«Ошибку совершила, подпольщица! – мысленно воскликнул Филипп, усмехнувшись и пожимая ее хрупкую маленькую руку. – “Мы свяжемся с вами, когда все наладится. Сами не идите на контакт”. Откуда же вы узнаете, что у меня все наладилось в комендатуре? Выходит, там у вас все-таки есть человек? Он и сообщит, что у меня все в порядке?»
Саблин, не оглядываясь по сторонам, пошел к выходу, чувствуя на своей спине два десятка глаз. Швейцар так же предупредительно открыл ему дверь и выпустил наружу.
Филипп поднялся по каменным ступеням наверх, остановился в неопределенности, не зная, что ему делать и куда идти. До комендантского часа на немецком «Мозере» оставалось еще полчаса. На Ритину квартиру ему уже не успеть. Филипп решительно двинулся на свою запасную базу, как он стал называть квартиру тети Малькевича. Не успел он отойти и полсотни шагов, как навстречу ему быстро выехал грузовик. Он резко затормозил почти возле Филиппа, и солдаты стали выпрыгивать на землю. Снизу выехал второй грузовик и тоже остановился возле ресторана. Саблин еще не понял, что произошло. От ресторана грохнул пистолетный выстрел, второй, третий, потом застучала автоматная очередь. Солдаты рассыпались и по всем правилам военного искусства, перебежками бросились вперед, стреляя на ходу из автоматов.
– Не стрелять! – раздалась резко команда по-немецки. – Живыми, живыми брать!
Саблин прижался к стене дома, не зная, как ему поступить: броситься бежать – значит вызвать подозрение, и он получит в спину добрую порцию свинца. Стоять на месте тоже опасно. Он стал медленно двигаться вдоль стены к подъезду, моля Бога, чтобы дверь была открыта. Но она оказалась запертой. Филипп затаился: может, повезет, и его не заметят. Надежды оказались напрасными. Солдаты обнаружили его, когда стали выводить арестованных. Среди них при свете фонарей Филипп увидел бородатого швейцара, Янину Карловну и извозчика, его лицо, еще не оправившееся после ночной встречи с Саблиным, заливала кровь. Он размазывал ее рукавом рубашки. Солдат приказал Филиппу повернуться лицом к стене, прижал к его спине автомат, обыскал и крикнул:
– Герр лейтенант, тут я еще одного поймал!
– Извините, господин солдат, – быстро заговорил по-немецки Саблин. – Это ошибка, я никакого отношения к этому не имею. Я шел мимо и вдруг стрельба, я испугался и остановился у стены. Меня лично знает комендант!
Солдат смягчился и убрал от спины автомат. Подошел лейтенант. Саблин быстро повторил ему то же самое. Офицер внимательно, приблизив к его лицу фонарь, всмотрелся в Филиппа.
– Документы! – сказал он спокойно. – Ваши документы, – повторил лейтенант.
– Видите ли, герр лейтенант, меня оформляют в комендатуру, и документов у меня пока еще нет.
– Пойдемте! – приказал он и пошел к машине.
Саблин двинулся следом. Когда они поравнялись с арестованными, Филипп услышал брошенные ему в спину полные ненависти слова извозчика:
– Ух, сволочь! Провокатор!
Его посадили в другую машину, отдельно от арестованных, и привезли в обширный двор, обнесенный колючей проволокой и с немецкой охраной. Солдат указал автоматом, и Саблин выпрыгнул из кузова. Людей здесь собрали с полсотни, все мужчины разных возрастов, некоторые одеты в красноармейскую форму, но без погон.
– Пока посидите здесь, – сказал ему довольно мирно лейтенант. – Выяснят вашу личность, тогда и решат, что с вами делать.
Машина ушла, Саблин побрел в угол, где сидели на земле люди, освещенные прожектором.
– Важная птица! – сказал кто-то. – Одного привезли и по-немецки с ним. Ты кто такой?
– Никто! – ответил Саблин, решив, что надо держаться независимо и отдельно от других, раз он хочет выскочить отсюда. И никаких контактов, мало ли кто здесь сидит. – Я здесь случайно!
– Мы видели, что ты случайно. Лейтенант тебя чуть не поцеловал на прощание! – хихикнул кто-то.
Саблин промолчал и сел отдельно от всех, у стены. Только сейчас он почувствовал, как устал от непрерывного напряжения за все эти дни. У него теплилась надежда, что завтра все прояснится, комендант подтвердит, что он устраивается переводчиком, и тогда снова он будет на свободе.
Глубокой ночью, когда все, прижавшись друг к другу и так согреваясь, спали, раздалась команда по-русски:
– Встать всем! Построиться в одну шеренгу! – Арестованные быстро выстроились, Саблин оказался в конце шеренги. Во двор въехали два грузовика, спрыгнули на землю солдаты с автоматами, последовала команда:
– Все по одному слева в машину – марш!
