С Саблиным Кряж говорил мало, но он задал несколько очень точных вопросов, и ответы его вполне удовлетворили.
И заключение Кряжа было лаконичным, но прозвучало как приговор:
– У нас партизанский отряд, значит мы вне закона на этой территории, – сказал он по-русски, и Саблин заметил у него украинский акцент. – У нас нет возможности проверять вашу легенду. Малейшее подозрение – и вас просто убьют. Таков здесь неписанный закон подполья. Хотя вы, может быть, и не предатель. Не давайте поводов для подозрений! – закончил он на словацком языке. – Мы не спрашиваем ни у кого национальности, ни подлинного имени, ни откуда люди. Так безопаснее: не знаешь – гестапо не расскажешь! А при нашем деле такое тоже не исключается. Про Дубовича я слышал, он действительно из Коминтерна.
Кряж приставил к Саблину молодого веселого парня с хитрыми глазами, которого все звали Ян Гус. Он всегда носил при себе два пистолета и гранату-лимонку, неизвестно как попавшую сюда, в горы.
– Мой талисман! – посмеивался Ян, подбрасывая черный рубчатый металл. – Он спасет меня от гестапо!
Несколько дней Кряж держал Саблина в отряде и никаких заданий ему не давал, но по тому, как он подробно выспрашивал про каменоломню, видно было, что этот объект его очень заинтересовал, особенно тот факт, что каждый день немцы увозили на машинах всю породу до пылинки, которую рубили в штольне пленные. Филипп видел, что Кряж каждый день отправляет людей в долину и догадывался, что он разведывает каменоломню. Люди приходили усталыми, иногда были раненые, иногда возращались в отряд не все, некоторые исчезали навсегда. Ему не надо было объяснять, что это означает: они сражались, они делали свое маленькое дело, это была их война.
– Я отдохнул и хочу в дело, – сказал он однажды Кряжу. Тот кивнул и сквозь зубы проговорил, словно как раз готовился к такому разговору:
– Пойдешь с Яном, он знает.
Из запасов Кряж приказал выдать Филиппу одежду, в которой он выглядел деревенском увальнем. Ян подарил ему черную шляпу с большими полями.
В Михаловцах они появились, когда уже стемнело. Здесь не было комендантского часа, и они беспрепятственно дошли до небольшого кабачка. Посетителей оказалось негусто, а в дальнем углу сидели, потягивая темное пиво, два жандарма. Они очень уж внимательно посмотрели на вошедших, что не понравилось Яну. За стойкой стояла молодая девушка. Сероглазая брюнетка с копной пышных волос произвела неотразимое впечатление на Филиппа, он не мог оторвать от нее глаз и даже не заметил, как внимательно к ним присматривались жандармы.
Ян подошел к стойке и приветливо сказал:
– Матушка передает тебе, Ганка, привет.
– Как ее зубы? – радостно спросила девушка и улыбнулась. – У нее болел коренной?
– Нет, зуб мудрости, – улыбнулся в ответ Ян. Ганка, перегнувшись через стойку, обхватила Яна за шею руками и поцеловала в щеку.
– Я так рада, братик! Позади жандармы, – шепнула она.
Ян мгновенно сориентировался и представил ей Саблина:
– Это – наш сосед Карел Вондрачек. Помнишь мельницу в Гуменном? Это его отца.
– Да, да! – воскликнула радостно Ганка, – конечно, помню! – Господин Лукас, какая радость у меня! Приехал брат из деревни и его сосед-мельник, – обратилась она к жандарму, стоявшему за их спиной. – Можно я вас угощу сливовицей? У меня такая радость! А может, бехеревку?
– Ну разве что рюмочку! – милостиво согласился жандарм. – Мне надо на службу. Порядки строгие. Давай сливовицу. От бехеревки у меня изжога.
Ганка быстро налила три рюмки сливовицы и пододвинула всем троим. Жандарм поднял свою и повернулся к мужчинам, его хитрый взгляд скользнул по лицу Филиппа и внимательно обшарил Яна. Они выпили, жандарм откозырял и пошел к двери, где его ждал товарищ, и они покинули кабачок.
– Господи! Есть же Бог! – прошептала облегченно Ганка. – Этот Лукас – такая поганка! Берегитесь его, ребята! И тебе, Ян, надо было не спешить сюда заходить.
– Бог не выдаст… – сказал Ян. – Надо этого Лукаса прикончить. Я о нем слышал от ребят. Жаловались на него. Спросим разрешения у Кряжа. Ганка, зачем вызывала?
– Мне передали, что человек ищет встречи. Сейчас я освобожусь и провожу одного из вас в тот дом.
– Пойдет он, – сказал Ян. – Ты посиди, подожди Ганку, а я пойду потолкаюсь снаружи. Эти жандармы не нравятся мне.
Они шли по ночным улицам, и Ганка крепко держалась за Филиппа. Он чувствовал, что она волнуется, и ее волнение начало передаваться и ему.
– Ганка, что-нибудь не так? – спросил он. – Вы вся дрожите. Что с вами?
– Я боюсь! – ответила она тихо и крепче сжала руку Филиппа. Ладонь у нее была сильная и горячая.
– Чего боитесь? – удивился он. – Есть опасность?
– Сама не знаю, но мне что-то страшно. Раньше такого не было. Днем мне показали этот дом, а он какой-то угрюмый, как тюрьма.
– Это нервы! Успокойтесь, я с вами, – подбодрил ее Филипп. – Да и Ян недалеко. Я могу один пойти, вы меня подождете, – он остановился, расстегнул плащ, высвободив автомат.
