В руке немец держал «Беобахтер», которую только что читал, и начальник полиции заметил, что газета открыта на светской хронике.
– Господин оберштурмфюрер, вы не будете возражать, если мы займем здесь места? На несколько часов!
– Вы мне сделаете честь, господин гауптштурмфюрер! – ответил немец, растянув губы в искусственной улыбке. – Вы словак?
– Да! Ваш союзник. Общее дело, общие идеи!
– Вы неплохо говорите по-немецки. Учились в Саксонии?
– Как вы угадали? – польщенный похвалой, спросил Дзорда.
– Я сам баварец и занимался в университете филологией. Вас выдают ударения. Я рад, что компанию мне составит человек, живший в Германии. А ваш спутник?
– Он не говорит по-немецки. Зато верно служит Германии! – высокопарно подчеркнул начальник полиции.
– Прекрасно! Я говорю по-словацки, и мы можем перейти на ваш родной язык, – предложил немец. – Позвольте представиться: Гельмут Сарвич! – немец привстал и слегка поклонился. Дзорда сразу уловил запах французского одеколона, идущий от зачесанных на пробор темных волос немца. – Спецслужба!
– Леон Дзорда! Начальник окружной полиции. Местное гестапо! Миколаш Грановик, специалист в своей области, – представил белесого спутника Дзорда.
– Господа, по рюмке коньяку? – предложил немец и достал из саквояжа два стаканчика.
Белобрысый, довольный, что при нем перестали говорить по-немецки, открыл свой чемодан, вытащил бутылку сливовицы и плитку шоколада.
Они выпили за здоровье фюрера, за здоровье друг друга, потом за семью, снова за фюрера, и хмель стал давать себя знать. Белобрысый пытался рассказывать какой-то анекдот про мужчину, который пришел домой в женском трико, но дотянуть до конца рассказ не мог. Дзорда только заметил, что немец подливает им коньяк, а сам пьет довольно мало, но отнес это к тому, что они скрасили его одиночество.
– Этот орден вы получили в Испании? – поинтересовался белобрысый, уже основательно нагрузившись вином.
– Да! За Барселону. А крест я заслужил в Бельгии!
– Вы не представляете себе, господин Сарвич, как трудно работать в Словакии, – стал жаловаться Дзорда. – Народ у нас хитрый и мстительный. Они делают вид, что сотрудничают с нами, но при удобном случае воткнут нож в спину. Они не простят нам, что верой и правдой служим славному фюреру.
– Хайль Гитлер! – воскликнул немец и вскинул в приветствии руку.
Белобрысый вскочил, крикнул «хайль» и упал на мягкие подушки.
– Вы только посмотрите, – продолжал Дзорда. – Если я поймаю вот этого типа, – он сунул под нос немцу газету с фотографией какого-то человека. Оттуда смотрело расплывчатое лицо мужчины неопределенного возраста с черными широкими бровями, прямым носом и ямочкой на подбородке. Внизу – подпись: «Разыскивается важный государственный преступник. Предположительно, по национальности словак, но может быть и болгарином, и русским. Свободно говорит на нескольких языках. Рост метр девяносто, широкие плечи. При задержании соблюдать осторожность. Награда за поимку или донесение – сто тысяч крон».
– И чего же такого натворил этот парень? – покачивая отяжелевшей головой, спросил немец.
– Напал на поезд, убил жандармов, вырвал из моих рук русских бандитов. Но я поймаю его, не будь я Дзорда! Сейчас он в Михаловцах, сообщил мой человек. Я возьму его тепленького.
– У всех трудная работа, но мы служим фюреру и Великой Германии! – сказал торжественно Сарвич. – Выпьем за великого фюрера! – он взял свой стаканчик, поднял и добавил: – Прозит! – выпил и тяжело поднялся. – Господа, мне пора!
Дзорда достал блокнот, черкнул несколько слов и вырвал листок.
– Будете в Михаловце или Кошице – запросто ко мне! – Он крепко пожал руку немцу, и они расстались…
Саблин медленно и долго приходил в сознание. Свет то падал ему в глаза из решетчатого окна, то снова наступал мрак. Наконец сознание вернулось, но в голове стоял нестерпимый гул, перед глазами возникали и расплывались разъяренные лица следователя с белесыми бровями и эсесовца. Вероятно, тех, кто пытал его, жег кожу, выворачивал руки и зверски бил резиновой палкой то по голове, то по ногам. Филипп не помнил их лица, они оставались во мраке. И только злорадный оскал белобрысого с бесцветными бровями часто возникал перед его взором.
Стены отчетливо проступили, он увидел тусклую лампочку под потолком, решетку на окнах, и вернулась боль. Саблин шевельнул рукой, и иголки впились в плечо. Все тело задрожало в напряжении, но он пересилил себя и повернулся на бок. Во рту почувствовал привкус соли, выплюнул кровавую слюну вместе с обломком зуба. Филипп поджал к животу ноги, уперся руками, головой в пол, попытался встать, но сил не хватило, и он со стоном повалился на пол. Загремел засов, дверь отворилась, в камеру просунулась голова словацкого охранника.
– Братишка, ты живой? – тихо спросил он участливо. – На, подкрепись! – к голове упал круг копченой колбасы. Он лежал рядом, запах щекотал ноздри. Филипп протянул руку и взял колбасу. Ему хотелось сразу же вцепиться в нее зубами. Он только сейчас почувствовал острый голод и понял, что уже давно находится в тюрьме. Саблин с трудом раздвинул челюсти и сунул в рот мясо. Челюсти свело от боли, разбитый рот не повиновался. Он положил колбасу на пол и закрыл глаза, чтобы не видеть ее, хотя аппетитный запах копчености доводил его до исступления. Солдат снова вернулся.
