Остаток ночи Брыль провел на вокзальной скамейке, ни на минуту не сомкнув глаз. Утром он взял из камеры хранения чемодан, вытащил туалетные принадлежности, привел себя в порядок, побрился, позавтракал в вокзальном буфете и снова слонялся бесцельно по городу, пока Зоя не кончила занятия в школе. Они встретились на несколько минут, и Зоя ушла на классное собрание, договорившись с Федором встретиться в семь часов вечера возле универмага.
Брыль прошел до набережной, вернулся к универмагу. Часы словно остановились на одном месте, – до встречи с Зоей оставалось более полутора часов, – и Федор не знал, куда себя деть на это время. Паршина Федор увидел в тот момент, когда переходил улицу у светофора. Брыль профессионально скользнул взглядом по теплым ботинкам, брюкам, массивной палке под мышкой, дорогому пальто с бобровым воротником и остановил свой взгляд на сухощавом, украшенном большим с горбинкой носом, лице. Паршин тоже мельком взглянул на Брыля и, словно не заметив, пошел дальше. Федор остановился и проводил его цепким взглядом. Сомнений не было, он знал этого человека, но не мог сразу вспомнить, где он его встречал. Занятый этой мыслью, Брыль наскочил на женщину с большой сумкой и сорвал на ней злость за свою нерасторопную память.
– Прется тут с мешками, дороги ей нет! – рыкнул Федор на женщину и вдруг решительно повернул следом за Паршиным. Теперь он вспомнил и эту высокую фигуру, и гордо посаженную голову, глядевшую на окружающих свысока, только не мог понять, как этот человек оказался здесь, в городе, когда должен быть в Перми.
«Ладно, выясним, – подумал Брыль. – Главное заставить его раскошелиться. Чудеса, да и только! Приехать в чужой город и встретить того, кто тебе просто необходим. Мне деньги нужны, много денег». Он так задумался, что едва не упустил Паршина. Дмитрий Степанович быстро, не по годам, побежал к троллейбусу и вскочил в салон в ту секунду, когда дверь уже закрывалась, и часть полупальто Брыля оказалась зажатой между дверьми.
– Стой так, молодой человек, – заметила старушка, – скоро остановка, и он тебя отпустит.
Брыль поглядел вперед и у замороженного окна увидел Паршина. Наконец дверь открылась, и Федор протиснулся к нему поближе. На одной из остановок Дмитрий Степанович чуть было не оставил Брыля в троллейбусе. Когда дверь уже закрылась и машина готова была тронуться дальше, Паршин вдруг просунул голову к водителю в кабину и умоляющим тоном сказал:
– Голубчик, прости меня, старика. Опоздал я. Открой, пожалуйста, дверь, мне тяжело ходить.
Двери распахнулись, и Паршин довольно резво выскочил из троллейбуса. Федор кошкой выпрыгнул следом, заподозрив, что все эти фокусы с посадкой и высадкой устраиваются для него. Паршин шел вперед, не оглядываясь: то ли был уверен, что позади никого нет, то ли был чересчур спокоен за свою безопасность. У большого кирпичного дома он свернул под арку, где на ржавых петлях поскрипывали распахнутые настежь железные ворота. Под аркой было довольно темно, и Федор бросился сквозь нее во двор, вдруг потеряв из вида Дмитрия Степановича. Во дворе его не оказалось. Брыль пробежал мимо подъездов, заглядывая в двери, и вернулся обратно к арке. Бешеная злоба душила его.
– Ах ты, старая гнида! – выругался он. – Ничего, я теперь знаю твою нору, не ускользнешь от меня!
Едва он закончил свой экспромт-монолог, как из-за железной калитки высунулась затейливая палка с блеснувшим ножом-наконечником и уперлась Брылю в бок.
– Не шевелись, щенок, а то кишки проткну, – перед Федькой предстал Паршин. Он наклонился к его лицу и заглянул в глаза.
– Это я «старая гнида»? Ткну тебя разок, и будешь тут корчиться на морозе, и ни одна собака тебе не поможет. Ты чего за мной увязался? Чего вынюхиваешь? Не был бы я любопытным – валялся бы ты сейчас у моих ног.
– Потолковать надо, – без тени страха ответил Брыль. – И убери свое перо[43], я их навидался на своем веку.
– Другое дело, – с насмешкой ответил Паршин. – Сразу бы так и сказал, гражданин-идуший-по-моему-следу. Так тебя зовут?
– Не прикидывайся дурой! Знаешь, как зовут! – со злостью ответил Федор.
– С курорта? Как там жилось, Горилла?
– Поди, попробуй! Потолковать надо.
– Ладно, пойдем. – Паршин вышел через арку на улицу и сразу же поймал частника. Они сели в машину и поехали обратно к центру. Паршин что-то сказал тихо водителю, и тот кивнул головой. Через несколько минут машина обогнула универмаг, и Федор увидел на городских часах, что до встречи с Зоей еще больше часа. «Успею вытряхнуть эту старую гниду, – подумал Федор, – и сразу же пойдем с Зоей в универмаг. Можно купить ей сапоги или костюм», – продолжал еще думать он, когда машина уже остановилась. Они вошли в освещенный подъезд какого-то дома, по длинному коридору-лабиринту спустились в полуподвал и оказались в гардеробе. Паршин разделся, поправил густую седоватую шевелюру, тронул рукой галстук перед зеркалом, потрогал мешки под глазами и шумно вздохнул.
– Дмитрий Степанович! Этот говорит, что с вами пришел, – окликнул его гардеробщик, не принимая полупальто от Брыля.
