– Нам такая война не подходит! – сказал кто-то вслух. – Наше дело – вперед! В атаку! За Родину! За Сталина! Своей земли мы не дадим ни пяди. Пусть они у себя в тылу побегают! А здесь мы руки быстро укоротим!
Неожиданно Саблин вышел к рынку. Довольно людное место, много гражданского населения, кое-где виднелась и серая солдатская форма. «Толкучка, – понял Филипп, оглядывая это скопище народа. – Надо поискать себе одежку», – решил он и вошел в толпу.
Чего тут только не снесли на продажу! Но главным образом здесь шел обмен на продукты, в ходу были и деньги: как ни странно, даже советские. Один старик упорно навязывал Саблину патефон и гору пластинок всего лишь за буханку хлеба. «Видать, голодно стало в Киеве, – сделал он открытие для себя. – А собственно откуда здесь взяться продуктам? Немцы, наверно, уже все ограбили».
Филипп приглядел себе темно-коричневый костюм из габардина. Женщина уставилась испуганными глазами на немецкого солдата и не выпускала из рук костюм, она боялась, что солдат заберет его и не заплатит. Саблин молча, не стал даже спрашивать цену, вытащил из кармана пачку гауссовских немецких марок, отделил несколько банкнот и сунул женщине в руку. Он был уверен, что расплатился с ней щедро, но она держала деньги и не отпускала костюм. Филипп понял, что она просто-напросто не знает, что ей делать с деньгами. Он показал ей на вывеску над одним из ларьков, на которой было написано: «Торгуем только на немецкие марки». На стекле был нарисован краснощекий повар с пышной булкой хлеба на ладони. Женщина поняла, закивала головой и отдала Филиппу костюм. Тут же он прикупил себе телогрейку не первой свежести, полотняную рубашку, брюки, туфли и шляпу. И едва вышел с «толкучки», началась облава: с разных сторон подъехали грузовики, полные солдат. Они быстро оцепили всю массу людей, ощерившись на них винтовочными стволами. Дальше Саблин не видел, что там происходило, он поторопился убраться отсюда как можно скорей. Испытывать судьбу снова ему не хотелось, и Филипп возвратился на свою квартиру.
Несколько дней он не предпринимал никаких действий, и хотя выходил по ночам на улицу, но все чаще прятался в подворотнях; немцы усилили охрану, и патрули появлялись в самых неожиданных местах. Дважды ему предоставлялась удобная возможность уничтожить пару-тройку немецких солдат, но Саблин колебался, он вспоминал расстрелянных женщин, детей и старика с седой бородой. Филипп возвращался домой, и настроение у него все больше и больше падало. Однажды он решился выйти днем, и не знал как ему лучше одеться. Наконец остановился на купленном им костюме. В спальне Филипп рассматривал свое изображение в зеркале и не мог поверить своим глазам: на висках появилась легкая седина, жесткая складка легла на лоб и в глазах затаился недобрый блеск. Никто бы не сказал, что ему шел двадцать второй год, а друзья с трудом могли бы в нем признать Фильку Саблина.
Перед выходом он еще поколебался, брать ли ему с собой пистолет. Если задержат, размышлял он, то без документов ему не выпутаться. Кроме того, нужна какая-то легенда пребывания в Киеве. Кто он, откуда, где живет, что делает? Все эти вопросы требуют немедленного ответа, и при том подробного, немцы люди аккуратные, обязательно будут проверять. Итак, первое: кто он – все как есть – детдом, университет. Второе: местожительство? «Что указать? Что указать? – мучительно думал он об уязвимости этого пункта. – Срочно найти место жительства, но в другой стороне от квартиры, где поселился. А что, если Ритин дом? Но там может быть мать – это провал. Надо съездить к Рите домой и договориться с матерью. А может быть и Рита здесь, тогда все упрощается: невеста или жена… Третье: ищу работу! Знаю немецкий язык. А может, действительно легализоваться через немецкий язык? Хорошее прикрытие!»
У него даже улучшилось настроение от возможной перспективы легализоваться в Киеве. Да, но ведь нужен хоть советский, но паспорт! – облил он себя холодной водой. – Утерял, пропал в детдоме, я и жил в детдоме. Бомба попала – и нет паспорта! Сколько лет? 22 года! Почему не в армии? – стал он сам себя допрашивать. – Такие как ты служат в Красной Армии. Как ты уклонился? – А если я дезертировал, спрятался и не пошел служить, остался в Киеве? Это уж слишком! Выходит, готовился в предатели. А может, тебя НКВД оставил в тылу? Да, тут дело гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд. А с чего я решил, что меня могут взять работать? Ну-ка, сначала: детдом, университет – это правда, ничего не надо выдумывать, чтобы не запутаться. Так, где же я живу? Чем питаюсь?»
Так и не решив важнейших вопросов, Саблин отправился в город, но опасаясь быть задержанным, принял меры предосторожности: на пустынных улицах избегал встречи с немцами, держался более-менее многолюдных мест. Пистолет он все же засунул сзади за пояс, расставаться с ним, ему казалось, – словно оголять себя. Без всяких приключений и опасных встреч Филипп добрался до самого Крещатика. Здесь было довольно оживленно и преобладали кругом военные. Ему стало как-то спокойнее, никто не обращал внимания на прилично одетого молодого человека. И вдруг, к своему удивлению, Филипп увидел извозчичью коляску на мягких рессорах. Решение созрело мгновенно. Саблин на ходу запрыгнул в коляску и уселся на мягком прохладном сидении.
– Давай, гони! – бросил он по-немецки извозчику, бородатому и лохматому мужику. Тот удивленно повернулся, и Саблин отметил, что извозчик лицом не стар, хотя и хотел скрыть это за своей бородой.