– Нет, так не полагается, – возразила Ганка и пошла вперед.
Наконец они подошли к одноэтажному дому, и сейчас же рядом возник Ян. Он сунул в карманы плаща Филиппа две немецкие гранаты и подтолкнул его к калитке. Саблин открыл калитку легким нажатием на ручку и вошел во двор. Ганка проскользнула следом и прикрыла калитку. Ян остался за забором.
Дверь в особняк была незаперта, и они, тихо ступая, вошли внутрь. Сквозь окна пробивался свет дальних фонарей, и здесь не было абсолютной темноты. «Много окон, – подумал Саблин. – В нашем деле поменьше бы окон».
Едва они переступили порог большой комнаты, очевидно гостиной, густой бас сказал:
– Дальше не ходите. Садитесь на диван.
Сквозь полумрак проступали очертания сидящего в кресле человека.
– Мне сказали, что вы представляете руководство подполья.
Саблину почему-то не понравился этот вопрос, и он ответил:
– Допустим! Что вы хотели бы сообщить? У нас мало времени.
– Я должен твердо знать. Вы – член руководства?
– Да, я – член руководства! – начиная сердиться, не понимая почему, ответил Филипп.
– Хорошо! Я могу внедрить вашего человека в контрразведку. Насколько это ценно для вас, объяснять не надо.
– Почему вы это предлагаете? – с закравшимся холодком в душу спросил Филипп и почувствовал, как сидящая рядом Ганка сжала его руку.
– Это вас не касается. У меня свои соображения. Через два дня пусть ваш человек придет в полицию и подаст бумагу, что хотел бы у нас работать. Дальше – не ваше дело. А теперь посидите здесь минут десять, пока я уйду, – он встал и в сумеречном свете Филиппу все же удалось рассмотреть, что он высокого роста.
Едва за ним закрылась дверь, Саблин поднялся и пошел следом. На крыльце он услышал едва уловимый разговор и не сомневался, что человек разговаривал с кем-то, кто ждал его у двери. Если бы Филипп был один, он немедленно выскользнул бы из дома и постарался скрыться в ночи. Но в комнате оставалась Ганка, и Саблин осторожно отступил назад и прикрыл дверь в коридор. Нащупал засов, неслышно задвинул его. Еще не осознанная тревога охватила Филиппа. Он бесшумно попятился назад к комнатам и услышал, как кто-то сделал попытку открыть дверь. Он потолкал ее, подергал и тихо сказал кому-то:
– Закрыл дверь изнутри. Что будем делать, господин капитан?
«Вот это да! – воскликнул про себя Филипп. – Тут засада. Выходит, мы сами влезли в западню!» – мягко ступая, как он этому научился за войну, Саблин вернулся к Ганке. Он взял ее за руку, поднял с дивана и, прижавшись губами к уху, прошептал:
– Нас заманили в ловушку. Во дворе – полиция или жандармы. Надо посмотреть, куда ведет второй выход из комнаты. – Он подошел к двери, открыл ее и обнаружил, что здесь была кухня. Он потрогал дверь черного хода и ему показалось, что он услышал там какую-то возню. Сомневаться не приходилось, этот путь им тоже перекрыли. Уже не оставалось никаких сомнений, что они окружены. Ставни на кухне закрывались изнутри, и это порадовало Филиппа. Нет, им его так просто не взять. В плен он больше не пойдет. Ему стало очень жаль Ганку, просто до слез жаль – молодую, красивую, только начавшую жить. Он снова приблизился к ее уху и виновато прошептал:
– Ганка, милая Ганка, это я виноват! Я должен был почувствовать, чем здесь пахнет! Теперь я попробую тебя спасти. Сам я им не дамся. Мы подойдем к двери коридора, я открою засов, вытолкну тебя на крыльцо и сразу же закроюсь. А потом я им покажу! Пошли! Я думаю, ты выкрутишься.
– Никуда я не пойду! Это я тебя сюда завела! – назвала она его на «ты». – Никуда я не пойду! Что положено тебе – приму и я! Мне тоже нельзя в гестапо. Я очень боюсь боли. – Она вдруг прижалась к нему, и Филипп почувствовал, как содрогается ее тело. «Ай-яй-яй! Как же она влезла в эту мужскую игру?» – с сожалением и болью подумал он и решительно пошел к двери.
– Следи за кухонной дверью, если кто будет ломиться – позови меня. Сядь в этом углу на пол, тут более безопасно, если будут стрелять.
– Ты думаешь, они будут стрелять?
– Будут! Но сначала предложат нам выйти.
Саблин неслышно прокрался по коридору и прислушался. Там, во дворе, были люди, они тихо переговаривались, и ему удалось уловить смысл: ждали команду какого-то Дзорды и поэтому не предпринимали никаких шагов. Вскоре послышался шум мотора, и к дому подкатила автомашина, полоснув по окнам и двери лучом фар.
«Может, попробовать прорваться? – пришла в голову запоздалая мысль. – Брошу гранату, дам очередь из автомата и…» – он не додумал свою мысль, как новая идея возникла в его голове. Он вернулся в кухню, опустился возле Ганки на колени и тихо прошептал:
– Сейчас я попробую прорваться, а ты затаись здесь. Я оттяну их на себя, ты откроешь дверь черного хода и сразу исчезнешь в темноте. Вставай! Приготовься!
И опять он не успел осуществить свой замысел: снаружи сильно застучали в дверь и громкоговоритель предложил:
– Выходите, вам гарантируется жизнь! Иначе – смерть! Дом окружен!