– Да, да, голубчик! – заверил Паршин гардеробщика. – Он со мной, – и, не взяв номерок на свое пальто, пошел в зал небольшого ресторанчика. Федор было двинулся следом, но гардеробщик бросил на стойку номерок и властно сказал:
– Номерок возьми! Потом будешь требовать не свое пальто, – явно стараясь задеть этого посетителя в дешевеньком мятом костюме и свитере. Очень короткая стрижка тоже не вызывала у него уважения.
Федор заскрипел от обиды зубами, но сдержался и никак не ответил на выпад гардеробщика. Паршин стоял у входа и ждал Брыля. Ресторан оказался полупустым, они могли сесть, где им вздумается, но Паршин не спешил. Он поискал глазами метрдотеля. Молодая женщина с приветливой улыбкой пошла навстречу гостю, которого здесь несомненно хорошо знали.
– Дмитрий Степанович, ваш столик свободен. Я стараюсь задержать его подольше, – сказала она и повела их в соседний малый зал, даже не удостоив вниманием Федора, который все мрачнел и мрачнел от явно презрительного к нему отношения. Он невольно взглянул на себя в зеркало и демонстративно сунул руки в карманы брюк, стараясь подчеркнуть свое безразличие к окружающей его чистоте и блеску.
Они сели за столик в полутемном углу, официантка, не спрашивая разрешения, отставила в сторону от их столика стул, давая этим понять, что здесь знают и уважают привычки этого посетителя. Федор не удержался и иронически заметил:
– А ваша светлость сюда часто шманается[44]. Я не удивлюсь, если и похавать[45] принесут, не спрашивая, чего изволите.
– Да-да, наезжаем, голубчик! – не замечая иронии Брыля, ответил Паршин. – Хорошие официанты тем и хороши, что знают привычки своих гостей.
– Пока, князь, вы им свои привычки вдалбливали, мы за вас тюремную баланду зарабатывали с колуном в руках, – попытался зло нажать на Паршина Федор. Важно было заставить его почувствовать себя обязанным ему, Федору.
– Был во время войны концентрационный лагерь в Бухенвальде. Знаешь, что было написано на его вратах? – Паршин склонился к Брылю. – «Каждому – свое!» Я эти слова хорошо запомнил, когда был в Бухенвальде.
– Ваша светлость сидела в концлагере? – с недоверием спросил Федька, все еще сохраняя зло-иронический тон.
– Ну зачем так грубо? Я там работал, поэтому и выжил.
К ним подошла официантка и склонилась к Паршину.
– Вам как обычно?
– Нет-нет, голубушка! Я тут гость. Этот молодой человек распоряжается заказом. – Дмитрий Степанович протянул меню Брылю и устало прикрыл глаза, подчеркивая этим, что ему совершенно безразлично, что он закажет.
Федор долго изучал меню, и официантка терпеливо и скучающе стояла рядом и ждала его заказа, держа наготове блокнот и карандаш. Он не видел, с каким презрением она оглядывала его короткую стрижку.
– Коньяк, две бутылки, – решительно произнес Брыль.
– «Три звездочки»? Есть армянский, дагестанский, грузинский, молдавский.
– Нет, только не это! – возразил Федька. Бутылку «Бакы» и… – Он мучительно думал, какой бы еще заказать дорогой коньяк.
– «Арманьяк», – не открывая глаз, устало и небрежно подсказал Паршин. Федька глянул на него подозрительно, потом на официантку и согласно кивнул головой.
– Его…
Потом он стал заказывать самые дорогие блюда, со злорадством поглядывая на Дмитрия Степановича, который, словно не слыша всех этих заказов, спокойно сидел с закрытыми глазами, положив на стол руки, одна на другую, и всем своим видом походил на молящегося в безмолвии доброго христианина.
Федькина фантазия истощилась, официантка закончила записывать, но еще не уходила, глядя на Брыля в вопросительном ожидании. Паршин вдруг открыл глаза и улыбнулся милой отеческой улыбкой.
– Голубушка, что-нибудь там у Марии Игнатьевны попросите для меня. Икорки черной, балычка. Я думаю, и ананас найдется, – проворковал он официантке.
Она улыбнулась в ответ, что означало ни больше, ни меньше как «обязательно найдется», и удалилась.
– О чем же ты хотел со мной потолковать? – Дмитрий Степанович из-под полуприкрытых век остро взглянул на Брыля.
– Я срок тянул, а ты тут икорку и балычок жрал! – прошипел злобно Федор. – Я колуном лес валил, а ты «Арманьяк» глотал.
– Во-первых, не так грубо, – устало заметил Паршин. – Я этого не терплю. Во-вторых, – в голосе Паршина зазвучали властные металлические нотки, отчего Федор невольно сжался и опустил голову, – ты хотел бы, чтобы я рядом с тобой с колуном стоял? Каждый из нас делал свое дело. Вы с Жиганом добывали, я сбывал. Ты умеешь делать свое дело, а я – свое! А в-третьих, «Арманьяк», «Бакы», балычок и икра – это все не для меня. Я свое отъел, отпил, теперь у меня всего полжелудка, а следовательно, мне и надо всего вполовину меньше, – перевел на мягкую шутку Паршин, желая сгладить возникшую неприязнь между ними. Он сделал паузу, понаблюдал, как официантка начала заставлять их стол едой и питьем, потом, когда она отошла, налил себе полстакана «Боржоми», отхлебнул глоток и назидательно продолжил: