Коровенко нырнул обратно под брезент и вытащил небольшую треногу.
– Вот такая штука!
Саблин быстро раскрыл треногу и установил на нее пулемет.
– Да-а-а! – протянул он одобрительно. – Можно стрелять с любой высоты, сидя, лежа, на коленях. Он отстегнул патронную коробку и заглянул внутрь. – Штук пятьдесят входит в барабан. Маловато для нас.
Но Коровенко снова полез под брезент и вытащил две железные коробки. – Вот тут, наверно, есть еще, тяжелые очень, – подал он коробку Саблину. Тот откинул крышку и присвистнул от удивления.
– Ребята, он же приспособлен не только к барабану, но и к пулеметной ленте. – Саблин вытащил длинную ленту, снаряженную тускло-желтыми патронами, и бросил ее обратно.
– Теперь если мы не пробьемся к Киеву – грош цена тому, чему нас учил военрук. Распределим обязанности. Я за рулем. Андрей, тебе пулемет, поедешь в кузове. Брезент надо сбросить, он будет мешать обзору. Алеша сядет со мной в кабину. В случае чего будешь стрелять из винтовки прямо через окно в дверце. Есть и пистолет. Жаль, у нас нет гранат и немецкой формы, мы бы свободно…
– Как на парад въехали бы в Киев! – воскликнул Андрей, загораясь от пришедшей в голову мысли.
– Как бы немцы не устроили нам хорошую встречу, – охладил его восторг Малькевич.
– Ну до чего же ты вредный, едрена-Матрена! – в сердцах сказал Коровенко. – Помечтать не даст! Сам знаю, немцы, наверно, в Киеве. Но хочется помечтать! – миролюбиво закончил он.
Днем они отсыпались. К вечеру доели остатки немецкого хлеба и с закатом солнца стали собираться в путь. Плана никакого не было, только выехать на дорогу и вперед сколько смогут, поближе к Киеву. Они себе даже не представляли в полной мере, что здесь, на захваченной территории, их поездка сопряжена с такой опасностью, что смерть могла ждать их на каждом километре. Они только подсознательно чувствовали, что без встреч с немцами им не обойтись этой ночью. Но их больше всего сейчас беспокоила не встреча с немцами, они были молодые и им хотелось есть, голод уже давал себя знать по-настоящему. Но о еде они не говорили, говорить – только растравлять самих себя, и Коровенко первым полез в кузов. Он установил пулемет на треногу, снял патронную коробку и вдел пулеметную ленту. Так, он считал, будет лучше и надежнее. Он не признавался даже самому себе, что трусит и не знает, как обращаться с этой штукой. Пока готовился, в нем вдруг проснулся азарт охотника. Он даже слегка разволновался, как перед ожиданием взлета дичи. Андрей приложился к пулемету, поводил стволом из стороны в сторону и, успокоившись, удовлетворенно сказал:
– Филя, я готов! Давай своих гансиков! Я им покажу, едрена-Матрена!
Они выехали из леса и, не зажигая фар, Саблин тихо повел машину к дороге. Вдруг в стороне показался свет затемненных фар, явно, что по дороге шла машина. Саблин выключил двигатель и высунулся из окна дверцы. Грузовик прошел мимо, натужно воя мотором.
Теперь ничто не мешало им, и Саблин, переваливая с боку на бок машину, переполз через кювет и вырулил на дорогу.
Машина легко и плавно, лишь подскакивая на выбоинах, покатилась в неведомую темноту. Узкие полоски затемненных фар выхватывали из темноты воронки, и Филипп иногда с большим трудом едва успевал свернуть в сторону. Попадались и встречные грузовые автомашины, но они проезжали мимо, даже не делая никаких попыток остановить беглецов. Беспрепятственность их продвижения породила покой и уверенность в успехе. Им уже хотелось какой-либо деятельности, чем-то заявить о себе, показать, что они здесь хозяева на своей земле. И когда впереди показались узкие полоски света фар, прикрытых фильтром, Филипп высунулся в окно и крикнул Коровенко:
– Рубани-ка ее из пулемета! А то они ездят тут как дома!
Навстречу шла легковая автомашина. Едва она поравнялась с грузовиком, Коровенко полоснул по ней пулеметной очередью. Она сразу полыхнула и пошла в кювет, озаряя все вокруг ярким светом. Взрыв догнал их тугим горячим воздухом. А впереди показались освещенные заревом горящей машины дома какой-то деревни. На дорогу выскакивали немецкие солдаты. Грузовик на большой скорости влетел на улицу. Саблин выключил фары. Коровенко открыл огонь из пулемета и, скошенные пулями, падали на землю солдаты. В растерянности и панике немцы метались по улице, слышались одиночные выстрелы. А Коровенко стрелял и стрелял по этим мечущимся фигуркам, пока в пулемете не кончилась лента. За деревней, когда все уже осталось позади, Филипп остановил машину и открыл дверцу.
– Как ты там? Едрена-Матрена!
– Ничего, дал им прикурить! – слегка заикаясь от волнения и пережитого азарта боя, ответил Андрей самоуверенным тоном.
– По-гречески Андрей – это мужественный. Благодарю за службу, – сказал Филипп.
– Алеха там в штаны не наложил? – обретая свой нагловатый тон, спросил Коровенко. Сейчас он мнил себя героем, он видел как под его пулями падали сраженные фашисты и даже почувствовал некое превосходство над товарищами. Очевидно, такое превосходство, какое испытывает побывавший в боях и украшенный медалью или орденом солдат, глядя на необстрелянных новобранцев, постриженных под нулевку.