– Как изволите сказать? – спросил извозчик, искусственно искажая голос.
«Молодой! – отметил Саблин и обрадовался. – Наверно, маскируется. Видать, есть причины. Очень хорошо!»
Филипп сунул ему две марки и на ломаном русском языке приказал везти по адресу, где проживала Рита.
Дверь в квартиру закрыта на ключ и, как показала заржавевшая замочная планка, здесь никто давно не жил. Саблин полез под кирпич, Рита всегда там держала ключ, и действительно обнаружил его, правда, обросший ржавчиной. Он оглянулся на извозчика, который равнодушно сидел на козлах, – так, по крайней мере, показалось Саблину, – и со скрипом и скрежетом открыл замок. Дверь прилипла к косяку, пришлось сильно ее дернуть. Комнаты показались ему унылыми, заброшенными. Он стряхнул с покрывала на кровати пыль, сделал подобие ложа, на котором якобы спят, придал комнате жилой вид и вышел на улицу. Возница сидел в той же позе, равнодушный к заботам своего седока. За квартал от дома Саблин выпрыгнул из коляски и пошел за угол, не желая показывать извозчику, где находится его дом. Сюда он возвратился с единственной целью – избавиться от пистолета. Теперь у него была легенда и было жилье. Теперь можно и в комендатуру.
Когда он вернулся к коляске, извозчика на козлах не было. Саблин оглянулся и увидел его выходящим из-под арки старого дома. Он виновато улыбнулся и пробормотал, что ходил по нужде, выразительно демонстрируя руками, зачем он ходил под арку.
С легким трепетом Саблин прошел мимо часового возле комендатуры и увидел, что здесь многие сидят в приемной.
– Принимает? – с нагловатостью, напущенной на себя, спросил Саблин полную женщину.
– Уже принимает! – ответила она испуганно. – У меня сына арестовали. Он вечером вышел, его и взяли. Как вы думаете, что ему будет? – она с надеждой глядела на Саблина. Но тот пожал неопределенно плечами. Что он ей мог сказать, когда сам ничего не знает и как себя вести даже не представляет? Одно дело с автоматом в руках – там все понятно. Другое дело, когда надо хитрить и заставить поверить, что он лояльный, интересует его только работа. Пока Саблин сидел в приемной и прислушивался к тому, что говорили люди, обстановка для него стала проясняться. Хочешь есть – иди за кусок хлеба работай.
Секретарь, сидевший за массивным черным столом мужчина средних лет с большими залысинами, в штатском костюме, поглядел на Саблина и спросил на русском языке:
– Зачем к коменданту?
– Хочу работать, – коротко ответил Саблин. – Знаю немецкий.
Секретарь оживился и скрылся за дверью. Вскоре он вышел и пригласил Саблина.
Комендант, полнеющий брюнет со звездочкой на погонах, исподлобья поглядел на посетителя.
– Вы знаете немецкий? – спросил он заинтересованно.
– Да, я был очень прилежным студентом. И память у меня отличная. Я могу перечислить все даты, крупные, разумеется, развития и становления германского государства, – ответил Саблин по-немецки. – Назвать руководителей германского рейха.
– Этого не надо, – удовлетворенно произнес офицер. – Возьмите карточку и заполните ее, сдадите секретарю. А сейчас я дам вам возможность поработать. У меня пропал переводчик. Но у нас, как и у вас: «кто не работает, тот не ест» – это ваш Маркс так говорил, – улыбнулся комендант.
– Простите, герр майор, по-моему, Маркс был ваш, – улыбнулся нагловато в ответ Саблин, сделав попытку наладить отношения.
Немец засмеялся.
– Это неважно, чей он был, важно, что сказал, – подчеркнул свою демократичность майор. – Другой немец высказал не менее оригинальную мысль: «Работа делает вас человеком». Вот мы и предоставляем такую возможность.
«Дискуссию надо сворачивать. Это все хитрости. Нечего мне с ним обсуждать».
– Я готов вам служить, господин майор! – вытянулся по-военному Саблин.
Свой кусок хлеба в тот день Филипп заработал адским трудом: без перерыва шли люди, и комендант настойчиво с ними встречался. Он набирал рабочую силу. Они подавали карточки, он делал пометки – две-три фразы и место работы. Подавляющее большинство шло на строительство чего-то. Были слесари, сварщики, в основном пожилые люди, вышедшие на пенсию. Но комендант и их направлял на различные участки.
Уже за полночь, получив кусок хлеба и маргарина и разовый ночной пропуск, Филипп поплелся домой.
У самого подъезда ему показалось, что кто-то там в темной глубине у лестницы стоит, спрятавшись, затаив дыхание. Явно это не немцы, им нечего прятаться, они тут хозяева и могли вломиться в любой дом, схватить и расстрелять кого угодно. Там был советский человек, в данную минуту представлявший для Филиппа наибольшую опасность. С добрыми намерениями никто не будет прятаться. Саблин мгновенно, как это бывало у него в минуты крайней опасности, принял решение. Он притворился пьяным и, остановившись перед подъездом, невнятно что-то забормотал. Потом шагнул в сторону и встал за кирпичный уступ. Привалившись к холодной стене, изобразил позывы рвоты. Он стонал, надрывался, рычал, а сам краем глаза следил за проемом подъезда. Ему хотелось выманить наружу того, кто там прятался, и он решил демонстрировать, что ему плохо, до тех пор, пока у того не кончится терпение. А оно кончится быстро. Филипп в этом был уверен, потому что сидящий в засаде находится в сильном волнении и выдержать долго не сможет. Если он пришел убить Саблина, то сделает это именно сейчас, пока тот надрывается от тошноты и ничего вокруг не видит. Именно сейчас, ждать больше он не будет.