вешалка сорвалась с крючков и грохнулась на пол.
– Я не думал, что все здесь держится на… – он поискал слово, чтобы не обидеть хозяйку. Но она сама подсказала ему:
– На честном слове.
– Не скажите. Мы привыкли так говорить оттого, что честное слово у нас такое слабое, как ваш замок. Наверно на таком слове держались наши отношения с вашей сестрой.
– Опять за старое. Только меня увольте, я больше говорить на эту тему не собираюсь. Укрепляйте вешалку, делайте замок, устраняйте следы ваших преступных деяний.
– Сначала я вас уложу в постель, обеспечу лечение, а потом займусь прозой. – Георгий взял под руку женщину и повел в комнату. Здесь он снял с нее пальто, откинул одеяло и требовательно предложил:
– Ложитесь, и что бы ни случилось, даже если начнется светопредставление – не вставать!
– Впервые за три дня, с тех пор как заболела, обо мне проявляют такую трогательную заботу. Лежу здесь, и мне кажется, людей на свете нет. Соседка в отъезде, комната выходит во двор, тишина как в склепе.
Барков снова сбросил на пол дубленку, шапку и при последних словах хозяйки повернулся к ней.
– Вы когда последний раз ели? И, пожалуйста, без этих штучек. Со мной не надо хитрить, – он подошел вплотную к тахте и заглянул в ее голубые бездонные глаза.
– Мне просто не хочется.
– Это я теперь решу, хочется вам или нет. Врач был?
– Я и без врача знаю, что со мной. Это не первый раз.
– Я и в этом разберусь. Позвольте воспользоваться телефоном? – он бесцеремонно снял с тахты телефон, сел в кресло и набрал номер. На другом конце провода долго никто не снимал трубку, но он упорно ждал, пока, наконец, ему не ответил сонный мужской голос:
– Да, алло!
– Спишь? Теперь уже не спишь. Вот и хорошо! Послушай, тебя считают приличным доктором, я такого же мнения.
– Спасибо, ты меня растрогал, – ответил сонный голос. – Давай без подхалимажа. Чего тебе надо? Ты же меня разбудил, я двое суток не спал, у меня была тяжелая больная.
– Здесь аналогичный случай. Тяжелая больная. Ты сейчас возьмешь все свои инструменты, сядешь в машину и приедешь срочно по адресу, запиши.
Георгий продиктовал адрес, положил трубку, опустил аппарат на пол и поглядел на хозяйку, ожидая увидеть признательность в ее глазах. Но она не смотрела на него, ее глаза были обращены к потолку. Видно, ей было совсем худо, напряжение, которое она только что пережила, таская коробку, стоя перед захлопнувшейся дверью, окончательно ее доконало. Барков подошел к тахте, и ему показалось, что женщина потеряла сознание. Но она повернула к нему голову и окинула его ясным взглядом.
– Сейчас сюда приедет одно медицинское светило, – сказал он, – это мой знакомый профессор, он вас быстро поставит на ноги.
– И вы так запросто с этим светилом, словно он у вас служит дворником, – улыбнулась она.
– У нас особые отношения, он мне многим обязан, и я этим пользуюсь. Теперь я займусь вашим обедом.
– Ради Бога, не насилуйте меня. Мне в горло кусок не пойдет. Мне еда противна, – она поморщилась, словно уже взяла в рот этот кусок.
– То, что я вам сейчас приготовлю – не противно. – Георгий вышел в коридор и вернулся со своей коробкой. Он распаковал ее и стал выкладывать прямо на стол банки с крабами, икрой, какими-то заморскими консервами, свертки, заграничные бутылки со спиртными напитками. Опорожнив коробку, задумался, не зная, с чего начать, и поглядел вопросительно на хозяйку. Но та не пришла ему на помощь.
– Пожалуй, надо подождать доктора, а то я чего-нибудь дам вам запрещенного, еще хуже будет. Вот чай вам не будет во вред. Ваш чайник какой?
– У нас все общее с соседкой. Где это вы набрали такого богатства? И все заграничное.