Левым крайним стоял Саблин, он было сделал попытку объяснить немцам свое пребывание здесь и шагнул вперед, но немец злобно заорал:
– В машину, свинья! – Он повернул навстречу Саблину автомат, и ничего хорошего за этим не ожидалось. Филипп пошел к машине и влез в кузов. Там у кабины сидел вооруженный солдат. Арестованные залезли один за другим и быстро усаживались на пол, набиваясь, как селедки в бочке, все плотнее и плотнее. Когда уже запихивать людей было некуда, борт кузова закрыли и второй солдат с автоматом сел на конец скамейки. Машина тронулась и помчалась по ночному городу. Езда продолжалась минут тридцать, и Саблин успел поразмышлять над своей судьбой. Опять испытания, нервотрепка, только одно кончается – начинается новое. И все же он был относительно спокоен, у него теплилась надежда, что он сумеет выпутаться и из этого положения. Ему думалось, что всех везут на какие-нибудь работы, где-то есть потребность в рабочей силе. Там он постарается разъяснить офицеру, кто он, и его отправят обратно. Машина остановилась, процедура высадки повторилась в обратном порядке, и Саблин вылез последним. Он сразу узнал вокзал. Подошла вторая машина, быстро выгрузились люди, и в окружении автоматчиков их погнали вокруг вокзала. Там на путях виднелась теплушка с распахнутой дверью.
– Быстро! Быстро! – орал какой-то солдат на арестованных, приказав всем лезть в теплушку. Посадка окончилась в несколько минут, здесь было не так тесно как в машине, но надежда у Саблина угасла. Теперь никого не интересует, кто он такой, и никто не доложит коменданту, что он хотел добровольно служить немцам, пользуясь знанием немецкого языка. Настроение упало до нуля, разговаривать ни с кем не хотелось. Вагон медленно покатился, потом звякнул на сцепке. «Прицепили к чему-то», – подумал Саблин. Через несколько минут поезд тронулся, и беспросветные дни путешествия начались. Один раз в день дверь открывалась и солдат передавал заключенным ящик с нарезанными ломтиками хлеба и канистру воды. Иногда двум-трем людям хлеба не хватало. Один раз им оказался и Саблин. Но он видел, что стриженный под боксера молодой парень ухватил несколько ломтиков. Никто ничего не сказал, видно его боялись, он чем-то уже заявил о себе. Рядом с Филиппом сидел тщедушный паренек, должно быть, бывший красноармеец. Ему второй день хлеба не досталось.
– Ребята, я же второй день не ем! – заскулил он слезливо.
– Все равно подохнешь! – хихикнул кто-то из угла.
Саблин встал, перешагнул через ноги одного из пассажиров и остановился перед стриженным «боксером».
– Ты, поганка! Давай сюда хлеб! – прорычал он грозно.
Боксер поднял голову и удивленно сказал:
– Ты это о чем? – потом, взвинчивая себя, заорал: – Предатель Родины! Немецкая шлюха! Да мы тебе сейчас трибунал…
Он не успел докричать. Саблин сильно ударил его ногой в лицо и «боксер», завалившись на бок, захрипел. Филипп еще пару раз ударил его ногой по корпусу.
– Давай сюда хлеб! – повторил Филипп жестко.
– Нету-у-у! – завопил «боксер».
Филипп ударил его еще несколько раз. «Боксер» закричал:
– Возьми, падла! – сунув руку за пазуху немыслимо грязного джемпера, он вытащил кусок хлеба.
– Еще! – сказал Филипп и наступил ему на руку.
– А-а-а! – заорал «боксер» и вытащил второй кусок.
Саблин вернулся на свое место, передал тщедушному красноармейцу его долю, но тот вдруг испугался, попятился, стал отмахиваться рукой и бормотал:
– Не надо! Не надо!
– Ты кого испугался? Ты, боец Красной Армии? Этого уголовника? Бери и ешь! Теперь тут все будет по справделивости, – жестко сказал Филипп. – Запомните все: мы в плену у врага. Никто нас не освобождал от борьбы с фашистами. Подчиняться будете теперь мне. Кто не подчинится – задавлю! – последние слова Саблин произнес с такой угрозой, что даже сам не сомневался, что задавит.
Еще совсем недавно он даже не предполагал, что ожесточится до такой степени, что будет способен убивать людей, и успокаивал себя тем, что немцы не люди, что они хуже зверей. Он видел их в действии, считал, что убивать немцев – это его долг, в этом клялся под присягой. Но сейчас Филипп понял, что фашисты – это не только те, в мышиных шинелях и с автоматами, фашисты есть и среди своих, такие как «боксер», живущие без всякого сострадания к товарищу, готовые отобрать у него кусок хлеба и оставить его умирать голодной смертью. «Боксер» – это тоже фашист, он тоже способен обрекать на унижение и страдания людей. Значит, таких как боксер следует тоже уничтожать, пришел к выводу Саблин.
– Кто из вас служил в Красной Армии? – спросил Филипп. С десяток рук поднялись над головами. К удивлению Саблина, руку поднял и «боксер».
– Никто вас от присяги не освобождал. И все остальные – не забывайте, вы тоже советские люди. Так и будьте советскими людьми!
– Куда нас везут? – спросил кто-то.
– Куда-то в тыл. Мы пересекли границу, – сказал Саблин. – Надписи на немецком языке. Я не успел прочитать. Думаю, везут куда-то на строительство чего-то. Надо думать о побеге, пока нас еще не завезли далеко от Родины.
Они обшарили весь пол, исследовали стены, но все было сделано солидно и добротно, вагон, видно, был из числа новых. Оставалось надеяться на случай.
Через несколько дней поезд остановился на небольшой станции, освещенной ночью лишь одним фонарем. Теплушку отцепили, поезд ушел, наступила полнейшая тишина. Где-то в отдалении залаяла собака, и вдруг отчетливо все услышали петушиный крик. Наступало утро, здесь оно было настолько мирным, что петух был жив и оповещал людей, что день начался.