– Ешь, братишка, ешь, тебе еще надо много сил.
– Не могу! – с трудом выдавил из себя Саблин.
Солдат вошел в камеру и склонился над Филиппом. Он осмотрел его рот, потрогал распухшую скулу.
– Худо дело! – промолвил он наконец озабоченно и ушел из камеры. Вскоре он вернулся, с ним вместе пришел еще один солдат. Тот без церемонии раздвинул челюсти Филиппу и, не обращая внимания на его стон, осмотрел рот. Из кармана вытащил флакон и кусок ваты, обильно полил спиртом и сунул Саблину в рот. Все обожгло огнем, боль стала еще нестерпимей, и он глухо замычал, мотая головой.
– Терпи, друже, терпи, боль пройдет и заживет все. Дай ему сливовицы и побольше, пусть заснет, – сказал он охраннику. Солдат вытащил откуда-то бутылку и, откупорив ее, опрокинул в рот Саблину. Водка снова обожгла рот. Филипп сделал несколько глотков и поперхнулся, вдруг почувствовав, как по телу стало разливаться тепло. Все вокруг обрело четкие формы, он даже разглядел темные угри на носу словацкого фельдшера.
– Вроде легче, – произнес он довольно внятно, испытывая адское жжение во рту.
Солдат засмеялся, фельдшер улыбнулся и кивнул головой. Они приподняли Саблина и посадили его спиной к стене. Охранник погладил по голове Филиппа и сказал с улыбкой:
– Известны случаи, когда после сливовицы воскресали мертвые. Конечно, отделали тебя знатно. Тут большие специалисты работают. За что тебя так?
– Думаю, по ошибке. Все требуют сказать, что я какой-то поезд ограбил и жандармов убил. Похож на кого-то. Я курицу резать боюсь, а тут убивать…
Весь день Филиппа не вызывали на допрос, и он радовался, что набирается сил, хотя не строил иллюзий по поводу своего будущего и поэтому готовился к новым истязаниям. Он уже достаточно окреп и даже ходил по камере. Время от времени открывалось окошко в двери, показывалось лицо незнакомого солдата, и в камеру падал круг копченой колбасы. Филипп не мог еще есть. Он растирал пальцами твердое копченое мясо и, почти не жуя, глотал его. Под вечер пришел знакомый солдат и принес кружку чая.
– Набирайся сил, скоро пойдешь на допрос, приехал шеф окружной полиции, гестапо, господин Дзорда. Сволочь изрядная! И хитрый, как лиса! Опасайся его!
«Значит, судьба распорядилась так, что все же мы встретимся, господин Дзорда, – подумал Саблин. – Узнает он меня или нет? Вряд ли: глаз заплыл, губы как у верблюда. Да и встреча была за коньяком. Лучше бы он меня не узнал. Цена мне меньше. Вопросов меньше. Он ищет подполье, это ясно. Засада в доме, чуть Ганку не погубил. Почему же он все-таки решил захватить меня живым? Неужели надеялся выжать информацию и перевербовать? Но решение ему пришло в голову экспромтом. Если он меня узнает, он меня немцам не отдаст. Как бы ему подыграть? Что я русский – исключено! Всеми силами отвести подозрения. Тогда кто? Работаю на англичан! Шатко, но не лишено смысла. Тогда будет оправдана и встреча в поезде. Думай, Филя! Думай, пока есть время!» – размышлял Саблин.
Но времени уже не было. Дверь резко, со скрежетом распахнулась, свет через зарешетчатое окно упал на лицо человека в черной форме, появившегося на пороге, и Саблин мгновенно узнал его, шефа окружного гестапо, начальника полиции, гауптштурмфюрера Дзорду. Только теперь он уже носил другие погоны, штурмбанфюрера.
Он шагнул в камеру и, прищурив глаза, осмотрел ее. Взгляд упал на гору колбасы. Дзорда изменился в лице, оно перекосилось от ярости, его даже, как показалось Саблину, затрясло от злости.
– Кто позволил? Убрать немедленно! Расстреляю! – взвизгнул он и затопал ногами. Начальник тюрьмы, пожилой человек в мешкообразной форме с погонами капитана, толкнул солдата, и тот бросился собирать круги колбасы. Он нанизывал их один за другим на руку, и едва заметная улыбка кривила его губы. Утром он был одним из первых, кто бросил узнику колбасу.
Протиснувшись между узким проемом двери и белобрысым, остано– вивившимся позади начальника на пороге камеры, солдат выскользнул в коридор.
Дзорда подошел вплотную к сидевшему на полу Саблину, поднял его голову за подбородок и поглядел в заплывшее от побоев лицо.
– Черт знает что! – проворчал он и повернулся к белобрысому. – Грановик, Миколашик дорогой, – мягко воркуя, обратился он к белобрысому, – вглядись, это же наш знакомый, оберштурмфюрер Гельмут Сарвич. Не узнаешь? Встань, скотина! – зарычал Дзорда и пнул Саблина ногой в бок.
Филипп поморщился от боли, там хватало болезненных синяков и без полицейского пинка. Тяжело, с трудом поворачиваясь, Саблин стал подниматься. Начальник тюрьмы подхватил его под мышки, пытаясь помочь встать на ноги, но Д