Малькевич ничего не ответил. Саблин зашел с другой стороны машины и открыл дверцу. Алексей стал медленно валиться из кабины, Филипп едва успел его подхватить. Голова Малькевича откинулась назад, он был мертв.
– Андрей, помоги! – крикнул Саблин в растерянности.
Они вытащили товарища из кабины и положили на землю.
– Похоронить надо, – тихо, со слезами в голосе выдавил Коровенко. – По христианскому обычаю, – непонятно к чему добавил он, будто Филипп намеревался бросить мертвого на дороге.
– Надо отъехать к лесу. Давай положим его в кузов. – Они подняли мертвое и потому тяжелое тело Малькевича и, напрягаясь, с трудом положили его на пол.
– Такой худой и щуплый, а тяжелый мертвый, – сказал печально и удивленно Коровенко. – Одному его и не поднять.
В лесу Андрей обшарил грузовик и нашел припрятанную лопату. Они, меняясь поочередно, рыли могилу без передышки. Яму отрыли глубокую, считая, что тем самым отдают товарищу свое уважение. Для них это был первый убитый немцами товарищ, с которым они сроднились, прошли через испытания смертью. Его потеря отразилась болью в их сердцах.
– Я, наверно, заплачу, – прошептал Коровенко, когда они опустили в могилу тело Малькевича, и он бросил туда горсть земли. – Что-то давит в груди, аж больно! – со слезами в голосе добавил он.
– А я не могу плакать! Я весь закаменел! – сквозь зубы произнес Саблин. – Скулы свело! Я хочу их тоже танками!
Несмотря на то, что едва заметно начинался рассвет, оставаться в лесу они не захотели, решили еще воспользоваться машиной, чтобы проскочить лишний десяток километров и бросить ее, а дальше пробираться в Киев пешком.
То ли горе, которое они переживали с потерей Малькевича, то ли стремление как можно быстрее добраться до Киева, хотя они даже не предполагали, что их ждет там, но они не останавливались и не испытывали опасений даже тогда, когда небо ярко заалело на востоке, и солдаты на встречных машинах могли заметить, что за рулем сидит водитель не в немецкой форме, а в кузове во весь рост стоит красноармеец.
Очевидно, их все-таки засекли, потому что при въезде в одну из деревень Саблин увидел забаррикадированную улицу и вооруженных немецких солдат. Филипп резко повернул машину и, повалив сходу плетеный забор, ринулся через огороды и сады за околицу деревни. Машина прыгала и скрипела, переваливалась на грядках и валила буфером под колеса вишневые деревья, смородину. И в этой неимоверной болтанке из стороны в сторону Коровенко еще ухитрился дать несколько пулеметных очередей по немцам, чтобы охладить немного их пыл, когда они бросились на перехват машины.
Саблину удалось не только выехать на луг за деревню, но обогнуть ее и снова выбраться на дорогу. Солнце едва высунулось из-за горизонта, и Филипп к своему ужасу увидел, что из перелеска на перехват автомашины двинулся немецкий танк. «Господи, какой-то рок!» – мысленно воскликнул Филипп. – Танки так и будут всю жизнь за мной гоняться?»
Раздался выстрел, снаряд разорвался метрах в двадцати – тридцати позади машины. Саблин нажал на акселератор, уже не обращая внимания на рытвины и выбоины на дороге. Он мчался как обезумевший, и затихший было страх, пережитый им во время преследования танками у железной дороги, вдруг вспыхнул в нем с неожиданной силой.
Танк вышел на дорогу, и началось безумное преследование. Намерение танкиста было ясно Саблину, он уже знал, что делает немец в такой ситуации: стрелять не будет, будет гнать машину, а потом с наслаждением раздавит ее гусеницами. В этом, видно, и есть какое-то развлечение для танкистов.
Вдруг впереди открылся Киев. Теперь они оказались зажатыми с двух сторон: позади – танк и смерть, впереди в городе – немцы. Сомнений не было, там тоже их ждет смерть. Но там еще какая-то надежда. «Проскочить бы успеть мост! Господи! Проскочить бы мост! – молился Саблин, уже не замечая, что стал обращаться к Богу. – А там бросить машину и сразу в сады и огороды! Господи, помоги!»
Фермы моста приближались, но и танк уже нависал позади, слышался противный знакомый лязг гусениц. Машина влетела на мост, Саблин оглянулся, танк был совсем рядом. Вдруг перед глазами Филиппа кончилось дорожное полотно моста, оно оборвалось, а машина мчалась вперед. Тормозить уже не имело смысла, да танк ударит машину сзади, и она все равно полетит в Днепр. Пролет моста метров двадцать был взорван, и фермы торчали из воды. Машина с разгона полетела в реку. Мощный всплеск воды, и грузовик всей своей тяжестью пошел на дно. Саблин в секунду успел раскрыть дверцу и, увлекаемый на глубину, выбрался из кабины. Подхваченный сильным течением, вынырнул на поверхность, отчаянно работая руками.
Танк стоял на краю разрушенного моста. Немцы вылезли на броню. Они смеялись, что-то кричали и стреляли из пистолетов. Пули фонтанчиками вздымали воду вокруг головы Филиппа. Он нырнул и, отчаянно загребая руками, поплыл под водой, с каждым рывком все удаляясь и удаляясь от смерти. Метров через двадцать он вынырнул, набрал воздуха и снова ушел под воду. Когда он вынырнул еще раз, то был уже далеко, и пули не достигали его. Саблин доплыл до берега, выбрался на песок и бросился бежать к густым зарослям тальника.